Поцелуй небо (ЛП) - Ритчи Криста

Я бы хотела с ней познакомиться, но Коннор лжет мне, что она занята уже больше года. Он не хочет, чтобы я с ней встречалась по какой-то нелепой причине, и даже если он не говорит мне почему, я уважаю его мнение. Поэтому, когда она позвонила мне пару дней назад, я отмахнулась от неё тем же предлогом, который использовал Коннор. Я слишком занята для кофе и определенно слишком занята для бранча. Это было грубо, но если она слушает сплетни и болтовню светских дам, то знает, что я немного сука.

— Матери все немного сумасшедшие, — говорит Коннор с небольшой улыбкой. Он только что процитировал Дж. Д. Сэлинджера и ждет, что я скажу об этом. Но я поджимаю губы, словно где-то упустила его мысль. Его улыбка исчезает. — Дж. Д. Сэлинджер.

— Правда? Большинство матерей — прирожденные философы, — отвечаю я.

Он снова ухмыляется.

— Гарриет Бичер-Стоу. И я не могу не согласиться.

— Я не пыталась поставить тебя в тупик, так что не злорадствуй, — я хочу услышать правду, а не чьи-то слова. — Расскажи мне что-нибудь настоящее.

И одним быстрым движением он дергает меня за лодыжку, укладывая на матрас. Моя ночнушка поднимается до живота, обнажая черные хлопковые трусики. Прежде чем я успеваю поправить её, он пугает меня, положив руки по обе стороны от моего тела и нависая надо мной. В его глазах вызов. Оставаться неподвижной. Не бояться его.

Я вдыхаю, внутри меня разгорается огонь. Я не трогаю ночнушку, и мои глаза сужаются, обнаруживая мою боевую сторону.

— Ты не ответил мне.

Его глаза пробегают по моему лицу.

— Тебе не понравится то, что я скажу.

— Мне все равно. Просто скажи мне всё, что угодно.

— До тех пор, пока это правда?

— Да.

Он улыбается.

— С чего мне вообще начать? — его рука скользит по обнаженной части моего колена, вверх к бедру. — Помимо того, что я хотел бы делать с тобой прямо сейчас, завтра и всю оставшуюся жизнь, я надеюсь, что когда-нибудь смогу наблюдать, как у тебя растёт живот, как ты округляешься, — он целует мой живот, и его рот проводит линию к бедру, опасно близко к моим трусикам. — ...и я буду держать тебя в своих объятиях... каждую… — он касается кожи над тканью — ...ночь.

Я проникаюсь его словами и реагирую так, как он, вероятно, и предсказывал. Я кладу две крепкие руки ему на грудь и толкаю его в сидячее положение.

Его бровь выгибается.

— Да?

— Ты хочешь детей? — я таращусь.

Я не была уверена, чего он на самом деле хочет. Но тот факт, что он не согласен со мной, что мы где-то разошлись, заставляет мое сердце биться 150 раз в минуту. Я думала, что Коннор — это мужская версия меня. Но я поняла, что встречаюсь не с собой. Я встречаюсь с кем-то совсем другим. Будет ли это лучше — неизвестно.

— Я говорил, что тебе не понравится мой ответ. Ты сказала, что тебе всё равно. Один из нас солгал.

Я хмурюсь.

— Ты хочешь детей.

— Думаешь если сказать это дважды, это станет более правдиво? — спрашивает он, его пальцы касаются челюсти. Он улыбается, ему это слишком нравится.

— Почему ты хочешь детей? Ты — это ...ты.

— Ты права. Я — это я. И я хочу восемь кричащих детей, которые будут прыгать на нашей кровати по утрам, которые будут умолять тебя заплетать им косички, у которых будут твои красивые глаза и твой блестящий ум. Я хочу всего этого, Роуз. И однажды у наших детей тоже всё это будет.

— Восемь детей?! — меня заклинивает. — Я не могу представить, что выношу хотя бы одного ребенка, а ты хочешь, чтобы я родила целое потомство? Я не королева Англии, размножающаяся, чтобы обеспечить нашу империю наследником.

Он озаряется смехом, его зубы почти слишком великолепны, чтобы на них смотреть. Он прижимает меня обратно к матрасу и целует в щеку.

— Но разве ты не хочешь, чтобы сын и дочь стали твоими преемниками, — спрашивает он, — не хочешь воспитать их как своих собственных, чтобы знать, что твое наследие останется надолго, надолго после того, как тебя не станет?

— Мы говорим всё ещё о тебе, — говорю я, осознавая теперь все до конца. — Сможешь ли ты вообще любить своих детей?

