Великие судьбы русской поэзии: XIX век - Евгений Глушаков

Елизавета Алексеевна, привыкшая во всём блюсти интересы внука, разумеется, постаралась отхватить в его пользу и небогатое наследство, оставленное Юрием Петровичем. Однако поэт настоял на полюбовном разделе с тремя сёстрами покойного, что стоило ему тысяч десяти.

Примерно через месяц после похорон отца, на которые Михаил Юрьевич едва успел, явилось ему ангельское утешение в образе Варвары Александровны Лопухиной, которая была милым, умным, пылким и добрейшим созданием. Познакомились они через старшую сестру девушки – Марию Александровну, бывшую его домашним учителем; впрочем, существовал ещё один путь к их сближению – её брат Алексей, вместе с которым Лермонтов обучался в университете и дружил.

Варвара Александровна, будучи не столь хороша собою, как, скажем, Наталья Фёдоровна, тем не менее обладала удивительным обаянием и неизменно вызывала в окружающих живейшую симпатию. А Михаил Юрьевич так и вовсе в неё влюбился со всей свойственной ему страстностью и впервые по-настоящему взаимно.

Однако и горячее чувство, испытываемое к девушке, не мешало поэту её вышучивать: «У Вареньки – родинка, Варенька – уродинка». Маленькое тёмное пятнышко над левой бровью ни сколько не портило её миловидного лица, и Лопухина никогда не обижалась на эту рифмованную дразнилку.

Кто знает, повстречайся она Лермонтову прежде Ивановой, может быть, раскрылась бы его душа совсем иною – доброю и светлой стороной? Но и теперь для Михаила Юрьевича оказалась Варвара Александровна истинным утешением, исцелением от недавно постигшей его душевной травмы. И вся семья Лопухиных, весь дом их показался поэту землёй обетованной. А поскольку проживали они на соседних улицах: юноша – на Большой Молчановке, а его друзья – на Малой Молчановке, то и захаживал он с Большой на Малую, почитай, ежедневно. Да и Лопухины, в свою очередь, не обходили его дом стороной.

Преподавание в Московском университете велось неважно. Политические курсы выхолащивались цензурой, а ради них Лермонтов и выбрал юридический факультет, ибо 1830 год – пора его поступления был отмечен вспышками революционного движения в Европе, а в России холерными бунтами, одной из жертв которых в Севастополе оказался брат Елизаветы Алексеевны, генерал-лейтенант Н.А. Столыпин. Хотелось как-то разобраться в происходящем, понять смысл и сущность народных волнений. Однако неспокойное время только усугубило в университете атмосферу несвободы и подобострастного лицемерия перед властями.

Не слишком радовали и словесники. Наиболее блестящий профессор – поэт Мерзляков, снисходительно хваливший стихи Михаила Юрьевича, нередко раздражал юного поэта своими старомодными воззрениями на поэзию. Так, на одной из лекций он раскритиковал стихотворение «Зимний вечер», находя пушкинские уподобления неестественными, – обычное проявление возрастного консерватизма, но Лермонтова такая критика приводила в бешенство.

Император Николай I, ненавидевший Москву как многовековое гнездо гражданской оппозиции российским царям и правительству, а теперь и рассадник революционной заразы, к Московскому университету относился особенно подозрительно. Уже и Александр Полежаев был отдан в солдаты за весьма непристойную поэму «Сашка». Уже и Костенецкий с товарищами поплатились за своё вольнодумство. Дошла очередь до Герцена с Огарёвым… А тут ещё некто Сунгуров попытался организовать тайное общество среди студентов. Не провокатор ли? Последовали аресты, приговоры. Жертвою полицейских преследований мог оказаться и Лермонтов, чьё свободомыслие было сформировано Байроном и Пушкиным, а острословие едва ли не попахивало крамолой.

Михаил Юрьевич решает оставить университет, разумеется, не без обсуждения столь важного вопроса на семейном совете, и в 1832 году, не вернувшись с летних каникул, покидает и Москву, и Вареньку. Для разрыва с девушкой тоже нашлась причина, столь же «разумная», сколь и романтичная. Лермонтов посчитал, что счастье с Лопухиной отнимет его у поэзии, истинная почва которой всегда страдание, и отказался от этого счастья.

Я жить хочу! хочу печалиЛюбви и счастию назло;Они мой ум избаловалиИ слишком сгладили чело.Пора, пора насмешкам светаПрогнать спокойствия туман;Что без страданий жизнь поэта?И что без бури океан?

Эти стихи, написанные им перед самым отъездом из Москвы, отнюдь не были прагматичным соображением холодного честолюбивого ума. В эту пору Лермонтовым вдруг овладел ужас, что его возвышенные планы могут не состояться: «…тайное сознание, что я кончу жизнь ничтожным человеком, меня мучит». Поэтому и отъезд был не отъезд, а бегство, бегство от самого себя, от столь возможного счастья. С Варенькой даже не объяснился. Однако в письмо к Марии Александровне, её сестре, вложил небольшое, всего в двенадцать строчек стихотворение, которое не могла не прочитать и его покинутая любовь, причём, будучи девушкой умной, конечно же, всё поняла.

ПАРУС

Белеет парус одинокойВ тумане моря голубом!..Что ищет он в стране далёкой?Что кинул он в краю родном?..

Играют волны – ветер свищет,И мачта гнётся и скрипит…Увы! он счастия не ищетИ не от счастия бежит!

Под ним струя светлей лазури,Над ним луч солнца золотой…А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!

В этом стихотворении высказаны те же мысли, та же потребность в жизненной «буре», что и в написанном перед отъездом, но уже без прежней нервозности и паникёрства. Вместе с большей художественностью пришла эмоциональная уравновешенность и молитвенный оттенок просьбы об этой самой буре.

Михаил Юрьевич намеревался продолжить своё образование в Петербургском университете, но ректор не согласился засчитать прослушанные им в Москве курсы. Тогда поэт решил переменить направление своей карьеры со штатской на военную. И 14 ноября 1832 года, выдержав вступительные экзамены, главным из которых была математика, Лермонтов был зачислен в Школу гвардейских подпрапорщиков и кавалеристских юнкеров, а заодно и в лейб-гвардии Гусарский полк унтер-офицером. Из-за пестроты форменного платья, допускавшейся местным уставом, учащиеся Школы называли себя «Пёстрым эскадроном».

Уже через две недели на занятиях в конном манеже с поэтом произошёл несчастный случай. Желая выказать себя отличным наездником, а также подстрекаемый старшими товарищами, он сел на молодую необъезженную лошадь, которая стала бросаться на других лошадей, а те в ответ брыкаться. Одна из них с такой силой ударила Михаила Юрьевича копытом ниже колена, что перешибла кость. Поэта вынесли в бессознательном состоянии.