Море для смелых - Борис Изюмский

«Григорий Захарович стал начальником только химкомбината, а Валентина Ивановна заведует центральной лабораторией. Мы же, до пуска главного корпуса, опять „кто куда пошлет“.

Пока присвоили второй разряд аппаратчиков. Оклад — четыреста пятьдесят рублей. Ну ничего, станем за аппараты — будем по тысяче получать.

А Верочку Аркушину — помнишь, подруга моя? — мы попросили начальство в эти дни не гонять подсобницей, пусть дома с дочкой посидит. Гаранжин взъелся: „У нас не собес!“ А Панарин (помнишь, маленький такой, курчавый?) ему в ответ: „Мы ее норму будем выполнять!“.

Тогда Гаранжин вовсе заартачился.

Да Вера и не захотела снисходительности, на работу выходит, как все, только бегает в ясли кормить Иришку!

Ну, я, кажется, разболталась. Наверно, надоела. Приезжай — все сам увидишь».

Поставила фамилию с хвостиком, послюнявила клейкую полоску конверта и понесла письмо на почту.

Перед почтовым окошком заколебалась: не навязывается ли? Что он подумает? Но решительно протянула письмо женщине в очках с поломанной дужкой.

Женщина проштемпелевала письмо, и оно сразу стало чужим.

Утром Панарин и Лобунец поссорились. Проснувшись, Потап увидел у себя в ногах, на спинке кровати, нарисованный автомобильный знак: «Скорость — 5 км». Он сразу сообразил, что это значит, и заявил Стасю, что решение его непоколебимо — свой бульдозер он не оставит, даже несмотря на его малую скорость.

Панарин возмутился:

— На тебя, как на аппаратчика, уже потрачены деньги! А главное, что прискорбно, — у тебя нет крылатости!

— Зато есть колесность! — возразил Лобунец. — На бульдозере я — академик. Не всем же химиками быть. Если шеи нет, у рака не займешь.

— Ты не понимаешь…

Потап рассердился:

— Почему ты навязываешь свои взгляды?

— Нисколько! Я хочу убедить! Комсомол взял шефство над химией…

— Между прочим, и над стройками. Ты любитель поучать и спорить.

— Друг спорит, недруг поддакивает, — вспыхнул Стась. — Как же ты будешь дальше?

— Николы так не було, шоб нияк не було, — спокойно ответил Потап, — якось буде.

Панарин ушел.

Лобунец после завтрака достал из чемодана свой дневник. Работать сегодня предстояло во второй смене, а дневник он изрядно запустил. Не торопясь, Потап прочитал страницы, написанные до отъезда в Шамекино:

«Начал на кухне стирать рубаху, а дежурная, тетя Паша, подняла крик: „Не дам воды, уже был отбой — ложись спать!“ Выстирал ночью холодной».

«Исправил девчатам утюг».

«Маленько выпил по случаю получки. Стась чехвостил, говорит: „Старорежимные замашки“».

Ну, это все ерунда записана. А вот здесь поважнее.

«Главное в девушке не внешность красивая, а душа, отношение к людям. Я ведь Стасю нарочно о Звонаревой, что некрасива — рыжая, губастая. Разве в этом дело?»

Он задумался. Вот Надя Свирь. Скромная. Умница. Волевая. Нот, это плохо, если начинаешь перечислять, что нравится. Все.

Он прочитал в дневнике: «Надо быть с характером, а не Тишей из „Грозы“».

Ниже латинскими буквами написано: «Hotcu pozelowat».

Подумал озорно: «Вот бы здорово было: приходить каждый вечер с Надей к теплоходам, в порт, и, будто прощаясь, целоваться. При всех, вполне законно».

Да, это вопрос: достаточно ли твердо проявляет он свой характер?

Еще до отъезда на практику после «вечера химии» пошел он провожать Надю домой. Хотел взять под руку. Надя отстранилась:

— Не люблю ходить под ручку!

«Ну что ж, может быть, и правильно — нашему брату нельзя давать потачку».

Надя за то ему и нравится, что держит себя с достоинством. Не то что зубоскалка Анжела — «веселый ветер», «голубая мазурка».

— Надя, ты с кем-нибудь встречаешься? — спросил он тогда.

— Странный вопрос! Со многими, — ответила она, усмехнувшись.

— Нет, я не о том. А со мной встречаться будешь?

— Странный вопрос: встречался, встречался — и на тебе!..

Дипломатка. Сделала вид, что не поняла, о чем говорит. Она потому к нему так относится, что он неинтересный человек: читает мало, музыку слушает редко. Речь у него корявая. Ругается.

Условились с Панариным штраф брать друг с друга по рублю за бранное слово, так он уже пятьдесят семь рублей должен.

А Юрасова, когда однажды при ней вырвался мат, сказала: «Еще раз услышу — пеняй на себя, поставлю вопрос на комсомольском собрании. Это не угроза, а первое и последнее предупреждение».

