Слуга Божий - Яцек Пекара

Значит, Второму следовало пробить для нас туннель — и об этом я ему сообщил.

— О, пожалуйста, — простонал он. — Только не это. Мордимер, дружище, ну пожалуйста.

О, мой Бог, на какие же чувства его пробило! «Дружище»? Нет, близнец, мы с тобой не друзья, а даже если бы и были — все равно бы отдал этот приказ. Хотя прекрасно знал, что Второй может погибнуть. Конечно, он владел некоторой силой, но ограничением для всякого, у кого есть сила, остается одна простая вещь: примени ее — и ты можешь погибнуть. По крайней мере, когда используешь ее с таким напряжением. А я велел Второму зачерпнуть из самых глубин тела и разума. Из самого ядра, сути и центра его силы.

— Начинай, — приказал я холодно.

Если Второй умрет — продолжит Первый. Он обладал меньшей силой, нежели брат, но мог справиться. А если не удастся и ему, погибнем все мы!

Я ведь не зря только что спрашивал, не собираются ли они жить вечно…

Первый сунул в рот брату кусок тряпки и обвязал ее веревкой. Мы знали, с какой жуткой болью ему придется столкнуться, и никто не хотел, чтобы крик Второго обрушил все камни в этих подземельях. Я отвернулся. Однажды уже видел, как Второй делает туннель, — и этого мне хватило на всю жизнь. Эти глаза, наполненные болью и безумием. Кровь и слизь, текущие из носа, ушей, рта… Что ж, мы, инквизиторы, привыкли видеть человеческие страдания, хотя лишь худшие из нас находят в этом грешную радость. Я пообещал, что выделю Второму большую часть из гонорара Кнаппе, чем другим. Он это заслужит. Понятное дело, если отсюда выйдет, а в этом я уверен не был.

Послышался сдавленный вой, и я понял, что Второй приступил. Кляп хорошо сдерживал крик, но в этом приглушенном горловом вое было столько страдания… даже не знаю, сталкивался ли я когда-нибудь с подобной мукой. Я не святой, не единожды видел пытки, не раз пытал и сам, но даже люди, которым мы поливали яйца горящей серой, не страдали так ужасно. К тому же я чувствовал боль близнеца, а не просто слышал ее и наблюдал. Боль засела где-то внутри моей головы, взрывалась ослепительными красками, жгла самые чувствительные зоны мозга раскаленными иголками. Я до крови закусил губу, чтобы не закричать. Не хватало только утратить контроль над собственными чувствами! О, нет! Не в этом мире, милые мои!

Наконец Второй потерял сознание, но боль его еще некоторое время вибрировала у меня под черепом. Повернулся, взглянул. Близнец лежал под стеной, а его брат, склонившись, брызгал ему в лицо из фляги. Второй выглядел жутко. Лицо его сделалось алебастрово-белым, голубые узлы вен пульсировали под кожей, словно превратились в огромных, оживленных его странной силой червей и теперь хотели вырваться наружу. К тому же Второй, хотя и без сознания, лежал с открытыми глазами — из их уголков сочилась кровь. Раньше лицо его выглядело чуть полноватым, теперь же кости скул едва не пробивали натянутую и тонкую, словно пергамент, кожу. Но дыру он пробил знатную. Высотой в три пяди и такой ширины, что крепкий мужчина мог свободно по нему двигаться на четвереньках. Все было проделано совершенно бесшумно. Камни, кирпичи, раствор — просто исчезли. Не осталось никакого мусора — только горсть каменной пыли на земле. А куда пропали остатки стены? Кто же мог это знать? Да и кому, сказать по правде, было до этого дело? Главное, что теперь перед нами открывалась дорога в главный зал — туда, где Элия Коллер и ее спутники предавались грешным делишкам.

Мы скользнули сквозь туннель Второго. Близнеца оставили под стеной: зачем бы тащить его туда, где через мгновение начнется драка? Я подозревал, что он не скоро очухается, а значит, на обратной дороге нам его придется нести. Если обратная дорога, конечно, будет. К тому же со Вторым вообще все могло закончиться плохо, независимо оттого, доставим его в Хез-хезрон под опеку доктора или нет. Мог сойти с ума, превратиться в овощ. Однако я надеялся, что просто проснется утром, сплюнет и спросит: «Как оно прошло, парни? Деньжата нам уже отдали? Где девки и винцо?»

Мы оказались на неком подобии балкона для музыкантов. Внизу был огромный, хорошо освещенный зал с выложенным розовым мрамором полом. Посредине возвышался черный камень, совершенно здесь неуместный, на нем лежала обнаженная женщина. Как я и предполагал. Именно ее принесли в свертке спутники Элии. Я видел, что руки и ноги жертвы приколочены к камню, а из ее ран сочится — в четыре сосуда — кровь.

— Дела, — шепнул Первый.

Вокруг кровавого алтаря изгибались в странном танце шестеро в ярко-красных туниках. К потолку поднимался тошнотворный дым из кадильниц. Танцоры что-то пели, но была это странная песня без слов и мелодии. Среди прочих я увидел и Элию Коллер. Прекрасную, златоволосую Элию. Курнос глянул на меня.

— Она должна быть моей, — проговорил он горловым шепотом.

— Она уже принадлежит лишь Господу, — ответил я печально.

Первый взглянул на меня вопросительно. Ну что же, нам необходимо было спуститься, и потому мы тихонько привязали три веревки к балюстраде. Спуститься нужно было одновременно, поскольку только Бог ведал, какие неожиданности таились внизу. Мы и спустились — быстро и одновременно. А потом, с криком и оружием в руках, ринулись к богохульникам.

Все произошло настолько стремительно, что никто и глазом моргнуть не успел. Курнос ударил одного из мужчин рукоятью сабли. Близнец врезал второму палкой в пах, я же бросил третьему в глаза горсть шерскена и одновременно ударил еще одного в голову с полуоборота концом палицы. Чуть сильнее, чем нужно. Голова треснула, словно перезрелый арбуз. Вот что бывает, когда ты на взводе. И тут Элия Коллер начала кричать, мужчина, которому врезали в пах, протяжно завыл, тот же, которого я ослепил, катался теперь по полу и тер пальцами веки. Ой, зря. Если вотрет шерскен в глаза, то останется слеп до конца жизни. А значит, не увидит пламени костра, когда оно поползет по сухим дровам к его ногам.

Пятым из мужчин оказался мой знакомый шулер — Ганс по прозвищу Золотая Ручка. Стоял и трясся. Смотрел на меня перепуганно.

— Милости Божьей, Мордимер, — застонал он.

Элия оказалась более отважной: метнулась ко мне, целя ногтями в глаза, — но Курнос подставил ей подножку — и упала. Я ударил ее в лицо — изо всех сил: даже хрустнуло. Потом узнал, что сломал ей нос и челюсть. Первый же поглядывал на девушку, что лежала, связанная, на камне. Та была мертвой или в трансе, близком к смерти: глаза закрыты.

— Куколка… — Первый провел рукою по ее груди. — Я ведь могу… а, Мордимер? Скажи, что могу?

Я кивнул, поскольку ей уже ничего не навредило бы, а близнец любил развлекаться с мертвыми женщинами. Порой мне казалось, что те возбуждают его сильнее живых.