Последние годы Сталина. Эпоха возрождения - Константин Романенко

Широко известно, что антисталинский шабаш «пишущей интеллигенции» вокруг памяти Вождя был организован Хрущевым. И кампания, поименованная борьбой с так называемым культом личности, превратилась в состязание привилегированной прослойки околопартийных приспособленцев и номенклатурщиков, в культовое шаманство «интеллигенции» по очернительству одного из самых выдающихся деятелей в истории цивилизации.

Говоря о значимости подобных «всемирно-исторических людей, героев какой-нибудь эпохи», Гегель писал: «Такие лица, преследуя свои цели, не сознавали идеи вообще; но они являлись практическими и политическими деятелями. В то же время они были мыслящими людьми, понимавшими то, что нужно и что современно. Именно это является правдой их времени и их мира, так сказать, ближайшим родом, который уже находится внутри.

Их дело было знать это всеобщее, необходимую ближайшую ступень в развитии их мира, сделать ее своей целью и вложить в ее осуществление свою энергию».

Однако «от великого до смешного — один шаг». Как отмечает Ричард Иванович Косолапов: «Общая черта руководителей послевоенного периода советской истории состояла в том, что все они без исключения претендовали на то, что живут, трудятся и управляют «по Ленину»[14].

И хотя это были лишь слова, им вторил многоголосый хор кривлявшихся ниспровергателей «культа». С воплями прыгая вокруг костра, на котором сжигались книги, посвященные Сталину; шаманствуя так, они изгоняли сам «дух» Вождя советского народа.

Однако, насмотревшись на новых кумиров вроде рекламирующего импортную пиццу Горбачева, прыгающего с моста борца с номенклатурой Ельцина, «мальчиша-плохиша» Гайдара, интеллигенция сникла, полиняла, но не выронила из своих рук шаманские бубны.

И все-таки к началу нового столетия даже последовательные «дети оттепели» безнадежно измельчали. Набор наработанных ими мифов стал рассыпаться как карточный домик. Их казуистические построения начали рушиться; их словарный запас превратился в убогую брань обывателей.

В этом отношении характерным примером является книга В. Сироткина «Сталин. Как заставить людей работать?». Преподаватель МГИМО (нужно отметить, располагающий достаточной информацией и не склонный к прислуживанию «демократам») украсил очередной антисталинский пасквиль совсем уже примитивными перлами.

Главки своей работы он снабдил названиями, претендующими на якобы скрытую наукообразную «иронию»: «сталинский этатизм», «сумерки сталинизма», «сталинский кафтан».

Но почти умиление вызывает изобретенный Сироткиным прием: писать через дореволюционную букву «i» сочетание «крестьянский мiръ». «Профессор, снимите очки-велосипед!» Изнасилованная «демократами», ваша «история» уже ушла, и старорежимная «i» осталась лишь в написании названия телекомпании RTVi.

Феномен, именуемый «культом личности», сложился в безграничную веру и признательность народа Сталину после окончания великой войны. Впрочем, иного быть не могло. Народная психология вообще склонна к некому обожествлению выдающихся личностей, а для интеллигенции, во все времена охотно берущей корм из любых рук, поклонение «вождям» является почти рефлекторным инстинктом.

Сталин понимал культовый характер человеческой психологии и использовал ее в идеологической пропаганде. Однако он строил пропаганду на научно-практическом уровне, создав как Институт Маркса-Энгельса-Ленина (ИМЭЛ), так и Управление пропаганды ЦК ВКП(б).

После войны во главе ИМЭЛ находился B.C. Кружков, а начальником Управления пропаганды с 1940 года был доктор философских наук, профессор Г.Ф. Александров. 28 декабря 1945 года в Кремле прошло совещание в связи с рассмотрением первого тома Сочинений И.В. Сталина. На нем присутствовали Маленков, Поскребышев, Александров, Иовчук, Кружков, Мочалов, Надточий.

В архиве историка, работника ИМЭЛ В.Д. Мочалова сохранились собственноручные записи содержания беседы. Мочалова вызвали в ЦК с заседания в Институте истории АН. Оттуда в машине Маленкова приглашенные историки направились в Кремль.

Приемная Сталина представляла собой высокую, отделанную светлым дубом комнату. Против входа — большой стол со свежими газетами и иностранными журналами. Посередине его письменный прибор и стопки бумаги. Справа от дверей стоял накрытый белой скатертью круглый стол с холодными напитками.

