Страхи (сентябрь 2008) - журнал Русская жизнь

Какое уж тут «Молчание ягнят». Да у них - по сравнению с нами - сплошной Винни-Пух и компания.

IV. Отступление второе. Василий Филиппов

Слышать зловещие гудки санитарных машин.

Жить в лесу человеческом.

Умная статуя смотрит на лампочку.

В дурдоме тихо.

Читаю Плотина,

Живу с гностическим страхом -

Автобус на шоссе к психиатрической больнице.

…

Мне снилось, что я вернулся домой,

И мать мне прислала орешков,

И на конверте надпись:

«Серебристый бульвар».

V. Сказка третья и последняя

Из всего вышесказанного следует только одно: если не притворяться и не быть самонадеянным, а прислушаться к своей тревоге, ты поймешь - мы живем за бумажной дверью. Я это чувствовал несколько раз. Один раз - когда протекла вода на соседей, в час ночи. Я вышел из ванны, и тут в дверь позвонили. Я открыл одним рывком (я никогда не спрашиваю, кто там), на пороге стояла соседка. «Вы меня залили», - нервно сказалала она. «Не может быть», - спокойно ответил я. Мы прошли в ванную, там действительно было сухо. Я отдавал себе отчет, что протекла где-то труба в стояке, что я тут не виноват (это в дальнейшем и подтвердилось), и поэтому был спокоен как танк, так что соседке ничего не оставалось, как уйти. Я закрыл дверь и понял, что она бумажная. Равно, как и стены.

Когда это произошло и почему, я не знаю. Но факт оставался фактом: я понял, что кто угодно может мне позвонить среди ночи, и, не дождавшись, пока я рывком открою дверь, проткнуть ее наманикюренным или заскорузлым ногтем, и, всунув руку, помахать мне из прорехи: дескать, привет. А потом разорвать ее окончательно или, ради какой-то ненужной глумливой деликатности, нащупать замок и открыть его, повернув два раза против часовой стрелки.

…Когда разразится война (а сейчас многие живут в этом ощущении), город обнажит свою неприспособленность для жизни, неготовность - принять нас, живых.

Когда выключат телефон, когда разграбят магазины, уедут все власти, когда выползут из парка Сокольники бродячие собаки и те, чьи лица словно яйцо, когда перестанет работать канализация, опустеют трубы и разорвутся батареи, когда мы не сможем узнать про судьбу близких, которые раньше жили в каких-то двух жалких пересадках от нас, когда наконец Город повернется к нам своей Настоящей Темной Стороной - тогда мы поймем, почему нас так пугали картинки вымирающих городов.

Помню, ходила в интернете такая серия фотографий - «Умерший Детройт». И неважно, вымирал ли он в реальности, или так было «удачно» снято. Ясно было только одно: картинки исчезающей деревни или развалившаяся времянка в лесу удручают не так сильно.

Потому что растущее дерево на крыше заброшенной времянки - это совсем не то, что дерево, растущее на соседнем от тебя блаконе. А первобытная тьма, обступившая стены твоего деревянного дома и дверь в сени, совсем не то, что тьма там, где раньше все сияло и переливалось огнями и светом.

Об этом уже было написано (куда лучше) у Лидии Гинзбург в ее «Записках блокадного человека»: «Каждодневные маршруты проходят мимо домов, разбомбленных по-разному. «…» Страшная бутафория аккуратно сделанных, никуда не ведущих дверей. Разрезы домов демонстрируют систему этажей, тонкие прослойки пола и потолка. Человек с удивлением начинает понимать, что, сидя у себя в комнате, он висит в воздухе, что у него над головой, у него под ногами так же висят другие люди. Он, конечно, знает об этом, он слышит, как над ним двигают мебель, даже колют дрова. Но все это абстрактно, непредставимо, вроде того, что мы несемся в пространстве на шаре, вращающемся вокруг своей оси. Каждому кажется, что пол его комнаты стоит на некой перекрытой досками почве. Теперь же истина обнаружилась с головокружительной наглядностью».

Так что скоро, скоро придут и за тобой. И возьмут руку, и возьмут ногу твою, и возьмут губы. И доску с собой принесут, и бутылку.

- Т-с-с-с, - свистят две женщины, одна древняя, другая помоложе, но тоже старая. - Я бы таких по пальчику, по пальчику, по мальчику и по девочке.

- Т-с-с-с, - подсвистывает одна из них, спохватившись, - а то он поймет.

Да он понимает.

Слава богу, не шесть лет.

И что бежать некуда.

И что за ним уже пришли. И что - рано или поздно - придут и за вами. Они придут и откроют двери своим железным ногтем. И скажут: давай поиграем?

И вам тоже тогда никто не поможет.

Я обещаю вам.

Не благодарите.

