Новый Мир ( № 6 2006) - Новый Мир Новый Мир

Дажедажедаже

Пробки в городе оттого, что дороги занесены снегом, сталкивай сильнее на небе тучи, сплошняком лежит снег типа асфальта, почему-то всегда его много, так много, что даже больше, чем всегда, снежное царство, нигде не бывает так много, нигде не бывает так негде больше ему упасть, так нету куда сгребать, и некому, дворники бастуют. Рисуют на лопатах, помещают на лопаты образ святого Трифона, а лучше того, святого Прокопия юродивого Христабогаради, ходят с лопатами на плечах, с Трифоном, на землю не опускают. Подними веки от глаз своих, и увидишь снег за окном автобуса, увидишь цирк, к которовому нужно подняться по тропке в сугробе, по лесенке, увидишь пруд возле, в пруду грустноглазая рыба стерлёдка пытается продышать дырочку во льду, почти что как пассажиры в автобусе, но пассажирам смотреть, а ей жить, рыбе дышать, а нам знать, видеть дворников с Трифоном на плече, на лопатах, будто священников с хоругвями, и улыбнётся душа. Чем дальше на север города, тем больше снега, тем больше бастующих дворников, больше лопат и Трифонов, чем дальше на север вечности, тем слаще душа твоя улыбаться будет, ты только подними веки свои от глаз, ты только оторвись от книжки. Выйди из автобуса, хоть у центрального рынка он попал в снежную снежных пробку, хоть у переезда, у ж/д переезда. Поезда едут мимо города, на запад и на восток, едут лесами, но это не те леса, и это не те дороги, не секретки. Это зимой.

Полетеливысокобелыеснежинки

Летом пыль, и театр на Спасской, и кого он спас ещё вопрос, можно не отвечать, это риторика, всё равно (всё вразрядку) никто не поверит, потому что спасал не театр, а спасал Спасский собор, под полом которового находится подземный ход, но это мы оставим, информация засекречена чекистами, КГБ и лично, спасал монахов, спасал город и городских алкоголиков, из числа которовых впоследствии выделились и поэты, принимал, пускал пройти в свой подземный ход, пройти ходом от питейной полиции к маме, к жене, монахи шли в монастырь, Аннушка, но не та, Аннушка шла к рыбе стерлёдке, мечущей гречиху, разговаривать с ней по ночам, потому и ловилась рыба на удочку, сама шла в руки, а в городе болтали всякое про то, что дуракам везёт, а особенно (а особенно вразрядку), а особенно дурочкам. Шла вопреки воле мужа синего чекиста Власова, пока тот не завалил ход, не дал приказа засбыпать. И кто его знает, сколько осталось добра под землёй, сколько гречихи наметала по пути в дом Аннушки стерлёдка, сколько босых ног не пойдёт этим ходом, не отряхнёт прах от ступней, сколько могло спастись и не спасётся. От улицы Спасской осталось одно лишь название, да вот ещё восстанавливают собор, питейная изба и театр, в которовом на сцене прямо намоленной и отдраенной тряпкой и руками уборщицы и приезжего режиссёра, ставили Гамлета (“”), в которовом шла “порвалась связь времён”. В которовом здании театра жили привидения, в архиве синего чекиста Власова даже где-то были метрики, должна быть перепись всей этой нечисти, если он разрешит поискать, дайте ему кто-нибудь в глаз. За что же в глаз, может спросить меня мама, а может спросить сестра, бедный чекист, бедненький, синий, подумаешь, засыпал подземный ход, подумаешь, синий, что же с того? Вы ещё не всё знаете, вы ещё знаете далеко не всё (вразрядку всё), особенно про секретки, особенно про подземные секретки и болезнь туберозу. Но об этом позже, а теперь продолжу, продолжу, продлю рассказ, остановилась на песне.

Дореми

И авторская песня звучит летом в городе (В), проект с названием, которового я не скажу, не выдам, потому что зачем, ну. Зачем, да? Они и в том, будущем времени (сейчас не будущее) будут петь, улицы горда В, или не будут, посмотрим, увидим. Будут или не будут, это уже не моё дело, прямое следствие учёбы в 45 школе в её лучшие 37 лет, школа, как всякая другая школа города поэтов и пьяниц, одни легко становятся другими и обратно, можно совместить. По городу (прошедшее время) движутся поэт К. и поэт Й., они идут, непринуждённо беседуя, проводя в беседе свои лучшие дни, месяцы и годы, не торопясь от дома Жмакиной (он же дом Витберга), свернув, спускаясь по улице вниз, мимо парка Аполло, ступая легко по листьям и желудям, завидя издалека женщину последних лет, настроенную непреклонно романтично, непременно зазвать читать стихи данных поэтов, смотреть влюбленно, теребить воротник собеседника, глядеть в голубые глаза, полтора часа звать пить чай или смотреть на свечи, на огонь свечи, но поэты, завидя её, свернув в Копанский переулок, мечтая отдышаться от спорой ходьбы, увидев на столбе поэта и электрика Ю., приветствуя его. Тут же встречая прозаика А., двигаясь дальше, передавая приветы поэту и музыканту Р. с поэтом и электриком Ю. Итак, оставя Ю. наедине со столбом, А., К. и Й. уходя, беседуя о мужиках, некоторовые из мужиков поэты, попадая, идя обратно, на остатки крепостного рва. Вдохновение, застигая их, заставляя расстаться, распрощаться, обнимаясь и договариваясь о новой встрече. Расходясь по домам, не видя в своём вдохновеньи ничего, не зная многих других поэтов, потому что нельзя знать полгорода, даже этого угла медвежьего.

