Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли - Стивен Кинг

И что будет дальше?

Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать у стрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живо заинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), но Катберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается, что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.

Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта, который всегда смеялся – так и умер, смеясь, – и Корта, который вообще никогда не смеялся, и Мартена, который изредка улыбался – тонкой и тихой улыбкой, излучавшей какой-то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, в котором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, в честь того юноши с пращой из старинной легенды. Давид – и стрелок в этом ни капельки не сомневался – не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать и терзать, и еще – наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе не дилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.

Разве что в самом конце уже – нет.

Внутри все болезненно сжалось, отдаваясь пронзительной болью в сердце, но на лице у стрелка не дрогнул ни единый мускул. И пока он смотрел, как дымок от его самокрутки растворяется в жарком воздухе пустыни, его мысли вернулись в прошлое.

VIII

Белое, безупречно белое небо, в воздухе – запах дождя. Сильный, сладостный аромат живой изгороди и распустившейся зелени. Конец весны. Время Новой Земли, как его еще называли.

Давид сидел на руке у Катберта – маленькое орудие уничтожения с яркими золотистыми глазами, устремленными в пустоту. Сыромятная привязь, прикрепленная к путам на ногах у сокола, обвивала небрежной петлей руку Берта.

Корт стоял в стороне от обоих мальчишек – молчаливая фигура в залатанных кожаных штанах и зеленой хлопчатобумажной рубахе, подпоясанной старым широким солдатским ремнем. Зеленое полотно рубахи сливалось по цвету с листвой живой изгороди и дерном зеленой площадки на заднем дворе, где дамы еще пока не приступили к своей игре.

– Приготовься, – шепнул Роланд Катберту.

– Мы готовы, – самоуверенно проговорил Катберт. – Да, Дэви?

Они говорили друг с другом на низком наречии – на языке, общем для судомоек и землевладельцев; день, когда им будет позволено изъясняться в присутствии посторонних на своем собственном языке, наступит еще не скоро.

– Подходящий сегодня денек для такого дела. Чуешь, пахнет дождем? Это…

Корт рывком поднял клетку, которую держал в руках. Боковая стенка открылась. Из клетки выпорхнул голубь и на быстрых трепещущих крыльях взвился ввысь, устремившись к небу. Катберт потянул привязь, но при этом немного замешкался: сокол уже снялся с места, и его взлет вышел слегка неуклюжим. Резкий взмах крыльями – и сокол выправился. Быстро, как пуля, рванулся он вверх, набирая высоту. И вот он уже выше голубя.

Корт небрежной походкой подошел к тому месту, где стояли ребята, и с размаху заехал Катберту в ухо своим громадным кулачищем. Мальчик упал без единого звука, хотя его губы болезненно скривились. Из уха медленно вытекла струйка крови и пролилась на сочную зелень травы.

– Ты зазевался, – пояснил Корт.

Катберт попытался подняться.

– Прошу прощения, Корт. Я просто…

Корт опять двинул его кулаком, и Катберт снова упал. На этот раз кровь потекла сильнее.

– Изъясняйся Высоким Слогом, – тихо проговорил Корт. Его голос был ровным, с легкой хрипотцой, характерной для старого выпивохи. – Если уж ты собираешься каяться и извиняться за свой проступок, кайся цивилизованно, на языке страны, за которую отдали жизни такие люди, с какими тебе никогда не сравниться, червяк.

Катберт снова поднялся. В глазах у него стояли слезы, но губы уже не дрожали – губы, сжатые в тонкую линию неизбывной ненависти.

– Я глубоко сожалею, – произнес Катберт, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. У него даже дыхание перехватило. – Я забыл лицо своего отца, чьи револьверы надеюсь когда-нибудь заслужить.

– Так-то лучше, салага, – заметил Корт. – Подумай о том, что ты сделал не так, и закрепи размышления посредством короткого голодания. Ужин и завтрак отменяются.

– Смотрите! – выкрикнул Роланд, указывая наверх.

Сокол, поднявшийся уже высоко над голубем, на мгновение завис в неподвижном прозрачном весеннем воздухе, распластав короткие сильные крылья. А потом сложил крылья и камнем упал вниз. Два тела слились, и на мгновение Роланду показалось, что он видит в воздухе кровь… но, наверное, действительно показалось. Сокол издал короткий победный клич. Голубь упал, трепыхаясь, на землю, и Роланд бросился к поверженной птице, позабыв и про Корта, и про Катберта.

Сокол спустился на землю рядом со своей жертвой и, довольный собой, начал рвать ее мягкую белую грудку. Несколько перышек взметнулись в воздух и медленно опустились в траву.

