Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

— Потому что ты урод, — ответил Роберт, не открывая глаз. — Долбаный урод!

После этого стало тихо. Роберт лежал в полузабытьи, а Ула сидел в углу наготове, пока Андерс вынимал осколки из самой большой раны. Кровотечение продолжалось, но уже не такое сильное, радиальная артерия все-таки вроде не повреждена. Теперь осталось отыскать каждый из миллиметровых осколков, спрятавшихся в ране, раз за разом промывая ее и захватывая их пинцетом. Внезапно по телу прокатывается теплая волна. И чего было тревожиться? Уж это-то он умеет.

— Вот ведь паршивое стекло, как крошится, — произносит он вполголоса.

Ответа нет. Ула, видимо, заснул в своем углу. Андерс глянул туда и удивился. Улы нет. Взял и ушел. Наверное, обиделся на урода больше, чем показалось Андерсу. Внутри заворочалось легкое чувство вины. Ула никакой не урод. Напротив. Он по-настоящему красивый матрос, тридцатипятилетний, темноволосый и мускулистый, на самом деле бесконечно красивее этого Роберта, лежащего на операционном столе, с седыми обвислыми патлами и морщинистым лицом, как у глубокого старика. Наверное, надо было что-то сказать, когда Роберт особо разошелся. Хотя вообще-то не его это дело — заботиться, чтобы у всех было хорошее настроение, его забота — чтобы моторика у Роберта по возможности не нарушилась. Он нагибается над раной еще ниже и внимательно рассматривает, промывает ее физраствором и пододвигает лампу, чтобы лучше видеть.

— Помочь?

Это Ульрика. Андерс стоит спиной к двери, но словно бы видит, как она прислонилась к дверному косяку. Темноволосая и кареглазая. Бледные следы веснушек на переносице. Ясные глаза. Тяжелые груди. Он торопливо взглядывает через плечо:

— Спасибо, было бы неплохо.

— Что мне делать?

— Надеть перчатки и помочь мне держать его руку. А то мне не достать.

Она сама находит коробку с пластиковыми перчатками, не шаря по шкафам и не задавая вопросов, натягивает их весьма профессиональным движением и приближается к Андерсу.

— Как держать?

— Возьмите тут и чуть поверните, чтобы я мог подобраться вот сюда сбоку…

Он берется за уголки раны и сжимает, рана раскрывается, как удивленный рот. Там в глубине прячется маленький треугольный осколок. Андерс не нашел бы его, если бы не помощь Ульрики.

— Как это могло случиться? — спрашивает она вполголоса. — Он что, нажал ладонью на осколки?

Андерс хватает осколок пинцетом и бросает в лоток, потом снова склоняется над раной и принимается искать сухожилия и влагалища сухожилий.

— Понятия не имею.

Ульрика досадливо мотнула головой, он ощущает это, не видя.

— Ффу. По-моему, он ничего не чувствует.

Андерс не отвечает. Только склоняется над раной, разведя ее края, промывает еще раз и щупает пинцетом. Есть там сухожилие? Да, вот оно. С одной стороны по крайней мере. Он молча кивает и выпрямляется.

— Вот тут не подержите? — Он показывает где.

Ульрика не отвечает, но, кивнув, делает, что сказано.

Андерс, потыкав в рану пинцетом, находит другой конец сухожилия. Решающий момент! Он вытягивает его и вводит иглу. Мизинец сгибается, Роберт открывает глаза.

— Какого хрена? — произносит он. И тут же закрывает их снова.

Андерс вздыхает. Пора снова вводить анестезию.

Час спустя он стоит один на передней палубе. Вечер промозглый и туманный, но ветер улегся. Судно уже не качает, как прежде, и каскады воды больше не обрушиваются на его нос. Мир вокруг судна сделался серым: низко нависла туча, море блестит, как расплавленный металл, несколько грязно-белых льдин проплывает мимо. Далеко у горизонта темнеет какая-то тень. Туча, наверное. Набрякшая снегом.

Ульрика сидит теперь возле пациента, и будет сидеть, пока Андерс не вернется. Другие помогли им посадить Роберта, потом, поддерживая под обе руки, отвели в каюту Андерса и положили на койку, которая с самого начала плавания стояла наготове, свежезастланная, возле Андерсовой. Дело не в ранах — те уже не кровоточат, и даже не в том, что Роберт настолько пьян; его поместили туда ради самого Андерса, чтобы тому не беспокоиться. Чтобы Роберт все время был под присмотром.

Ульрика уложила его, а потом повернулась к Андерсу:

— Устали?

Он не знал, что отвечать, только покачал головой. Разве это усталость? Чувство, что тебя ошпарили под кожей открытым огнем? Да. Нет. Это что-то другое.

— Вы бледный, — сказала Ульрика. — Может, вам поесть?

