Дело вкуса - Лев Кассиль

«Радостная весть как молния облетела все уголки швейной фабрики э 4. Бригада закройщицы Федориной, самоотверженно работая в обстановке огромного трудового подъема и высокого творческого энтузиазма, добилась выдающегося успеха, пошив в процессе напряженного предпраздничного соцсоревнования сверх установленной программы 50 распашонок для фабричных детских яслей…»

— Эк его понесло! Заблаговестил… Бухает из пушки по воробьям. А еще берется писать о хорошем вкусе, — в сердцах сказали бы вы и уж вряд ли бы читали книгу мою дальше.

Но не спешите, махнув рукой и высказав в мой адрес слова, которые не всегда лезут в печатную строку, закрывать книгу.

…Погодите! Это шутка… С известным умыслом я нарочно начал главу эдаким велеречивым сообщением. Разумеется, я несколько сгустил краски.

Но, ей-же богу, только немного! В самом деле, разве не приходится нам встречать кое-где еще в газетах, слышать иногда с трибуны, а подчас — увы! — и в радиопередачах вот такие, не в меру ложно патетические, раздутые словеса?! Они, я уверяю, вместо того чтобы порадовать людей простым деловым сообщением о каких-то пусть скромных, но жизненно важных делах наших, вызывают раздражение или скучный зевок у читателя и слушателя.

Вот я и позволил себе продолжить давно уже начатый разговор о том, что у нас иной раз в силу дурной казенной привычки, из-за отсутствия вкуса к верному слову пускают в ход слишком громкие слова по поводу вещей, о которых следовало бы говорить скромно, без крика is звона. Еще великий композитор Гуно как-то очень хорошо сказал, что добро не делает шума, а шум не делает добра. То есть, настоящие, хорошие, добрые люди не нуждаются в излишней шумихе. А крикливая сенсация не приведет к добру.

Мне уже приходилось писать, что такие тирады, как «в обстановке неслыханного подъема», «с огромным энтузиазмом», и некоторые другие, часто механически и не к месту повторяемые, несоразмеряемыз с поводом для произношения их, стираются в своем звучании, утрачивают свой глубокий первоначальный смысл, становятся недопустимо ходовыми: для них уже у стенографисток имеются заготовленные знаки — один на целую фразу… Подобного рода готовенькие, обкатанные фразы, вписанные в шпаргалки, без которых не обходятся иные лекторы, агитаторы, так же засоряют наш прекрасный русский язык, как и лихие обороты речи, на которые так падки некоторые наши молодые люди.

Так будет уместно напомнить, что культуре языка, смысловому качеству и эмоциональному полнозвучию разговорной речи вредит как один, так и другой шаблон.

С одной стороны — «слоаа-дистрофики», оторвавшиеся от корня, иссушенные применением их не по существу, обескровленные тем, что они не питаются ни мыслью, ни искренним чувством. С другой — изуродованные «слова-калеки» — жаргонные, вызывающе простецкие, лихо вывихнутые вульгарные словечки, которыми кокетничают те, кто полагает, будто этим они ведут борьбу с казенщиной. Ложно красивые словеса и залихватские словечки проникают в язык через разные «двери», но одинаково портят, засоряют и мертвят живую речь.

И словеса и словечки эти несоразмерны с тем истинным смыслом, который предназначено выразить ими. Нескромная манера речи часто входит уже и в языковый обиход.

Особенно злоупотребляют этим в быту молодые люди, полагающие, что им за словом в карман лезть не приходится и, чем хлеще слово соскочит с языка, тем оно покажется умнее и оригинальнее. То и дело слышишь из уст этих бравых словорубов: «Мне дико некогда», «Я хочу безумно есть», «Потрясающая погода» (да еше иногда для шика:

«Пстрясная погодка»), «Время провели колоссально!», «Гуляли мы исключительно», «Танцевать с ней-абсолютно гениально!»…

Я уже не говорю о том, что многие из этих речений с легкое руки, а вернее, с легкой мысли пустомель ставшие ходовыми, грубо нарушают правила грамматики. Они должны были бы просто как кость застревать в горле у мало-мальски культурного человека. Но пока что они звучат и вязнут у нас в ушах чаще, чем в горле тех, кто любит порезвиться эдакими «колоссальными», «исключительными», «потрясающими» и «гениальными» тирадами.

