Не будь дурой, детка! (СИ) - Козырь Фаина

Горянова изумленно выдохнула:

— Вы… вы зовете меня замуж?

Егоров удивленно приподнял брови:

— Замуж? А я неясно выразился? Извини. Зову.

— Вот так сразу? А повстречаться? Притереться? А если я продажная дрянь, хитрая актриса или извращенка какая — нибудь… Герка видел меня от силы два дня… И вот так?

— Так… Мне подходит… Но если хочешь повстречаться, притереться, я не против… Но потом обязательно замуж.

— С ума сошли…

Егоров чуть улыбнулся и приблизился совсем, скользнув губами по уголкам горяновских губ:

— Сошел…

Горянова отказывалась воспринимать происходящее, но сердце билось, с невероятной скоростью отбивая ритм, и горячие губы туманили разум:

— А я очень резкая.

— Хорошо…

И снова горячее касание рта.

— Я…. я матом ругаюсь, как сапожник…

— У меня все кругом матом ругаются, судьба, видно, такая…

И горячие ладони обожгли холодную кожу спины под курткой, притягивая без остатка.

— Я командовать люблю…

— Я тоже…

Через секунду они целовались. Горянова дрожала, как девчонка в сильных егоровских руках. И все не верила, что это происходит с ней. Но ее целовали, как подростка, на ветру, у подъезда. И было в этом что — то очень светлое и красивое. И это безумно ей нравилось…

Глава 15

Когда отказывает разум тем, у кого его априори нет, — подросткам, кисейным барышням, инфузориям — туфелькам, или проверяющим разных сортов и калибров, — это нормально, но когда разум отказывает вполне здравомыслящей девушке — вот тут беда! Здравомыслящие девушки вообще в нашем мире явление редкое, а потому страстно хранимое. Кем хранимое? — спросите вы? А фиг его знает. Кем — то… Инстинктом самосохранения. Здравомыслящие девушки даже сердечному порыву отдаются разумно, связывая свою судьбу с людьми, способными сделать жизнь прежде всего ком — форт — ной. Не более. Ибо именно комфорт, по сути, и определяет наш главный критерий жизненной успешности. В Даринкиной судьбе уже была одна история мгновенной страсти, залеченная больно, но основательно, а потому расставившая красные, громко кричавшие маячки на всей её душевной территории. И эти маячки теперь стремительно замигали, издавая предупреждающий отвратительный звук военных сирен…

Целоваться любят все. Все… все — не спорьте. Это довольно — таки приятное занятие, тем более с мужчиной, интересным во всех отношениях, умеющим это делать довольно сносно: не залезая огромным языком в горло, перекрывая жертве любви кислород, и не застревая этой склизкой субстанцией где — то в небном пространстве…

Целоваться любят все. Целоваться — да, но не терять голову, дрожа то ли от холода, то ли от перевозбуждения — кто теперь разберет, — при этом внутри себя вообще никак не осознавая. Никак! Нет меня, что называется. Берите — ведите, куда хотите… Как говорится, разум в отъезде…

Они долго целовались. Но всему когда — нибудь приходит конец. У Егорова с непривычки, наверное, шея затекла, он чуть — чуть отстранился, отодвигая от себя зацелованную Горянову, явно жаждущую страстного, безграничного, вполне тривиального продолжения. Он отстранился секунд на пять, не больше, может, его взгляд задержался, чтобы по — мужски полюбоваться на распухшие нежные девичьи губы или на нервный, красивый румянец, разлитый по чудесному синеглазому горяновскому лицу, кто скажет вернее? Но именно этих пяти секунд хватило Даринке, чтобы вспомнить о себе… немного, самую малость…

— Полундра! Ахтунг — Ахтунг! — тут же заорали маячки.

— Уважаемые граждане, воздушная тревога! — предупредительно завизжали сирены. — Просим всех собраться в бомбоубежище…

— Горянова, вали! — инстинкт самосохранения как всегда был лаконичен.

Мгновенно приходя в себя, зацелованная Горянова вскинула на Егорова мутный взгляд, ставший почему — то по — восточному раскосым, как у бабушки.