– Давид! – крикнул мальчик и бросил соколу кусочек крольчатины из охотничьей сумки. Сокол поймал его на лету. Проглотил, запрокинув голову. Роланд попытался приладить привязь к путам на ногах у птицы.

Сокол вывернулся, как бы даже рассеянно, и рассек руку Роланда, оставив глубокую рваную рану. И тут же вернулся к своей добыче.

Роланд лишь хмыкнул и снова завел петлю, на этот раз зажав острый клюв сокола кожаной рукавицей. Он дал Давиду еще кусок мяса, потом накрыл ему голову клобучком. Сокол послушно взобрался ему на руку.

Парнишка гордо расправил плечи.

– А это что у тебя? – Корт указал на кровоточащую рану на руке у Роланда. Мальчик уже приготовился принять удар и стиснул зубы, чтобы невольно не вскрикнуть. Однако Корт почему-то его не ударил.

– Он меня клюнул, – сказал Роланд.

– Так ты же его разозлил, – пробурчал Корт. – Сокол тебя не боится, парень. И бояться не будет. Сокол – он Божий стрелок.

Роланд молча смотрел на Корта. Он никогда не отличался богатым воображением, и если в этом заявлении Корта скрывалась некая мораль, Роланд ее не уловил. Он был вполне прагматичным ребенком и решил, что это просто очередное дурацкое изречение из тех, которые изредка выдавал Корт.

Катберт подошел к ним и показал Корту язык, пользуясь тем, что учитель стоял к нему спиной. Роланд не улыбнулся, но легонько кивнул приятелю.

– А теперь марш домой. – Корт забрал у Роланда сокола, потом обернулся к Катберту: – А ты, червяк, поразмысли как следует о своих ошибках. И про пост не забудь. Сегодня вечером и завтра утром.

– Да, – ответил Катберт. – Спасибо, наставник. Этот день был весьма для меня поучительным.

– Да уж, весьма поучительным, – подтвердил Корт. – Вот только язык у тебя имеет дурную привычку вываливаться изо рта, как только учитель повернется к тебе спиной. Но я все-таки не оставляю надежду, что когда-нибудь вы оба научитесь знать свое место.

Он размахнулся и снова ударил Катберта, на этот раз – между глаз. Так сильно, что Роланд услышал глухой звук, какой раздается, когда поваренок на кухне вбивает затычку в бочонок с пивом деревянным молотком. Катберт навзничь упал на лужайку. Его глаза затуманились, но очень скоро прояснились и впились, полыхая злобой, в лицо наставника. Этот горящий взгляд был исполнен неприкрытой ненависти; зрачки превратились в два острых жала, ярких, как капельки голубиной крови. А потом Катберт кивнул. Его губы раскрылись в жестокой усмешке, которую Роланд ни разу не видел прежде.

– Что ж, ты еще небезнадежен, – проговорил Корт. – Когда решишь, что уже пора, тогда и придешь за мной, ты, червяк.

– Как вы узнали? – выдавил Катберт сквозь зубы.

Корт повернулся к Роланду так резко, что тот едва не отпрыгнул в испуге. И хорошо, что не отпрыгнул, а то лежать бы ему рядом с другом на сочной траве, орошая свежую зелень своей алой кровью.

– Я увидел твое отражение в глазах этого сопляка, – пояснил Корт. – Запомни, Катберт Оллгуд. Это последний урок на сегодня.

Катберт снова кивнул, все с той же пугающей усмешкой на губах.

– Я глубоко сожалею, – сказал он. – Я забыл лицо…

– Заткни фонтан, – оборвал его Корт, всем своим видом давая понять, как ему скучно. – Теперь идите. – Он повернулся к Роланду. – Вы оба. Если ваши тупые рожи еще хотя бы минуту будут маячить у меня перед глазами, меня, наверное, стошнит прямо здесь. А я хорошо пообедал.

– Пойдем, – сказал Роланд.

Катберт тряхнул головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся на ноги. Корт уже спускался по склону холма – ковылял своей криволапой развалистой походочкой. От него так и веяло некоей первобытной силой. Его гладко выбритая макушка поблескивала в ярком солнечном свете.

– Убью гада, – выдавил Катберт, по-прежнему усмехаясь. У него на лбу уже наливалась большая багровая шишка, размером с гусиное яйцо.

– Нет. Ты его не убьешь, и я тоже его не убью, – сказал Роланд, вдруг расплывшись в улыбке. – Хочешь поужинать вместе со мной? В западной кухне. Повар даст нам чего-нибудь пожевать.