Бывает, что и речь совсем не плохих, толково думающих, работящих и как будто тянущихся к культуре девушек и юношей уснащается выражениями, в которых слышится то блатной «код» уголовников, то бравада дешевого, чуждого нашей молодежи снобизма. Встречаются такие, что и слова в простоте не скажут. Только и слышишь от них: «чудик», «шмакодявка», «приветик», «законно», «железно», «хана». Компанию своих товарищей такие ухари называют «кодлой», привлекательную девушку — «кадришкой», принадлежности костюма — «шмотками».

Вместо того чтобы пригласить друзей на прогулку, они скажут: «Прошвырнемся» или «Двинули, похряем?» Человека, который чем-нибудь поразит их, похвалят: «От дает жизни! Силен, бродяга!» Зовя вас в столовую, они предложат: «Аида порубаем щец!» В ответ на разумный товарищеский укор тотчас же последует презрительное: «Ах, рыдаю». А если подобному речетворцу, а вернее, пустобреху сообщат что-нибудь немаловажное, всех касающееся, он немедленно отмахнется: «Мне все это-до лампочки!»

Замечал я, что иногда употребление нарочито грубых, жаргонных словечек вызывается скрытой застенчивостью, которая свойственна ребятам, из скромности чурающимся громких слов. И вот тогда, вместо того чтобы сообщить, скажем, о дружной и успешной работе бригады, вам бросят: «Да, уж вкалывали на всю железку!»

Видно, мнится таким ребятам по простоте душевной, что они ушли от ходовой, казенной формулы и нарочитой суровостью заслонились от чрезмерных похвал. Но большей частью, если вдуматься как следует, всякие эти нарочитые небрежности речи, все эти «вольные словечки» не что иное, как те же шаблоны, от которых мертвеет живая душа слова.

Они порождены или ложным стыдом, заставляющим человека прятать свои искренние чувства, или погоней за мнимой оригинальностью и боязнью показаться банальным, или штампованным острячеством, а чаще всего неумной потугой заявить свою независимость при всех обстоятельствах. Но разве самостоятельное мышление, уверенная свобода человека, с умом и душой делающего свое дело, не терпящего благостно-умильных словес, выражаются подобными словечками, назойливо рядящимися в грубо простецкую форму, а бывает, и в откровенно хулиганские штампы?

Где-то, возможно, при известных обстоятельствах и в определенной обстановке такие слова были впервые произнесены и к месту, соответствовали, допускаю, какому-то настроению, особым условиям, при которых они звучали даже как меткие и находчивые выражения. Но потом они были подхвачены людьми, у которых собственный запас слов весьма скуден, а желания прослыть остроумным и всему на свете цену знающим — хоть отбавляй! Так и возникает невзыскательны!»!, малоопрятный строй речи, пошлая манера и дурная привычка придавать во что бы то ни стало наплевательский тон разговору о многих серьезных вещах, требующих строгих, скромных слов.

А ведь словесный мусор рано или поздно, если человек вовремя не избавится от него, s конце концов засорит и душу. Хорошо еще, если подобное увлечение жаргоном было преходящим, ну просто временной данью моде. Но ведь постепенно это может стать привычной сущностью человека, постоянным ощущением, что нет для него ничего в мире святого. И тогда уж ему действительно все будет, как выражаются сами любители жаргона, «до лампочки»…

В самом деле, может ли, скажем, человек, искренне полюбивший девушку, даже в своей интимной мужской компании говорить о ней, что она «девуля — класс! На большой с присыпкой! Своя в доску на все сто…»? Право же, не скажет он так, если по-настоящему, искренне и уважительно любит.

Тут я уже заранее слышу упреки в адрес некоторых молодых писателей, которые, мол, пропагандируют в своих произведениях жаргонные словечки. Да, для таких упреков, к сожалению, есть достаточно много поводов. Действительно, в книгах иных молодых, одаренных писателей некоторые персонажи злоупотребляют выражениями, которые я приводил выше. Авторы объясняют это стремлением жизненно правдиво нарисовать того или иного героя, передать определенный, живой колорит, часто необходимый для создания атмосферы, в которой живут изображаемые люди.

Но дело тут, конечно, в чувстве меры. И надо помнить, что не всякое лыко, путающееся у нас в обиходном просторечии, должно обязательно лезть в строку. Здесь, разумеется, необходимы художественный такт, точный вкус, взыскательный и умный отбор. Без этого писатель оказывается во власти языкового натурализма, отвратительного, как и всякий другой натурализм в искусстве. Истинный художник умеет передать живую, ершистую, может быть, иной раз и режущую слух речь избранных им персонажей смело, точно, правдиво, не щеголяя чересчур смачными оборотами, но искусно воссоздавая жизненность передаваемых интонаций.