Миф о Христе. Том I - Артур Древс

нам Иероним, находилась святая роща Адониса, и тот же Иероним жалуется, что в том месте, где спаситель появился на свет божий, раздавался плач женщин о Таммузе. В Вифлееме же, прежде называвшемся Эфрата («место золы»), Рахиль, будто бы, родила младшего из двенадцати сыновей Иакова. Сама она назвала его «Бенони» — сыном стона, плача, но отец дал ему имя «Бениамин», что означает «господин или владыка света». В благословении Моисея Вениамин назван «возлюбленным господа» так же, как он был и «возлюбленным отца» своего Иакова. Вениамин — не кто иной, как восставший из золы времени молодой бог нового года, появление которого пробуждало у людей радость, смешанную с печалью. Бениамин — это разновидность Таммуза (Гадада), он напоминает, вместе с тем, и христианского спасителя хотя бы тем, что рождение Вениамина так же, как и Христа, приходится на месяц «овна».

Теперь нам становится понятным благовествование пророка Михея: «И ты, Вифлеем-Эфрата, ничтожный между тысячами Иудиными! От тебя родится мне тот, кто должен быть владыкою в Израиле, и чье происхождение отсюда из начала, от дней вечных». Теперь и евангельский рассказ о вифлеемском избиении младенцев приобретает некоторое историко-религиозное основание. «Глас в Раме слышен, — говорится у Матфея (2, 18) словами Иеремии (31, 15), — плач и рыдание, и вопль великий: Рахиль плачет о детях и не хочет утешиться, ибо их нет». Это — не что иное, как плач женщин об Адонисе, ежегодно раздававшийся в Вифлееме в день траура по умершем боге. Евангелисты превратили его в плач о смерти детей, убитых при рождении почитавшегося в Вифлееме Гадада[10].

Гадад-Адонис является растительным божеством, богом жизненных соков и плодородия. В представлении об Адонисе идея солнца, умирающего зимой и возрождающегося весной к новой жизни, получила столь же яркое отражение, как в представлениях о других родственных Адонису богах Малой Азии. Возможно, что и воображению Исайи представлялось что-либо подобное, когда он предвозвещал грядущее величие народа божия: «Восстань, светись, ибо пришел свет твой, и слава господня взошла над тобой! Смотри, тьма покроет землю, и мрак затмит народы, а над тобой воссияет господь, и слава его явится над тобой, и придут народы к свету твоему, и цари к восходящему над тобой сиянию. Богатство моря обратится к тебе, достояние народов придет к тебе. Множество верблюдов покроет тебя, дромадеры из Мидиана и Ефы, все они из Савы придут, принесут золото и ладан и возвестят славу господа».

Надо полагать, что последующая эпоха разукрасила шаблонное сравнение иудейского народа с возрождающимся солнцем. Фантазия порабощенной и обнищавшей нации с особенным жаром лелеяла мысль, что настанет время, когда все народы притекут с бесчисленными дарами к мессии в иерусалимский храм: «Цари Фариса и островов поднесут ему дань; цари Аравии и Савы принесут ему дары. И поклонятся ему все цари, все народы будут служить ему». Вот откуда взято евангельское представление о «волхвах», положивших сокровища к ногам новорожденного Христа и матери его «девы Марии». Что там речь идет о рождении солнца, показывает самое число «волхвов» и их отношение к звездному небу. Эти «волхвы» — не что иное, как три звезды из созвездия Ориона, которые во время зимнего солнцестояния показываются на горизонте в стороне, противоположной созвездию Девы, и которые, еще по персидским представлениям, ищут сына царицы небесной «Мир» (Мириам), т. е. Митру, возрождающееся солнце. Гадад, это олицетворение солнца, также возвращается, по рассказу ветхого завета, на свою родину из Египта, где он скрывался от преследований Давида. Понятно, почему отнесенное к спасителю предсказание Осии (11, 1) гласит: «Из Египта вызвал я сына моего». Понятно и происхождение евангельского рассказа, что Христос провел раннее детство в Египте.

С полным правом, однако, может быть задан следующий вопрос: каким образом могло солнце почитаться в Малой Азии в такой именно форме, какая была описана выше? Каким образом пароды Малой Азии могли оплакивать угасание солнца и приветствовать его возрождение, если зима в этой теплой стране вряд ли могла служить поводом к печали, а ночь, дававшая сладостную прохладу после жаркого дня, вряд ли делала уже столь желанным наступление утра ? Невольно напрашивается мысль, что в образах всех упомянутых нами малоазиатских богов мы имеем слияние двух представлений: об умирающей под палящими лучами солнца и вновь нарождающейся растительности и об угасающей и возрождающейся энергии солнца. Слияние этих двух представлений в едином образе и объясняет тот двойственный характер, который присущ божествам Малой Азии[11]. Разумеется, только в такой стране и у такого народа солнце могло занять такое важное место bi мировоззрении, только там и мог возникнуть трагический миф об умирающем и воскресающем солнечном боге, где солнце действительно имело важное значение в человеческом существовании, где люди имели реальное основание для оплакивания солнца, когда оно угасает зимой, и для торжества, когда оно воскресает весной. Но так именно обстояло дело только на Иранском плоскогорье, в гористых местах Малой Азии, так обстояло дело и тогда, когда народы Малой Азии обитали вместе с другими родственными им арийскими племенами в более северной полосе. Таково происхождение Митры, этого «непобедимого солнца» (Sol Invictas), как называли его римляне, этого солнечного героя, который проник в Персию с севера, преодолевая ночь и тьму. На это указывает и самый день его рождения — 25-е декабря, день зимнего солнцеворота. Рождение Диониса, родственного персидскому Митре, тоже праздновалось приблизительно в эти дни, как праздник новорожденного солнца, тогда как египтяне праздновали рождение своего Озириса 6-го января, причем жрецы выносили в этот день из святилища («святая святых») фигуру мальчика и выставляли напоказ всему народу, как образ новорожденного бога. Предположение, что фригийский Аттис проник в Малую Азию из Фракии вместе с переселившимися туда арийцами, вытекает с полной несомненностью из сходства мифа об Аттисе с северным мифом о Бальдере. И действительно, нет никакого сомнения, что встречающийся у Геродота рассказ об Аттисе, сыне Креза, умершем от копья своего друга на охоте за дикими кабанами, является не чем: иным, как двойником мифа об Аттисе, но, ведь, это так похоже на рассказы Эдды о Бальдере, что предположение о тесной связи между обоими сказаниями напрашивается само собой. Супруга Бальдера называется в Эдде Нанной. Нана же, т. е. «мать», была, согласно Арнобию, матерью фригийского Аттиса. Что же касается приставки «Баль» или «Бель» в имени Бальдера, обозначающей «белизну», «блеск», «сияние», то она встречается не только у индо-германских народов, но и у народов Малой Азии в именах их богов, обозначая и тут, и там титул