Тайна архивариуса сыскной полиции (СИ) - Зволинская Ирина

Да, я помню. Я знаю расположение комнат. Совсем рядом была некогда не менее прекрасная усадьба Милевских. В Остафьево привез меня Алексей в ту ночь, когда дотла сгорело его имение.

То была зима. Трещал на улице мороз, ясный месяц заглядывал в окна натопленной спальни. Я в одной рубахе стояла перед зеркалом и гребнем чесала волосы. Несколько недель я была предоставлена сама себе. По срочным делам Алексей уехал в Петербург, да так и не вернулся. 

Мне исполнилось девятнадцать. Утром посыльный доставил подарок – золотой браслет, в доме не ждали князя. 

Я не скучала. Какая может быть скука, когда от одиночества и тоски медленно сходишь с ума? 

Вот без стука открывается дверь. Алексей входит ко мне и, поймав мой взгляд в отражении, замирает на миг у порога.

Я смотрю, как он подходит ко мне, сокращая расстояние. Как сбрасывает на пол пиджак, как срывает с шеи черную удавку галстука. Он встает за моей спиной и, не разрывая взгляда, холодными ладонями сжимает мои плечи. Наклоняется и, улыбаясь, говорит:

– Я спешил, чтобы поздравить тебя. С именинами, милая… 

Руки его ложатся мне на шею, и от контраста горячих губ у самого уха и ледяных пальцев на коже я вздрагиваю. Он вдыхает запах моих волос и мучительно медленно проводит ладонями вниз, спуская с моих плеч широкий ворот. Взгляд его застывает на линии хрупких ключиц. 

Девушка в отражении дернула краешком рта: разве мог бы реальный Алексей позволить себе это? Разве стала бы настоящая я так упиваться его прикосновением?

Нет. Это сон. Самый страшный. И самый желанный. 

– Ну же! – хрипло требует она, ярко сверкают глаза зеркального двойника князя.

Больше ничто не скрывает грудь, от бесстыдного зрелища в зеркале дыхание становится частым. Томительно сладкая дрожь прошивает тело, Алексей рвано выдыхает. Сон, это сон. И иллюзорные пальцы его сминают ткань рубашки на моих руках, белой, как наряд невесты.  

– Маша… – со стоном шепчет Алексей, разворачивает к себе, накрывая мой рот поцелуем.

Трещит в камине огонь, от настойчивых губ кружится голова, я свечой плавлюсь в своих же фантазиях. Сон, всего лишь сон, но я чувствую его запах и соленый вкус его кожи.

– Маша… любимая моя. Машенька.

Любимая?

Слово - как самый страшный удар. Господи, нет...

– Нет... – испуганно повторяю я. – Нет! 

Я упала, рухнула куда-то на самое дно. Князь вернулся, он спешил, чтобы поздравить меня. Всё реально. 

– Мари? – Алексей встревоженно взглянул в мои глаза.

– Любимая? – зло рассмеялась я. – Погибшее в утробе дитя – вот цена твоих чувств, сиятельный князь.

Он дернулся, с усилием отнял руки, отпуская меня. Я поправила одежду, затянула ворот.

– Всю душу ты мне вымотала! – сквозь зубы выплюнул он.

– Ах, как же это печально... – ядовито заметила я.

– Да, я должен был быть деликатнее. Да, я не думал тогда, к чему может привести разрыв в её положении. Черт возьми, Маша! Если бы я мог все вернуть… то нашел бы того, кто повел бы её под венец! Я не хотел её смерти! Хоть раз выслушай! Услышь меня, наконец!

Нашел бы того, кто повел её под венец…

Я закрыла глаза, вспоминая сияющее любовью лицо сестры.

«Алексей, это – Маша. Маша, это Алексей». Она так ждала его, она считала дни до будущей встречи. Оля любила его одного. Она любила, а я ненавижу.

Ненавижу за то, что тоже … люблю.

Боль сдавила легкие, огонь обжег горло, и в безумной агонии горела душа. Я обняла себя руками и позволила синему пламени вырваться, чтобы боль телесная, хоть на миг заглушила боль душевную.   

– Маша! – крикнул Алексей, бросаясь ко мне.

– Не подходи ко мне! Оставь меня!  – что было сил, воскликнула я.

