Камера хранения. Мещанская книга - Александр Кабаков

Но все это было не самым главным в советской судьбе изобретения мистера Белла.

Главным советским телефоном был телефон-автомат.

Узкие металлические коробки, точнее, металлические каркасы узких коробок, из которых начисто выбиты стекла, зимой чудовищно промерзшие, летом нестерпимо пахнувшие аммиаком, будки автоматов прижимались друг к другу по три-четыре и так далее в ряд, словно готовясь отражать атаку. Некоторые будки бывали противоестественно пусты – то ли разбойники оторвали и утащили весь аппарат целиком, то ли неведомые мастера забрали его для спасительных технических целей… В большей части автоматных будок аппараты имелись, но чисто формально: от них были оторваны трубки, короткий кусок разлохмаченного по отрыву кабеля дрожал на ветру… Телефон в комплекте в лучшем случае был в одной из будок, но, скорей всего, не работал – диск не поворачивался вообще или возвращался на место с тяжкой натугой, монета не проваливалась в соответствующую щель или проваливалась сразу, до набора номера, иногда не было слышно того, кому звонил человек из автомата, но чаще самого звонившего, и на другом конце связующей телефонной нити волновались: «Алле! Говорите! Говорите же!! Вас не слышно!!!» Ревнивые мужья и одолеваемые подозрительностью жены в бешенстве швыряли трубки домашних телефонов, а несчастный несся к следующему взводу телефонных будок, надеясь в конце концов объясниться…

Сам телефон-автомат представлял собой громоздкий стальной ящик, подвешенный к стене будки, к ящику была присоединена трубка в мощной броневой защите. Я еще помню времена, когда трубка не была скрыта в этой не преодолимой даже для взрыва броне, – это была обычная трубка в черном эбонитовом корпусе, точно такая, как у домашних телефонов. Но народные умельцы, которые со времен Левши у нас не переводятся, обнаружили в трубках какую-то ценную для многих электро-, радио– и прочих самодеятельных изделий запасную часть. Не то микрофон, не то, наоборот, коробочку с угольным порошком, уже упомянутую. И на трубки обрушился первый геноцид: жестоким ударом о сам автомат трубку переламывали надвое и выдирали из нее эту самую часть. Как обычно, способ нападения через некоторое время породил способ защиты. Тогда – в начале семидесятых, кажется, – трубки и начали прятать в стальные неразбиваемые футляры. Помогло ненадолго – уже сказано, что трубки начали отрывать от аппаратов с корнем…

Между тем что совершенствовалось, так это оплата звонков из уличных таксофонов, как они официально назывались. В пятидесятые, до денежной реформы 1961 года, звонок оплачивался пятнадцатикопеечной монетой – бабушка упорно называла ее непонятным уже тогда большинству словом «пятиалтынный». После реформы звонок стал стоить две копейки – то есть, по-дореформенному, двадцать. Уличная телефонная связь подорожала, таким образом, на 30 процентов. Это были немалые деньги в масштабах великой страны. Примерно к этому же времени относится полная и окончательная победа телефонных разрушителей над министерством связи и его наиболее близким народу представителем – над уличным телефоном-автоматом. Это было проявлением одного из основных правил социализма: повышение цены на товар или услугу неизбежно ведет к снижению его (ее) качества.

…Он почти бегом одолел расстояние от Маяковки до Пушкинской.

Ни один автомат на улице Горького не работал.

Наибольшую ненависть вызывали те, которые были в полной исправности на вид, но не выполняли свои телефонные функции. Диск прокручивался, возникал непрерывный гудок, диск прокручивался снова, гудок продолжался…

Она должна была выйти из дому уже четверть часа назад, когда он еще крутился на Белорусской. Но даже на вокзальной площади автоматы не работали.

Впрочем, один раз он дозвонился, и ответила она. «Вас не слышно, – сказала она тревожным голосом, – перезвоните…»

Теперь он звонил просто из упрямства.

На Пушкинской к единственному работавшему автомату стояла очередь, но через двадцать минут он уже услышал голос ее матери.

– А она ушла, побежала на Пушкинскую. Вы ее там посмотрите.

Он обошел площадь бессчетно раз.

У кафе «Аэлита» толпилась вызывающего вида молодежь.

В новый кинотеатр «Россия» валил народ на последний ночной сеанс.

В дверях ресторана Всесоюзного театрального общества несколько сильно нетрезвых мужчин беседовали со швейцаром.

Он подолгу ожидал зеленого у переходов через бульвары и улицу, вертя головой, чтобы не пропустить ее…

Словом, что тут говорить, в тот вечер они не встретились.