Нет, несерьезный он человек!

В общежитии недавно концерт устроил: Стасик бил столовой ложкой о дно стула, а он — о графин. Валентина Ивановна зашла в самый разгар концерта, когда Потап разбил графин и стоял с одним горлышком в руке. Несолидно!

Но, с другой стороны, Надя не отказывается вечером пройтись с ним по плотине — значит, не считает никудышным.

Вот недавно гуляли втроем. Он, Надя и эта Анжела. Саблина все напевала:

В любви надо действовать смело,Вопросы решать самому,И это серьезное делоНельзя поручать никому…

Потом ушла, — бросив недовольно:

— Ну вас, молчальников! Наглоталась скуки!..

Потап сказал себе: «Как дойдем до поворота плотины — обниму…»

Но не решился: Надя может навсегда рассердиться. Или характер у него действительно Тишин?

Так нет же. Когда надо, умеет на своем настоять, не сдать позиций. Ведь схватился на собрании с подлюкой Лясько, когда тот еще работал.

Потап нахмурился, вспомнив слова Стася: «У тебя нет крылатости».

Разве кто-нибудь мог предположить, что Лобунец неисправимый, отчаянный романтик! Наоборот, все считали его парнем, довольствующимся немногим. И никто не знал, что он собирался после десятого класса на целину, что недавно написал в Москву письмо с просьбой включить его в список первых астронавтов, что и в Пятиморск-то привело его стремление к трудным дорогам, желание быть на ветру, под открытым небом, держать в руках рычаги послушных машин! В этом его призвание.

Потап стыдился своих взвихрений, прикрывался обстоятельными разговорами о нормах, заработке. О химии сказал Стасю: «Производство вредное, а заработок будет не больше, чем сейчас у меня».

В действительности чихать ему на то, получит он на триста рублей больше или меньше. Разве в этом дело? Главное — жить на полную мощь. Чтобы сердце пело и было ощущение стремительного движения вперед. Главное — быть прямым, иметь чуткую совесть.

Вчера купил в киоске книгу Герцена и прочитал в ней: «Сделаться большим не так трудно, как начать расти».

Здорово сказано! Он сам думал об этом: ведь день рождения человека — это совсем не тот день, когда он появился на свет, а день, когда стал Человеком, стал понимать, что надо жить гордо, ярко, а не существовать кое-как.

Когда он почувствовал это рождение? Да вот во время первомайской демонстрации. Он нес знамя стройки, а навстречу шла колонна школьников. И вдруг подумал: давно ли сам был школьником, а теперь — рабочий! И все вокруг — его, сделано им. Он частица рабочего класса и за все в ответе. Разве это малое дело — до тонкостей разбираться в грунтах, в том, как надо идти под уклон и на подъем, разрабатывать косогоры, профилировать полотна дорог?.. Он вел переписку с вьетнамским бульдозеристом Нгуэнем, делился своим опытом, приглашал к себе в гости. Недавно получил от Нгуэня фотографию с надписью на обороте: «Брату и другу».

Лобунец пододвинул ближе дневник и, словно продолжая спор с Панариным, твердым размашистым почерком написал: «Остаюсь бульдозеристом. Рабочие люди нужны везде!»

На комбинате к Вере Аркушиной все относились хорошо: трудно ей одной с малышкой, но не жалуется, не хнычет, изо всех сил старается не отставать от других.

И такое честное, ожесточенное упорство невольно вызывало уважение.

Она могла бы устроиться в управлении комбината, настоять на работе в дневной смене, но отдала Иришку в круглосуточные ясли, убедила себя, что именно ради нее должна в совершенстве овладеть профессией аппаратчика, что нельзя отрываться от бригады, в которой Лешка, Стась, Надя. Валентина Ивановна поддерживала ее в этом решении.

…Совершенно неожиданно для самой Веры ее портрет появился на доске Почета, а затем ее избрали в завком.

Вера восприняла свое выдвижение как странное и недолгое заблуждение людей, которые скоро поймут, что ошиблись, потому что она из-за своей неопытности и бесхарактерности не сумеет оправдать, их доверия, помочь им. Но вскоре оказалось, что у члена завкома Аркушиной, кроме исполнительности, есть еще и настойчивость. Та некрикливая, немногословная, спокойная настойчивость, которой отличаются люди скромные, твердо решившие кому-то помочь, уверенные в справедливости своего желания. Когда к Вере обратился за поддержкой электросварщик Зубавин, живший с женой и тремя детьми в старом, протекающем бараке, и стал объяснять, что никак не может устроить меньшую дочь в детский сад, Аркушина пошла туда, звонила председателю горсовета, впервые в жизни выступила на большом собрании, говорила неловко, стесненно, но добилась для Зубавиных не только разрешения отдать дочь в детский сад, но и ордера на квартиру в новом доме.