— Спасибо огромное, Лев Борисович, приятно было познакомиться…

И чопорно протянула руку. Егоров руку пожал. От такой резкой перемены мужчина растерялся, все еще не веря, что девушка, секунду назад таявшая в его руках, вот так уходит. Мгновение он порывался довести ее до квартиры, но Горянова махнула рукой, пробормотав что — то неопределенное и уже громче добавив, что дойдет сама, ибо ранние половые связи плохо сказываются на детской психике… Оторопелый Егоров остался стоять во дворе…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Олег, — канючила в трубку Горянова, — ну передай телефон Ольке! У меня срочное дело!

— У тебя, Дарин, всегда срочное дело, а у Олечки режим!

— Какой режим?! Она не больна, Олежечка, она просто бе-ре-ме-нна!

— Как просто?! — искренне негодовал завирковский супружник. — Она не просто беременна, она долгожданно беременна! Мы над этим десять лет неустанно трудились…

— Нашел чем хвастать, снайпер недоделанный, ты хоть презерватив пробовал с хера снимать? — не удержалась от злобной выходки Горянова.

— Я сейчас кому — то презерватив на рот натяну, чтобы словестная дрянь не размножалась! — Олькин супружник был в ярости.

Горянова сбавила тон:

— Олежечка, ну позови Олю, ну очень надо! У меня жизнь решается!

— У нас тоже…

— Олежечка, — горяновский голос стал нежен, — меня тут замуж позвали, а я такая растерянная вся, что делать не знаю… Мне Оля позарез нужна.

— Тебе не Оля нужна, а карета! — Завирко был непреклонен.

— Какая карета? — оторопела Горянова. — Как у золушки?

— Карета скорой психиатрической помощи, — довольно выдохнул в трубку Олег, — и не одна, а еще тому идиоту, кто тебя, баба злобная и невоспитанная, замуж позвал!

И трубку положил, вернее, вообще выключил во избежание головной боли, зная не понаслышке горяновскую настойчивость.

— Он не идиот! Идиоты в нашей стране сидят повыше… А ты животное, Завирко! Прости, Олечка, но твой муж — упертый баран! — слова полетели в никуда, и Даринке ничего не оставалось делать, как смириться.

Боевая подруга была вне доступа, а другие как — то не котировались на роли главных политических советников и стратегов. Но адреналин кипятил кровь, хотелось решать судьбу народов и стран, а не только свою, так что спустя три минуты Горянова набирала Лильку. Но и здесь была осечка — абонент тоже был недоступен.

— Етить — колотить! Куда вы все подевались?

От отчаяния Горянова набрала номер Наташки, вот уже как полтора года выпавшей из обоймы близких подружек по причине счастливого замужества и невероятного собственнического характера ее благоверного. Но Наташка тоже не отвечала. Гудок злобно и противно повисал в воздухе.

— Не судьба! — вздохнула Горянова, и решила пойти спать, чтобы утро стало поскорее вечера мудренее и помогло ей сделать правильный выбор, ибо она сама пребывала в полнейшем смятении в отношении собственной жизни и не могла положиться на подводивший ее в последнее время разум.

Но зайдя в спальню, девушка должна была признать, что сегодня все складывалось не по шаблону. На Даринкиной кровати, аккуратно разложенные, лежали выбранные сегодня утром для Эльки подарки. Горянова усмехнулась: вот на кого можно было без зазрения совести вылить весь свой опасный прилив сил. Уж очень ей в той, доворонежской, жизни задолжали близкие родственнички. А почему нет? В конце — концов, Даринка не собиралась мстить — себе дороже, — но вот отказать в удовольствии разделить с ними последствия зацелованного адреналина — самое то.

— Курьер, идите в жопу! Мы едем сами!

Даринка, одной рукой набирая номер такси, другой выволакивала на свет пакеты знакомых брендов. Элька сегодня должна была получить незабываемые подарки на День рождения…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Спустя десять минут Горянова оделась как на светский раут: шелковое пальто, то самое, роскошные брюки и светлая блузка в запах, делавшая горяновскую великолепную грудь умопомрачительной, изумительные резные серьги из белого золота и такая же подвеска, дорогие часы, обновленный вечерний макияж. Надо признать, такой ее никогда не видели родители, потому что раньше она боялась хвастаться обновками… И собой, похоже, тоже боялась хвастаться. А сейчас… сейчас это уже не имело значения. Горянову пьянило это осознание собственной силы, свободы. И только теперь, в салоне роскошного такси (а такие люди с такими машинами вообще таксуют?) Горянова впервые вспомнила, что там, в ее доме, теперь живет еще один человек. Но даже эта мысль не принесла ничего, кроме улыбки: