Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Исследователь биографии и творчества Шаламова врач Марк Головизнин подчеркивает особое значение медицины в творчестве Шаламова:
Исследователи творчества врачей-писателей отмечают, что медицинские «стигматы» – использование специальных терминов и понятий для аллегорического описания явлений, событий или характеров, присутствуют в сюжетах, если даже автор – медик по образованию, позже ни дня не работал по специальности. Творчество Шаламова подтверждает данное мнение. Среди многочисленных аллегорий его прозы «медицинские метафоры» во всем их разнообразии занимают центральное место. С их помощью Шаламов описывал реалии лагерного быта [Головизнин: 201].
Главный герой повести «Всюду жизнь» доктор Песков отбывает часть срока в женском лагере. В рецензии Шаламов подчеркивает особую ценность картин из жизни «мамок», описания поведения женщин в этот неизбежно драматический момент их жизни. Тема женщины в лагере не является главной у Шаламова, но занимает значительное место в его рассказах. Он находил положение женщины в лагере еще более ужасающим, чем положение мужчины. В системе лагерного рабства женщина была рабой рабов. В уже упоминавшемся рассказе «Необращенный» (1963) Шаламов описал единственный для женщины (кроме смерти) путь выхода из лагерного ада:
– Мужиков водить сюда – трудное дело, – говорила Шура, с грохотом зашвыривая вымытые миски в шкаф. – Но я уж, слава богу, на пятом месяце. Скоро отправят в «Эль-ген» – освободят! Мамок освобождают каждый год: один у нашего брата шанс.
– Пятьдесят восьмую не освобождают.
– У меня десятый пункт. Десятый пункт освобождают. Не троцкисты. Катюшка тут в прошлом году на моем месте работала. Ее мужик, Федя, сейчас со мной живет – Катюшку освободили с ребенком, приходила прощаться. Федя говорит: «Помни, я тебя освободил». Это уж не по сроку, не по амнистии, не по зеленому прокурору, а собственным способом, самым надежным… И верно – освободил. Кажется, и меня освободил…
Шура доверительно показала на свой живот [Шаламов 2007: 325].
В рецензии Шаламов упоминает «уродство лагерной любви», достоверно изображенное Чигариным. Сам он неоднократно обращался к этой теме. В рассказе «Уроки любви» (1963) из цикла «Перчатка, или КР-2» блатарь Любов замораживает лагерную пайку хлеба, которая является платой голодной женщине:
Везло мне на баб, грех сказать, везло. Там, где я до Колымы был, – лагерь женский, а мы – плотники при лагере, нарядчику брюки почти новые, серые отдал, чтоб туда попасть. Там такса была, пайка хлеба, шестисотка, и уговор – пока лежим, пайку эту она должна съесть. А что не съест – я имею право забрать назад. Давно они уж так промышляют – не нами начато. Ну, я похитрей их. Зима. Я утром встаю, выхожу из барака – пайку в снег. Заморожу и несу ей – пусть грызет замороженную – много не угрызет. Вот выгодно жили… Может ли придумать такое человек? [Там же: 377]
В рассказе «Прокаженные» (1963) уродство достигает максимальной концентрации в описании страшных голых тел пьяной пары прокаженных, укрывавшихся в норе под полом. Необратимый распад личности, как и необратимый распад тела у больных лепрой, исключает любую возвышенность любви между людьми, находящимися в нечеловеческих условиях, в условиях бесконечного насилия, голода и тяжелого физического труда, в мире, в котором уродливо все. Необратимый, навечный ущерб человеческой личности отмечает и герой повести «Всюду жизнь» доктор Песков.
Единственные обитатели лагеря, которым удается противостоять распаду, являются «религиозники», или сектанты, это отмечают и Шаламов, и Чигарин. Шаламов – сын священника, хорошо знакомый с историей религии, отмечает эту особенность и в письме к А. И. Солженицыну по поводу «Одного дня Ивана Денисовича»:
…если в лагере и были люди, которые несмотря на все ужасы, голод, побои и холод, непосильную работу сохранили и сохраняли неизменно человеческие черты – это сектанты и вообще религиозники, включая и православных попов [Шаламов 2013: VI, 279].
А. П. Чигарин был тесно связан со старообрядческой средой, его сестра Ольга Петровна была замужем за сыном старообрядческого священника Петра Залетова. Старообрядцы имели большое значение для Казани – они строили школы, больницы, благотворительные учреждения. После освобождения из лагеря А. Чигарин жил у родственников сестры – в известной до революции старообрядческой семье Фоминых. Именно поэтому он хорошо знал и понимал силу религиозного сопротивления и противостояния обстоятельствам лагеря.
Еще одним общим мотивом «Колымских рассказов» и повести Чигарина являются «нескончаемые гастрономические разговоры» постоянно голодающих заключенных. Шаламов называет это психологическим законом. Герой его рассказа «Тайга золотая» (1961) с упоением рассказывает о невероятных китайских пельменях размером с ладонь, герой рассказа «Сгущенное молоко» (1956) задыхается от счастья при мысли о молочных консервах:
Вот и хорошо, хорошо. Обязательно подкормишься. Я принесу тебе… консервов. У нас ведь можно… Есть много консервов на свете – мясных, рыбных, фруктовых, овощных… Но прекрасней всех – молочные, сгущенное молоко. Конечно, их не надо пить с кипятком. Их надо есть ложкой, или мазать на хлеб, или глотать понемножку, из банки, медленно есть, глядя, как желтеет светлая жидкая масса, как налипают на банку сахарные звездочки… Завтра, – сказал я, задыхаясь от счастья, – молочных [Шаламов 2007: 221].
Александр Петрович Чигарин, по мнению Варлама Шаламова, – вдумчивый и пытливый наблюдатель «подземного» мира, сумевший отметить и описать самое важное, что он пережил в лагере. Шаламов цитирует строку из повести «Всюду жизнь»: «Лагерь – это особый мир, здесь много уродств во взаимоотношениях людей и в отношении к труду». Сам он считал точно так же, описывая и уродство лагерной любви, и садизм начальников и конвойных. В повести «Всюду жизнь» встречаются такие персонажи, как
садист Агаманов – вполне рядовая, типичная фигура лагерного начальства, карцер, другой садист Быков. Провокация с побоями и премиями – одна из миллионов подобных провокаций в те годы [Шаламов 1964а: 38].
В рассказе Шаламова «Ягоды» (1959) конвоиры – садисты Фадеев и Серошапка – избивают обессилевшего голодающего заключенного, упавшего под тяжестью бревна. Он говорит им: «Подумай о том, как ты будешь рассказывать своей невесте, что ты делал на Колыме» [Шаламов 2013: I, 38], но при этом доведен до такого состояния, что не испытывает никаких эмоций по поводу насилия и угроз конвойных застрелить его – жизнь его страшнее смерти. В рассказе «Сухим пайком» (1959) Шаламов описывает это состояние так: «Мы понимали, что смерть нисколько не хуже, чем жизнь, и не боялись ни той, ни другой» [Там
