Удары шпаги господина де ла Герш, или Против всех, вопреки всем - Амеде Ашар

Г-н де Парделан не понял причину молчания и бледности, которая появилась вдруг на лице г-на де ла Герш.

- Вы не отвечаете, сударь? - спросил он высокомерно.

Но Арман-Луи уже пришел в себя.

- Господин маркиз, - сказал он. - Может быть, вы видели господина графа де Паппенхейма?

- Я его не видел, но он мне написал, - ответил г-н де Парделан, слегка удивленный.

- Тогда меня больше ничего не удивляет, я не буду уподобляться великому маршалу империи, я скажу только: "Мое имя граф Арман-Луи де ла Герш, и всякий, кто осмелится утверждать, что мой благородный и честный дед господин граф де Шарней и я не оказывали нашей родственнице мадемуазель де Сувини всех тех знаков внимания, коих она заслуживает, тот бессовестно лжет!".

Г-н де Парделан посмотрел на г-на де ла Герш, который говорил все это, не моргнув глазом.

- И я, Рено де Шофонтен, маркиз де Шофонтен, - добавил Рено, - я подтверждаю слова Арман-Луи, и брошу мою перчатку всякому, кто посмеет утверждать противоположное!

Маркиз де Парделан был хорошим физиономистом.

- Входите, милый родственник, входите, сударь! - тотчас любезно сказал он.

Арман-Луи не в меньшей степени, чем Рено, помышлял отвергнуть гостеприимство маркиза, но золотые монеты, которыми был полон кошелек Рено до отъезда, увы, были в большом количестве растрачены по дороге, и их не осталось вовсе на дне их карманов, тогда как жизнь в замке Сент-Вест шла на широкую ногу и совсем не так как в Гранд-Фортель, где даже самые разгромные партии старинной карточной игры стоили не дороже одного ничтожного экю.

Плюс ко всему г-н де Парделан, у которого была щедрая рука, не задумывался, впрочем, как и многие богачи, что другие люди, возможно, испытывают нужду, тогда как он купается в изобилии. Часто по вечерам, нащупывая пальцами карманы своих коротких штанов, Арман-Луи подумывал о том, что, может быть, стоило уже возвращаться во Францию, тем более, что море не кишит, к сожалению, "Добрыми самаритянами", всегда готовыми принять путников, оказавшихся в затруднительном положении. Хотя возвращение обещало стать трудным...

Однако не это было причиной самых больших забот г-на де ла Герш. Он ещё виделся с Адриен, и отношение Адриен к нему не изменилось. Но видел он её все реже и менее свободно. За столом г-на де Парделана, уставленным в изобилии самыми изысканными блюдами, он сидел уже не рядом с ней. Как сожалел он теперь о трактире "Золотая утка" и даже о "Мальтийском кресте", где впервые заглянул смерти в глаза! Он по-прежнему оберегал м-ль де Сувини, и улыбка милой его сердцу девушки освещала все.

Кроме того, не он один был возле нее. Замок Сент-Вест оказался самым посещаемым местом на двадцать лье в округе. Каждый день здесь появлялись военные и судейские, высшие должностные лица, губернаторы, генералы; поток гостей не иссякал никогда. Среди этих посетителей некоторые останавливались надолго, и всем недоставало г-на де Парделана с его сединами. Одни смотрели на м-ль де Сувини ежедневно и не считали себя обязанными здороваться с ней, поскольку не были знакомы; другие нисколько не стеснялись громко сообщить о том, как она очаровательна, и достойна быть предметом восхищения в Стокгольме.

Один из таких болтунов даже поздравил г-на де Парделана:

- У вас уже есть одна жемчужина, - сказал он, намекая на Диану, теперь у вас их будет две.

На сей раз Арман-Луи соизволил посмотреть на м-ль де Парделан. Она показалась ему такой, какой она и была в действительности - самой любезной и самой совершенной из всех женщин, каких он успел увидеть (разумеется, исключая Адриен): маленький тонкий нос, синие глаза, ясные, выразительные, искрящиеся; ротик, который не надо было открывать, чтобы убедиться в его красноречии; шея богини, густые волосы, золоченые солнечным лучом, гибкий стан, гармония движений. Когда Диана смеялась, на её щеках появлялись розовые ямочки - это была одна из тех нимф, которых поэты заставляют вечно улыбаться в своих эклогах; серьезная - она была принцессой.

- Да она очаровательна, восхитительна!.. Просто фея!.. - восторгался Арман-Луи.

- И ты это заметил только сегодня? - спросил Рено, тяжело вздохнув.

- Но тогда почему всех занимает мадемуазель де Сувини? - воскликнул Арман-Луи, который от всего сердца желал, чтобы весь свет смотрел только на м-ль де Парделан.

А сколько тревожных и мучительных чувств испытал он, начиная с визита г-на де Паппенхейма в Гранд-Фортель! И вот опять теперь нахлынули они на него, с новой силой, но более неотступные, более раздражающие. Каждый день слабое, но настойчивое желание перерезать кому-нибудь горло приходило ему на ум. Однажды утром он хотел убить дворянина, приехавшего из Финляндии, которого слушала м-ль де Сувини. На следующий день он уже горел желанием вызвать на дуэль померанского сеньора, с которым она танцевала. И вообще ему постоянно хотелось, чтобы замок вспыхнул огнем, и ему представился бы случай схватить Адриен и скрыться с ней.

Однажды, случайно беседуя с одним заезжим сеньором у г-на де Парделана, Арман-Луи не преминул похвалить прелести, лицо, ум Дианы. Ничто не сравнится с этой очаровательной особой, говорил он. Эта неподражаемая грация, эти глаза, прекрасней которых не сыскать! Но сердце его пронзили слова сеньора, сказанные в ответ:

- Вы правы, но её кузина, мадемуазель де Сувини, не менее соблазнительна!

"Кому вы говорите это?!", - подумал бедный Арман-Луи.

Г-н де Шофонтен тоже не забыл отмечать достоинства, которыми природа наградила м-ль де Парделан. Он не мог оторвать от неё глаз, он просто страдал.

- Возможно ли, - говорил он иногда, - что такими волосами, такими прекрасными зубами, столь прелестными ручками, столь чистым лбом и ротиком, похожим на розу, наделена гугенотка, и кстати точно такая же гугенотка, как твоя кузина Адриен, милый мой еретик. Спрашивается, о чем думают святые в раю, когда они позволяют себе подобные вещи?

А потом он вздохнул:

- О, бедный мой Господь милосердный! - уже более заунывно продолжил Рено. - А ведь сколько уродливых католиков есть на свете, о которых ты не думаешь!

Однажды вечером он вошел в комнату г-на де ла Герш с мрачным видом.

- Девятидневные молитвенные обеты и восковые свечи не помогают мне, сказал он. - Надо, чтобы я исповедался. Выслушай меня. Я попал в дьявольскую западню: я влюблен в презренную гугенотку, красивую как нимфа, прекрасную как мадонна.

- Ты? Неужели и ты, мой бедный католик? - сказал Арман-Луи, понимающий все.

- Да, я сам! Моя душа стала добычей дьявола. Пусть я погибну, но я изгоню его. Мой повелитель, Бог Фехтования, подал мне одну мысль, которой я хочу воспользоваться безотлагательно.

- Ну, выкладывай свою мысль, твою идею.

- Я понял, что безумно люблю мадемуазель де Парделан! Какой позор на мою голову!..

- Странно было бы, если бы ты этого не понял!

- Говори это себе, проклятый! Ну ладно! Так вот какая идея: я хочу немедля заставить себя поклоняться другой. Это будет моей карой.

- Ах, так вот что советует тебе Бог Фехтования?

- Не смейся, презренный еретик! Бог Фехтования сделал то, что ужасный Кальвин, твой друг, не смог бы сделать: лекарство здесь, в этом замке.

- В этом замке?

- Да, в Сент-Весте: это молодая дама, говорят, она вдова.

- Баронесса д`Игомер?

- Она самая. Баронессе двадцать пять лет, именно подле неё я и хочу покаяться, в этом мое наказание.

- Красивое наказание.

- Тем лучше: кара будет полной!

Арман-Луи совсем не понимал, каким образом красота баронессы могла наказать Рено более основательно. Пока он искал разрешение этой загадки, г-н де Шофонтен вылил флакон душистой воды на свои руки, волосы, платок, одежду и вышел, должно быть, принимать наказание от молодой вдовы.

В это самое время в замке Сент-Вест находился молодой сеньор из Брабанта, к которому Арман-Луи испытывал чувство особой ненависти. Говорили, что сеньор - доброволец в армии, отданной императором Фердинандом под командование знаменитого и непобедимого графа де Тилли.

Барон Жан де Верт напоминал графа де Паппенхейма отвагой, спесью и высокомерием. Но, кроме того, он отличался своим бахвальством, несдержанностью языка, что, впрочем, было странным для человека, прославившегося своей храбростью, чему были сотни свидетелей, и своими десятью боевыми ранами.

У Жана де Верта был надменный взгляд, язвительные слова, а в лице выражение лукавства и жестокости, столь ненавистное г-ну де ла Герш. Его манеры были отмечены печатью наглости и хвастовства. Он мог бросить золотой дукат конюху, который прилаживал сбрую его лошади, и почти тотчас же нанести ему жуткий удар хлыстом при малейшем промедлении или небрежности. Если молодая девушка, служанка или садовница, к которой он только что обратился с игривым словом, вдруг норовила убежать, он хватал её за руку или за талию так грубо, что под его пальцами на теле оставались синяки.

Таким образом, в сеньоре Жане де Верте соединялись спесь тамплиеров, бахвальство офицера, выслужившегося из рядовых, необузданный нрав, пиратская свирепость и вместе с тем дерзость и ум.