Вечером, после встречи, дожидаясь троллейбуса, один (одна) из этих литераторов, по привычке пересчитывая голубей на остановке, почему-то на одного больше, это очередная проделка святого Прокопия, юродивого Христабогаради, ему видней. И приходит троллейбус, садится, сажусь в него, устало кивает кондуктор, не берёт сдачу, не пылит дорога, не шумят листы, в городе скоро луна проглянет, в небе над городом, еду в аргентинской зелёной тени, и сиденья заняты пьяными гражданами великой страны, и некуда сесть из-за них, посредством них, и старухи в троллейбусе, и я между них.

Летолето

И старухи в троллейбусе, и я между них, и пьяные граждане великой страны, и даже водитель — все мы знаем нечто, знаем секретный факт из жизни нашего города, и скорбим. Мы знаем, что едем по трамвайным рельсам, спрятанным под асфальт. Давно-давно, совсем до войны, в городе В хотели пустить трамваи, золотой век, электричества завались, железа на рельсы не жалко, только укладывай, только клади. И уложили, и уже собирались пригласить трамвай, но умер один почти что вождь революции, траур, торжества отложили, трамвай сломали, рельсы закатали под асфальт, в одну ночь, будто и не было. Этот факт заставляет нас всех, всех нас (меня, старух, водителя и алкоголиков) скорбеть, грустно мечтать о жизни с трамваями. И только кондуктор к этому горю равнодушна, она молча и упорно делает своё дело, движется к своей цели. Как никто, она понимает, что всё это не имеет смысла, нет разницы, как ехать, какая разница, куда и на чём ехать, по какой дороге, если ехать умирать, ехать умирать от счастья, счастьем умирать в твоих глазах, душа моя, радость моего сердца, у тебя в руках быть чашкой молока, за руки держать, целовать в глаза, дуть в них, ходить к тебе, здороваться с твоей мамой, спать на одной подушке с тобой, рисовать смешные рожицы, все эти нежности, все тонны общения, общания, общая беда, общая радость, не продохнуть сквозь обилие радости, слёз радости, ходить держаться за воздух, ехать к тебе, повторять, заклинать всю дорогу (дальше курсив): приди и будешь мне человек, приди и будешь мне отрадой, будешь мне родительский дом, дом радости, вечный апрель, вечный двигатель, нерастратный карандаш; приди и будешь мне третья рука, будешь мне ловец снов. Приду и буду тебе человек, буду тебе и здоровый сон, буду тебе лекарство против ангины, буду тебе пар изо рта, апрель тебе буду, всегда сентябрь буду, буду тебе верь мне, буду аттракцион в парке, осенний гербарий, самые быстрые лыжи, неразменный рубль, дорога в лесу заблудшим, свежая рубашка, газета с утра, буду тебе невыспанные глаза, головная боль тебе буду, сердце тебе буду шалит, аргументируйте свою хандру, вы уверены, вероятно тебе буду, ты будешь мне всё (всё вразрядку, а курсив убрать).

Такизнай

Сначала проеду по всем своим местам, в разных платьях, в разной одежде сфотографируюсь, чтобы остаток жизни слать карточки своим внукам, в разные города, всегда в одном возрасте, всегда. Но уже слышу возгласы опасения и страха, не будет ли это шоком для внуков, не испугаю ли я их, не допущу ли безобразных (подчеркнуть безобразных) сцен, подобно той, что была вначале, про алкоголика и тазик, зачем?

Вероятно, кто-то скажет, даже может и мама моя сказать, мама автора и сестра автора вполне может спросить, к чему эта сцена, эта безобразная (безобразная подчеркнуть) сцена в самом начале, и не станешь ли продолжать таких сцен? Ну как же, как же, и не единственная сцена, не единственная безобразная (подчеркнуть снова) сцена здесь. Таких сцен предстоит несколько, надо готовить заранее. Будет сцена про алкоголика, про застенки ЧК, безобразная предстоит о грязи Кикиморской улицы и течении болезни туберозы, а уж безобразнее этого найти трудно. Но можно. Будет, например, картина убийства восьми кошек спецветеринарами, подробный рассказ о том, как их (животных) тела доставали, брали между окнами и доставали, рассказ о мёрзнущем архитекторе Чарушине, которовый построил полгорода и которового не пустили в свой собственный дом, и тогда он, подняв веки свои от глаз, увидел синего чекиста Власова и был через него сражён туберозой. Автор поднапряжётся ещё немного и поведает, как и по какой причине в деревянном театре возникло возгорание, и как это повлияло на то, что главрежем в новом здании стал алкоголик. Если у автора будет настроение, то узнаете вы и о том, к каким местам прикладывал по ночам синий чекист Власов метрики привидений другого театра, главное тут не запутаться — мест много, привидений много, а театров мало, да ещё есть кукольный. Будет сцена избиения детей с целью обучения в школе, загона их в школу, первую в городе В. После этого внукам не страшно будет глядеть в фотографии, уставлять глаза свои в карточки, читать надписи.