Но он схватил меня за руки, и благословенное синее пламя, не встретив более сопротивления хозяйки, в мгновение ока перекинулось на мою одежду, на ковер под моими ногами. Огонь набросился на деревянные стены, словно оголодавший за зиму волк, сметая все на своем пути.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я закричала от ужаса. Пламя пожирало усадьбу: рушилась крыша, падали доски. Алексей что-то говорил, я не понимала. Саднило сорванное горло, дрожали ноги. Языки смертоносного синего пламени уничтожали всё вокруг.

Перепуганные слуги, крики, гарь, страх.

Алексей вывел меня из огня, так и не выпустив из своих рук. К утру от усадьбы осталось одно лишь пепелище. Князь наравне с другими мужчинами вытаскивал людей из огня, и всё же молоденькая кухонная работница угорела.

Понимала ли я свою вину? Да. Чувствовал ли вину Милевский? Вероятно, чувствовал. После той ночи он отпустил меня, дал свободу. Почти свободу. Много лет я вижу во сне тот пожар, не могу забыть обгоревший труп. 

Mon ange... Если дар божий горит в руках ангела, я – падший ангел.

Строфы писания безбожно лгали. Не скверну уничтожало синее пламя, оно уничтожало вся и всех.

Но не трогало Алексея.

Усилием воли я прогнала воспоминания. Не время. Все это сон. Длится с тех самых пор как открылся дар. Странный изломанный сон, как картина популярного и абсолютно безумного авангардиста, на которой словно клякса расползается кроваво-красный женский силуэт.

Жить. Просто жить. И рассказать Алексею о Петренко. Пожалуй, пока всё.

Глава 11

В отведенной мне комнате нашлось несколько книг. Я взяла одну наугад и устроилась в кресле. А открыв первую страницу, провалилась туда с головой. Мне попался Мольер. Комедии знаменитого француза пришлись как нельзя кстати.

Замолчал внизу рояль, стих и гром. Я совсем потеряла счет времени, отвлекаясь от книги от смутного волнения – к монотонному стуку дождя добавился посторонний звук. Я прислушалась и, отложив книгу, поднялась с кресла и подошла к окну, встав с самого края.  

Гости княжны негромко переговаривались на крыльце, судя по долетевшим до моего уха обрывкам фраз, дождь застал их врасплох, и теперь мужчины ожидали экипаж. Коней же решено было оставить в Остафьево. Дмитрий покидал имение и я, к стыду своему, испытала невероятное облегчение от этого факта.

Не так много я успела прочесть… быстро же закончился визит царственного племянника Анастасии Алексеевны, а вот и княжна. Вышла провожать Дмитрия и его свиту. Подали коляску. Милевский встал рядом с теткой, наблюдая за тем, как, морщась, медленно усаживается внутрь Дмитрий. Движения его стали другими – осторожными, скупыми. Вероятно, морфий больше не действовал.

Страх мой отступил под лавиной жалости, я отвела в сторону кружевную штору и смотрела за ним, не в силах оторваться. Царевич замер, развернулся и, вскинув голову, безошибочно нашел взглядом моё окно. Сердце ударилось о ребра, я отдернула руку, и будто нашкодившая кошка отпрянула в сторону, спиной прижимаясь к гладкой стене.

Ничего не случилось. Всего-то лишь взгляд. Почему же так страшно?

Сглотнула – в горле саднило. Не помогла настойка... Распахнулась дверь, Алексей вошел в спальню и, достигнув меня в несколько шагов, обнял и прижал к себе.

– Его высочество уехал. Утром его поезд отправится обратно в столицу.

– Хорошо, – шепотом ответила я и рукой уперлась в его грудь, разрывая объятия.

Я отступила в сторону.

– Посмотри на меня, – сухо приказал  Алексей.

Послушалась. Он заглянул мне в глаза и, недовольно поджав губы, положил прохладную ладонь мне на лоб:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– В кровать. Немедленно. Я вызову лекаря.

Милевский шагнул к распахнутой двери, намереваясь тотчас выполнить обещание.

– Алёша? – позвала я.

Князь остановился и, не оборачиваясь, ответил:

– Да, мой ангел?

– Мы каким-то волшебным образом очутились в казарме? – спросила я его спину. – Так я вроде бы не солдат, ваше сиятельство, что за странные приказы?