В 8 часов 05 минут вечера появившийся из кабинета Вождя Александров пригласил всех входить. Рабочий кабинет главы правительства выглядел как большой, несколько удлиненный зал. Слева от входа, вдоль стены — большой стол, покрытый темно-синим сукном. В конце его председательское место с письменным прибором.

Через открытую дверь в следующую комнату был виден огромный, почти в человеческий рост, глобус, на стене географическая карта. Кстати, именно об этом глобусе и рассказывал обывателям придурок Хрущев, уверяя их, что по нему Сталин руководил военными действиями своих армий.

Мочалов записал: «Мы вошли в зал гурьбой. Нам навстречу поднялся тов. Сталин, мы почти окружили его посередине зала. Лицо его, спокойное и сосредоточенное, и строгое, и одновременно притягивающее… Волосы на голове сплошь седые, несколько поредевшие… Сталин поздоровался с нами за руку и пригласил сесть за большой стол…

— Ну, рассказывайте, какие у вас были разногласия, — спросил Сталин».

Следует пояснить, что речь шла о противоречиях между директором ИМЭЛ Кружковым и сотрудником Мочаловым. Последний возражал в отношении включения в первый том нескольких анонимных статей из социал-демократической печати, написанных на грузинском языке.

Оспаривая авторство Сталина, он требовал тщательной научной экспертизы. За это строптивого ученого перевели из ИМЭЛ в Академию наук. Спор касался двух статей из газеты «Брдзола» («Борьба») и трех из «Кавказского рабочего листка». Мочалов изложил суть противоречий с Кружковым и своих возражений, касавшихся стиля работ. Он вызывал сомнения в принадлежности статей перу Вождя.

— Вас за это и вышибли из ИМЭЛ? — спросил Сталин. — Кто этим занимался?

— Это дело товарища Кружкова, — ответил Мочалов.

Он пояснил, что у него были также резкие стычки с Шария. Мочалов отстаивал новые переводы, а его коллега настаивал на сохранении старых вариантов.

— Перевод плохой, — согласился Сталин. — Переводили слова, пренебрегая законами русского языка… На грузинском языке имеется два слова, означающих «жизнь». В одном случае это слово обозначает биологическую жизнь («сицоцкие»), во втором случае — жизнь общественную («цховреби»). При переводе грузинского слова «жизнь» во втором смысле требуется добавить слово «общественная», хотя в грузинском тексте его нет и оно не требуется.

Или переводят на русский язык придаточные предложения без союза «что». В грузинском языке это слово — лишнее. А по-русски, если опустить союз «что», будет безграмотно…

Кое-что пришлось поправить, — сказал Сталин. — Например, серия статей «Анархизм или социализм?» предназначалась для газеты. Статьи приходилось писать по кусочкам, писать тут же в типографии, наскоро, на коленке и давать наборщику…

Они печатались с перерывом, поэтому, когда это собрано вместе, получились лишние резюме. Их пришлось исключить.

Одним из присутствующих было замечено, что они не могли этого сделать сами.

— Да, это уж право автора, — сказал Сталин. — Я не гнался за всем, много вычеркнул. Тут, видимо, редакторы стремились включить в книжный том больше материала. Хотели раздуть значимость автора. Я в этом не нуждаюсь.

Кто-то заметил, что в Сочинения Ленина входит все им написанное.

— То Ленин, а то я, — возразил Сталин».

Комментируя ситуацию в Грузии тех лет, он пояснил: «В «Брдзола» пишущим был я и, быть может, Северин Джугели… Ладо Кецховели был практиком, организатором. Орган вел Кецховели, но писал он мало. Он считался редактором, но редактировать не умел».

Сталин продолжал: «В Баку в 1900 году у нас была большая типография. В ней мы размножали «Искру» и распространяли ее на всю Россию…

Первое столкновение внутри «Месаме-даси»[15] произошло по вопросу о нелегальной прессе. Левые придавали главное значение нелегальной прессе, а правые превозносили легальную прессу… Те, кто был за легальную прессу, почти все позже ушли, к меньшевикам… Руководители «Месаме-даси» не хотели иметь в Тифлисе нелегальной прессы, поэтому и издание «Брдзола» пришлось перенести в Баку.

…В «Кавказском Рабочем Листке» писали Спандарян и я. Правильно, что статьи «Эпизод великой русской революции» и «Елисаветопольские события» — не мои. Статья «Тифлис, 20 ноября» — моя. Это я помню.

Разговор Вождя с историками продолжался полтора часа. В завершение, когда встал вопрос о тираже первого тома, он сказал: