Том 11. Рассказы. Очерки. Публицистика. 1894-1909 - Марк Твен

– Еще одна ложь. Прошу вас, продолжайте.

– Но даю вам честное слово, что я потерпел неудачу.

– О, разумеется! Это я и без вас знал. Можно было этого и не говорить.

– Тогда в чем же ложь?

– В вашем утверждении, что вы не могли обратить внимание генерал–директора на предложение вашего друга. Это ложь, потому что вы, безусловно, могли это сделать.

– Не мог, уверяю вас. За три месяца мне не удалось этого добиться.

– Еще бы! Разумеется! В этом я и не сомневался. Но вы могли сразу же его заинтересовать, если бы взялись за дело как надо. Точно так же мог это сделать сам изобретатель.

– Я и сделал как надо.

– Нет, не сделали.

– Кто вам сказал? Вы же не знаете никаких подробностей!

– Не знаю. Но я убежден, что вы взялись за дело по–дурацки.

– Да как вы можете судить, если вы не знаете, какой путь я избрал?

– По результатам. Результат — наилучшее доказательство. Вы взялись за дело по–идиотски. Я очень стар и очень му...

– Да, да, я знаю. Но, может быть, вы разрешите мне рассказать, как я действовал? Я думаю, это поможет нам установить — по–идиотски я взялся за дело или нет.

– Это уже установлено. Но продолжайте, раз уж вам так не терпится разоблачить себя. Я очень ста...

– Конечно, конечно. Итак, я написал генерал–директору Сапожно–кожевенного управления вежливое письмо и объяснил...

– Вы с ним знакомы?

– Нет.

– Одно очко в мою пользу. Начали вы преглупо. Продолжайте.

– В письме я указал на огромное значение и выгодность изобретения и предложил...

– Зайти и поговорить с ним? Я так и знал. Вы проиграли два очка. Я оч...

– Он не отвечал целых три дня.

– Еще бы! Дальше.

– Затем он прислал мне три строчки, в которых холодно благодарил за хлопоты и...

– Ничего не предлагал.

– Вот именно. Ничего не предлагал. Тогда я написал ему более подробно и...

– Три очка!

– ...и не получил ответа. В конце недели я послал еще одно письмо, где довольно резко просил ответить мне на предыдущее.

Четыре! Продолжайте.

– Пришел ответ, мне сообщили, что мое предыдущее письмо не получено, и просили прислать копию. Я навел справки на почте и выяснил, что письмо получено, однако все же отослал копию. Прошло две недели, ответа не было. К тому времени я настолько поостыл, что снова мог писать вежливые письма. Я предложил ему принять меня на следующий день, добавив, что если не получу ответа, то буду считать его молчание знаком согласия.

– Пять очков!

– Я пришел ровно в двенадцать. Меня попросили подождать в приемной. Я просидел до половины второго и ушел, пристыженный и злой. Переждав еще неделю, чтобы остыть, я написал новое письмо, в котором просил принять меня на следующий день в полдень.

– Шесть очков!

– Он согласился. Я пришел минута в минуту и проторчал в приемной до половины третьего. Тогда я покинул это заведение, раз и навсегда отряхнув его прах со своих ног. На мой взгляд, грубость, нерадивость, бездарность и равнодушие к интересам армии генерал–директора Сапожно–кожевенного управления Военного министерства...

– Хватит! Я очень стар, и очень мудр, и знаю множество людей с виду разумных, у которых недоставало здравого смысла на то, чтобы толково взяться за простое и легкое дело вроде вашего. Вы для меня не диковинка: я лично знал миллионы, миллиарды подобных вам. Вы без толку потеряли три месяца, изобретатель потерял три месяца, солдаты потеряли три... итого девять месяцев. Сейчас я прочту вам сказочку, которую написал вчера вечером. А завтра в полдень вы пойдете к генерал–директору и уладите ваше дело.

– Великолепно! Так вы с ним знакомы?

– Нет. Но послушайте сказку.

Рассказ второй:

О ТОМ, КАК ТРУБОЧИСТУ УДАЛОСЬ ДАТЬ СОВЕТ ИМПЕРАТОРУ

I

Настало лето, и самые выносливые люди обессилели от невыносимой жары, а те, что послабее, лежали в изнеможении и умирали. Уже несколько недель в армии свирепствовала дизентерия — этот бич воина, — и ждать спасения было неоткуда. Доктора совсем отчаялись: сила их снадобий и искусства, которая и в лучшие времена стоила немногого, теперь была утрачена, и, судя по всему, без возврата.

Император повелел самым знаменитым лекарям явиться к нему на совет, ибо он был сильно обеспокоен. Он принял их сурово и потребовал отчета за смерть своих солдат. Он спросил их, знают они свое ремесло или нет и кто они, доктора или просто убийцы? Тогда главный убийца, самый видный собой и самым старый во всей империи лекарь, выступил вперед и сказал:

– Ваше величество, мы сделали все, что могли, и не наша вина, что этого оказалось недостаточно. Ни один доктор и ни одно лекарство нe в силах вылечить от этой болезни, побороть ее могут только природа и крепкий организм. Я стар, я знаю. Никакой доктор и никакие лекарства не могут исцелить от этой болезни, и еще раз повторяю и утверждаю это. В некоторых случаях они, по–видимому, немного, — о, совсем немного! — помогают природе, но, как правило, приносят только вред.

Император был вспыльчив и невоздержан на язык. Он осыпал лекарей самой отборной и грубой бранью и прогнал с глаз долой.

На следующий день ужасный недуг поразил его самого. Весть эта, передаваясь из уст в уста, повергла в ужас все королевство. Повсюду только и говорили, что о страшном несчастье, и все пребывали в унынии, ибо мало кто надеялся на благополучный исход. Сам император впал в меланхолию и сказал со вздохом:

– На все воля божия! Позовите сюда убийц, и будь что будет.

Те явились, долго щупали у него пульс, смотрели язык, влили ему внутрь весь аптекарский магазин, который притащили с собой, затем сели и принялись терпеливо ждать, потому что получали они не за визит, а были на жалованье.

II

Томми был смышленый шестнадцатилетний парнишка, отнюдь не принадлежавшим к высшему обществу. Его звание было слишком скромным, а занятие слишком низменным. В самом деле, вряд ли существовало ремесло более презренное, ибо занимался он тем, что помогал своему отцу чистить по ночам отхожие места и вывозить бочку с нечистотами. Лучшим другом Томми был трубочист Джимми, худенький мальчуган лет четырнадцати, честный, трудолюбивый и добрый, содержавший больную мать на средства, которые он добывал своим опасным и неприятным ремеслом.

Примерно через месяц после того, как заболел император, мальчики встретились однажды вечером, часов около девяти. Томми шел на ночную работу и был, разумеется, не в праздничном платье, а в своей отвратительной рабочей одежде и распространял вокруг себя не очень приятный запах. Джимми возвращался домой после дневных трудов и был чернее чугуна. На плече он нес метелки, к поясу прицепил мешок с сажей, и на всем его черномазом лице нельзя было различить ни одной черты, кроме весело блестевших глаз.

Они присели поболтать на край тротуара и, конечно, говорили только об одном: о всенародном бедствии — о болезни императора. Джимми лелеял в душе великолепный замысел, и мальчика так и распирало от желания поделиться км с кем–нибудь. Он сказал:

– Томми, я могу вылечить его величество. Я знаю, как это сделать.

– Томми был поражен.

– Кто? Ты?

– Да, я.

– Куда тебе, дурачок! Тут лучшие лекари и те сделать ничего не могут.

– Чихать мне на них! А я могу. Я бы его за пятнадцать минут вылечил.

– Да ну тебя! Что ты мелешь?

– Истинную правду, вот что.

– Джимми говорил так серьезно, что Томми смутился.

– Ты как будто не шутишь, Джимми? — сказал он. — Не шутишь, а?

– Даю слово, что нет.

– Ну и как же ты собираешься его вылечить?

– Ему надо съесть кусок спелого арбуза.

Этот неожиданный ответ показался Томми до того нелепым, что он не удержался и залился громким смехом. Но, заметив, что Джимми обиделся, он сразу притих. Не обращая внимания на сажу, он ласково потрепал друга по колену и сказал:

– Прости, пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть, Джимми. Больше не буду. Уж больно, понимаешь, смешно! Ведь возле каждого лагеря, где начинается дизентерия, лекари сразу же вывешивают объявление, что всякий, кого поймают с арбузом, будет бит плетьми до потери сознания.

– Я знаю. Идиоты они! — сказал Джимми, и в его голосе послышались слезы и гнев. — Арбузов такая пропасть, что все солдаты могли бы остаться в живых.

– Но как ты до этого додумался, Джимми?

– Ни до чего я не додумывался. Просто знал, и все. Помнишь старика зулуса? Так вот, он уже давно лечит этим средством и вылечил много наших знакомых; мать видела, как он это делает, и я тоже видел. Один–два ломтика арбуза — и болезнь как рукой снимает, все равно — запущена она или нет.

– Чудно что–то! Но, Джимми, раз так, то об этом надо сказать императору.

– Конечно. Мать уже кое–кому рассказала, думала, что они передадут ему, но это все бедняки, люди темные, — они понятия не имеют, как взяться за дело.