Его улыбка снова исчезает, и он становится бесстрастным, безучастным.

— Я бы полюбил их.

Больше всего на свете я хочу, чтобы он не пытался мне лгать. Это злит меня больше, чем услышать правду.

— Ты любишь только себя.

— Я люблю тебя.

Он практически издевается надо мной.

Я снова отталкиваю его и поднимаюсь на колени. Мои губы находят его ухо, мой голос горячий и холодный одновременно.

— Я тебе не верю, — я пододвигаюсь к краю кровати, чтобы слезть с неё.

Он снова ловит меня за руку.

— Я имел в виду то, что сказал, — говорит он мне с серьезностью, — до того, как ты ввела в уравнение любовь.

— В том-то и дело, Коннор, — я отстраняюсь от него. — Любовь всегда должна быть в уравнении, когда речь идёт о детях. Тебе просто повезло, что я не придерживаюсь этого условия, — я спускаюсь с кровати и поправляю ночнушку.

— Куда ты идешь? — спрашивает он, настороженно сдвигая брови. Мы часто ссоримся. И ещё чаще миримся. Не то чтобы мой уход был чем-то необычным.

— В душ.

— Сейчас пять утра. Возвращайся в кровать.

— Нет, — говорю я. — Я хочу принять душ, пока никто не зашёл в ванную.

Я направляюсь к двери.

— Роуз… — начинает он, но останавливает себя прежде, чем заходит слишком далеко.

Я чувствую, что мне снова восемнадцать.

А Коннор — это тот девятнадцатилетний парень, который одолжил мне свой пиджак с логотипом колледжа.

Я жду, когда он заговорит, но, как и тогда, он просто смотрит на меня этими глубокими суровыми глазами, в которых за голубыми лучами прячутся тени правды.

Поэтому я говорю: — Я не против того, что ты не любишь меня так, как я тебя, — я заправляю волосы за ухо, — спасибо, что хотя бы пытаешься.

И я ухожу.

Но он знает, что я вернусь.

За почти десять лет знакомства с Коннором мы всегда возвращались друг к другу: даже когда находились за тысячи километров друг от друга, на двух разных плоскостях существования, даже когда казалось, что наши судьбы разошлись.

Он может быть и не верит в судьбу, но я верю.

И я знаю, что мне суждено быть с ним.

12. Роуз Кэллоуэй

.

Мама: 5 месяцев и 10 дней.

Я засовываю мобильник в сумочку, собираясь направиться в офис Calloway Couture. Саванна держится рядом со мной, не сводя глаз с камеры. Как только я направляюсь к двери, она распахивается, и входит Дэйзи с белым мотоциклетным шлемом под мышкой.

— Привет, Роуз, — она кладет шлем на кожаный диван и закручивает свои длинные светлые волосы в свободный пучок на голове.

Но она не одна. Входит Бретт со своей камерой, и Райк закрывает за ними дверь, его черный шлем болтается в руке. Райк опускается на диван и проводит пальцами по своим густым взъерошенным волосам.

— Хорошо, что я тебя поймала, — говорю я Дэйзи, на секунду забывая про свои планы. — Я хочу дать тебе кое-что, пока не забыла, — мне действительно стоит позвать Лили в гостиную. Но её гораздо труднее уговорить. — Оставайся тут.

Я иду к шкафу в прихожей и возвращаюсь с пакетом покупок.

Прежде чем передать ей пакет, я замечаю, как Райк и Дэйзи обмениваются осторожными взглядами. Она качает на него головой, и он стискивает зубы, его челюсть сжимается в жесткую линию.

— Все в порядке? — спрашиваю я с легким раздражением.

Мне не нравится не быть в курсе событий. Если дело касается моих сестер, я хочу быть в центре этого гребаного круга.

— Всё отлично, — говорит Дэйзи с яркой улыбкой.

Я ей не верю, и у меня есть подозрение, что Райк хочет всё рассказать, так как сейчас он качает головой. Она выхватывает пакет у меня из рук, чтобы отвлечь меня.

Я отпускаю эту ситуацию, только потому, что у меня нет на это времени сегодня. Мне нужно разобраться с делами в офисе, и если я буду зацикливаться на своей младшей сестре, то буду волноваться до тех пор, пока кто-нибудь не расскажет правду. Возможно, все не так уж плохо. Уверена, что она просто мчалась по шоссе на своем Ducati и чуть не погибла. В мире Дэйзи Кэллоуэй, переполненном адреналином, эта ситуация подобна восходу и заходу солнца.