Денис Горелов

Вышел ежик из тумана, вынул ножик из кармана

Русские пугалки

Пугает неизвестное - на этом клише стоят все самоучители по дешевому хоррору и литературе макабра. Темный угол, из которого громко и хрипло дышат. Переплеск в неосвещенном бассейне. Вкрадчивый голос по телефону. Крик вдали.

Русская практика сокрушила эстетскую теорию благополучных стран: наш страх персонифицирован, осязаем и с детства знаком. Россиянин боится россиянина.

Next- door-питекантропа с примитивной потребностью самцовой доминанты: нагнуть, отнять и поиметь. То двуногое, для дезактивации которого созданы главные русские изобретения последнего полувека: ларек, пиво «девятка» и профессия охранника всякоразного говна.

Наружу бытовой страх выполз в 83-м.

Много чего интересного приключилось в России в тот год.

Партия без всякого «здрасьте» протрубила о неблагополучии в школах, бабьем царстве и дохлых мухах. В педагогический стали чохом принимать мальчишек - в нахалку, против правил снизив для мужского пола проходной балл.

Армию оглушили приказом «ноль сто» - по сей день легендарной директивой об уголовной ответственности за неуставняк. Канцеляризм «неуставные взаимоотношения» родился именно при Андропове - до него жопа в армии была, а слова не было.

По лживо гостеприимным южным республикам потянулись следственные бригады Прокуратуры СССР.

Вот и бояться разрешили - тогда. Без отмашки сверху: мол, бойся, страна, - но корежащий неуют, заполошное вглядывание в ночную улицу, ускорение женского цоканья при шагах за спиной, интуитивное смещение в сторону при виде встречных сигаретных огоньков получили легальный статус, конституируясь прессой и экраном.

Шлюзы открылись. В 83-м вышел шедевр бытового ужаса с домашним названием «Кто стучится в дверь ко мне».

Просто про семью. Про нестыдные «мне сорок лет». Мидловскую компанию «+1», где жены дружат детьми, добывательством и мужниными «переборами», а в святки ставят лампу на пол и гадают расплавленным свинцом или воском, как кому. Про серую зиму, когда темнеет мутно и рано, и редкая человечья россыпь по снежной пустыне спальных зон московского юга внушает неартикулированную зябкую тревогу. Про зловещие смыслы, которыми напитываются топчущиеся у обледенелой лесенки в чистом поле мужские фигуры. Возводя в Орехове-Ясеневе для зажиточных слоев громады кондоминиумов полного цикла, архитекторы 70-х не взяли в толк, что от редких автобусных остановок к ним, в тепло и телевизор, предстоит двигаться по абсолютно нежилой пустоте. Мода на крупных собак в тех районах - нет, не была случайной. В этих классово однородных, непьющих, универсально снабжаемых зеленых кварталах, на этих круглый год продуваемых лесенках с перилами из сваренных труб, у этих подъездов с первыми кодовыми замками зрело такое подспудное ожидание зла, что оно не могло не образоваться, не прилететь, не соткаться из воздуха.

Позвонили-застучали. Девушка. Гонятся. Дверь не открывайте, свет не зажигайте. Пустили переночевать, с хохотком и намеками, с жениной прохладцей. А ее ищут. Не чужие-пришлые-залетные, а свои, из соседних подъездов. «Вы ей просто передайте, что если она будет от нас бегать, ей будет гораздо хуже, чем она может себе вообразить». Вежливое лицо Антона Табакова, которое всегда хотелось перекрестить, и сейчас хочется. Сумерки. А потом ее медленно и принародно забирают, уводят куда-то туда, в переходную трубу, к ощущению полного бессилия взрослого мужчины. «А ты иди, артист». Потом - каркающие галки над нарсудом.

Стремно.

Обыденно нехорошо.

То был фильм про зиму, а полгода спустя вышел про лето - «Средь бела дня». Тоже взрослая компания поехала с детьми на речку воскресенье провести. Страхи 83-го все были взрослые - зрелые и осознанные. Выдержанные в теплой духотени предыдущего десятилетия, когда мидл-класс народился - оседлый, стабильный, не любящий неприятностей, - а защиты ему не дали. Потому что не признали главным. Ну, на этом пять лет спустя целая власть погорела, все помнят. На этом вот постоянном ощущении дискомфорта состоявшихся людей, которое было главным содержанием житейского кино-83.

Ну - пикник. Лужайка-полянка-водоем-скатерть. Съехавший с проселка криво стоящий «жигуль». Запах костра, у соседей волейбол и что-то такое ротаровское из динамиков. Стайка местной допризывной молодежи, принявшая чернил в законный выходной. Это их место и вообще. Долгое и унылое задирательство. Долгая некрасивая драка с тасканием за рубашки. Обещание вернуться. Догон по 250. Ремни на кулаках. Женщину пятерней в лицо, ребенку подножку, бугага. Отец семейства долго кричит «не подходи!», после чего убивает главного двумя звонкими ударами дрына.