Она была права, ему надо поесть, он пропустил ужин. А потом — спать. Крепко и долго.

— Пожалуй, — сказал он и удивился, что голос звучит, как обычно. — Вы не посидите с ним, пока я не вернусь?

Во время еды стало лучше, он буквально ощущал, как растет сахар в крови, а вместе с ним оптимизм. Он ведь сделал все, что нужно, то же, что и любой хирург-кистевик. Сшил сухожилие в раскрытой ране, выбрал все осколки, все промыл и наложил восемь швов на одну рану и соответственно шесть и четыре на две другие. Чего еще можно пожелать?

После еды он вышел на палубу подышать. И вот теперь стоит там один, поставив локти на поручень, смотрит и ощущает, как судно словно бы теряет скорость. Может быть, причиной тому лед. Они вошли в зону, полную льдин, больших и маленьких. Ледяные глыбы уворачиваются из-под носа ледокола, это зрелище гипнотизирует, невозможно отвести взгляд. Некоторые из них сперва окунаются в воду, а потом выныривают, смыв с себя снег, ярко-голубые и сияющие, словно они…

— Здрассьте!

Сердце заходится. Эта чисто физическая реакция изумляет Андерса, и он тут же пытается сам себе ее объяснить. Он думал, что он один на палубе. Но оказалось, что нет. Ула стоит чуть в стороне, у него сигарета в левой руке и стакан с янтарной жидкостью в правой. И он улыбается.

— Напугал я вас?

Андерс делает извиняющееся лицо:

— Я тут задумался…

Ула отпивает из своего стакана, глаза его чуть сужаются.

— Что, заштопали этого?

— Да.

Ула, кивнув, отводит от него взгляд и глубоко затягивается. И едва успевает выдохнуть, как дым улетает прочь.

— Хорошо.

Молчание, Андерс лихорадочно ищет, что бы такое сказать, что-нибудь, не имеющее отношение к Роберту и тому, что произошло сегодня, но не успевает. Ула заговаривает первым:

— Он скользкий гад, этот тип…

Андерс поднимает брови:

— Потому что назвал вас уродом? Да это просто спьяну…

Ула взглядывает на него:

— Тьфу. На это я плевать хотел.

Андерс не отвечает, только пожимает плечами. Бесполезно. Ула не смотрит на него, но и не умолкает.

— Видывал я таких…

— Аа.

— Так что сразу раскусил, что за тип. Едва он появился на борту.

Снова молчание, и в какой-то момент Андерс думает, не уйти ли, но не двигается с места, он стоит совершенно неподвижно и смотрит на Улу, который поднял свой стакан, но взглядом увяз где-то далеко-далеко.

— Такие не… Упс!

Судно, вздрогнув, замирает. От этого совсем небольшого толчка Ула едва не падает — но успевает схватиться левой рукой за поручень и ухитряется, спружинив, не пролить ни капли виски из стакана.

— Ловко, — улыбается Андерс.

Ула ухмыляется:

— Правда, а?

— Почему мы остановились?

— Резолют. Остров, вон. Там ледовый лоцман.

Андерс оборачивается и вглядывается в сторону горизонта. То, что недавно казалось очень темной тучей, опустилось на водную поверхность и превратилось в остров. Черный остров.

— А когда он прибудет?

— Завтра, — говорит Ула. — Когда будет посветлее. Чтобы вертолет смог сесть.

Опять наступает молчание, оба стоят рядом неподвижно, глядя на остров.

— А вы не знаете…

Ула говорит другим голосом, увереннее, чем только что, и в то же время тише, но фразы не договаривает. Андерс, подождав, переспрашивает:

— Да?

Ула сперва не отвечает. Он стоит не шевелясь и смотрит на остров, а потом пожимает плечами.

— А! Забыл, что хотел сказать.

Ладно. Андерс не возражает. Бритой голове уже холодновато.

— Мне пора, — говорит он, сунув руки в карманы. — Увидимся еще.

Ула гасит окурок о поручень, по-прежнему уставившись на остров на горизонте.

— Ну да, конечно, — произносит он.

~~~

Сколько она еще просидит вот так?

Выпрямив спину и зажав обе ладони между ляжками. И неподвижно глядя перед собой. Притом что смотреть особо не на что, кроме собственной идеально прибранной каюты. Такой опрятной, что кажется необитаемой. Двери шкафа закрыты и заперты. Все поверхности чистые и пустые. Ноутбук засунут между спинкой стула и письменным столом и закреплен тугой резинкой. Даже случись ураган, ничто здесь не сдвинется с места, даже если «Один» поднимется на воздух, перевернется пару раз, шлепнется на воду и несколько раз подскочит, ничего не изменится. А кстати. Постельное белье взлетело бы. А сама бы она стукалась бы, как мячик для пинг-понга, о потолок и стены.