Потом у нее, конечно, прошла обида, но у него появился другой сердечный интерес.

Вот, собственно, и все. Содержание популярной шуточной песни.

Этот банальный сюжет стал невозможен, когда наступила эпоха сотового телефона и компьютера с Интернетом. Они изменили нашу жизнь и нас самих.

Но придет время, и они тоже попадут в безразмерную камеру хранения забытых вещей – в прошлое.

Уже другой барахольщик, не я, отправит их туда.

Горело всё синим огнем

Кажется, я уже вспоминал об архитектуре поселков, в которых ковалась военная мощь послевоенного СССР, создавался ракетно-ядерный щит социализма и вообще поднималась на недостижимую высоту мирная советская наука под грифом «Сов. секретно». Двухэтажные жилые дома в этих городках были двух типов: одноподъездные восьмиквартирные и двухподъездные двенадцатиквартирные. Общий вид их был, несмотря на аскетическую простоту, какой-то иноземный, европейский: строили их пленные немцы. Тем временем другие пленные немцы, ученые инженеры, конструировали для победителей оружие следующей войны. Жили они изолированно, и в их лагере – а это был все-таки лагерь, хотя и со всем возможным здесь комфортом, – дома, говорят, были совсем уж немецкие…

Все это немецкое строительство только недавно начали сносить.

Впрочем, сейчас о другом.

Мы жили в восьмиквартирном. Это был добротный дом из светлого силикатного кирпича, однако с некоторыми анахроническими особенностями устройства. В частности, лестница в подъезде, ведшая во второй этаж, как и просторная лестничная площадка на втором этаже, были деревянные, из хорошо обработанного дуба. Почему и зачем снабдили офицерское жилье такой роскошью? Роскошью, составлявшей резкий контраст с весьма скромными практическими удобствами. Например, тепло подавалось во все дома городка водяное, центральное, по трубам от котельной, но на кухне каждой квартиры стояла огромная угольно-дровяная плита. Ее разжигали для большой готовки, перед приходом гостей, а в остальное время использовали как опору для легкой кухонно-огневой техники. Такой техники существовали три типа – примус, керосинка и керогаз.

…Итак, плита была самая обычная, как в большинстве городских жилищ в те времена еще далеко не сплошной газификации – похожая на бегемота, если бы водились квадратные бегемоты. Перед ее огненной пастью, запиравшейся чугунным литым намордником со щеколдой, к полу был прибит железный лист на тот случай, если бегемот вдруг выплюнет горящее полено или огненный угольный ком. А в холодном состоянии плита прикрывалась еще одним металлическим листом – на случай, если огнем стошнит мелкое керосиновое устройство.

Далее – для младшей части аудитории: описание вышеупомянутых примуса и керосинки, о керогазе будет сказано особо.

Начну с того, что примус есть та же керосинка, только размерами поменьше и сделанная поаккуратней, – то и другое представляет собой керосиновую форсунку, установленную вертикально в опорах из толстого медного прута. Так что внизу оказывается резервуар с горючим, а вверху – распылитель, из которого горючее вылетает облачком мелких брызг и, будучи подожженным (спички в желтоватой коробочке с бипланом и надписью Safety Matches, экспортное исполнение), превращается в маленький факел, достаточный для кипячения супа в небольшой кастрюле или жарения яичницы на сковородке размером с блюдце. Подогреваемый предмет ставится на те же опоры из прута, которые внизу загибаются в как бы ножки примуса, посередине припаиваются к керосинному резервуару, а вверху выгибаются в эти самые подставки для кастрюли или сковородки.

Таков примус.

Особо же рассказывать о конструкции керосинки нет смысла, как уже сказано, она отличается от примуса только мощной грубоватостью. Точнее, примус отличается некоторой субтильностью, изящностью… Что и не удивительно: вопреки распространенному представлению о примусе как о порождении пролетарских коммунальных квартир, в которых примусы и тараканы заводились как бы сами собой, этот аристократ имел дореволюционную приличную биографию. В том же каталоге торгового дома «Мюр и Мерилиз», на который я уже ссылался, примус представлен в разделе товаров для пикников и прогулок. Стоит себе на складном столе, а барышня в велосипедном труакаре накачивает маленький компрессор, ручка которого торчит из резервуара сбоку – от этого пламя должно гореть ярче. И красивые буквы с завитушками сообщают: «PRIMUS – ПЕРВАЯ среди походных керосиновых печек! Просто и безопасно». Так что «примус» – даже не название конструкции, а рекламное слово, бренд, причем изначально женского рода.