Тайны серебряного века - Анатолий Терещенко

Интересны воспоминания в этом плане прапорщика Сергея Эфрона, мужа поэтессы Марины Цветаевой, в статье «О добровольчестве».

Он о «добровольцах» писал:

«Погромы, расстрелы, сожженные деревни, грабежи, мародерства, взятки, пьянство, кокаин и пр. и пр. Кто же они или, вернее, кем они были — героями-подвижниками или разбойниками-душегубами?»

И сам же ответит:

«И теми и другими!»

Часто и то и другое соединялось в одном лице. Поэтому деникинцы и не получили народной поддержки и оказались разбиты. Статья написана в 1926 году, но, думается, Эфрон многое понял уже во время Ледяного похода. Однако низость и мерзость мародерства и жесткой мобилизации, творимые белыми, до поры до времени не заслонили для него главного — красного зла, предательства России. Святая борьба с ними стала первым лозунгом добровольчества.

Как известно, 28 марта 1918 года Добровольческая армия начала штурм Екатеринодара. Так и не взяв город, потеряв генерала Корнилова, убитого осколком в висок после прямого попадания артиллерийского снаряда в его штаб, армия отошла на Дон, где бушевало восстание казачества. Восьмидесятидневный поход протяженностью более тысячи километров, пройденный более чем с 40 боями, закончился 30 апреля. Прапорщик Сергей Эфрон был награжден знаком отличия 1-й степени. Вскоре поэт Максимилиан Волошин в Коктебеле получил письмо от Эфрона, датированное 12 мая:

«Только что вернулся из Армии, с которой совершил фантастический тысячеверстный поход. Я жив и даже не ранен — это невероятная удача, потому что от ядра корниловской армии почти ничего не осталось…

Не осталось и одной десятой тех, с кем я вышел из Ростова…

Живу сейчас на положении «героя» у очень милых местных буржуев. Положение мое очень неопределенно, — пока я прикомандирован к чрезвычайной миссии при Донском правительстве. М.б. (может быть. — Авт.), придется возвращаться в Армию, которая находится отсюда верстах в семидесяти. Об этом не могу думать без ужаса, ибо нахожусь в растерзанном состоянии.

Нам пришлось около семисот верст пройти пешком по такой грязи, о какой не имел до сего времени понятия. Переходы приходилось делать громадные — до 65 верст в сутки. И все это я делал, и как делал! Спать приходилось по 3–4 часа, — не раздевались мы три месяца — шли в большевистском кольце — под постоянным артиллерийским обстрелом. За это время было 46 больших боев. У нас израсходовались патроны и снаряды — приходилось и их брать с бою у большевиков…

Наше положение сейчас трудное — что делать? Куда идти? Неужели все жертвы принесены даром?…»

В третьей части романа «Хождение по мукам» — «Хмурое утро» Алексей Толстой попытался воссоздать атмосферу тех дней такими словами:

«Деникин был на фронте. Прошло немного больше года с тех пор, как он, больной бронхитом, закутанный в тигровое одеяло, трясся в телеге в обозе семи тысяч добровольцев, под командой Корнилова, пробивавших себе кровавый путь на Екатеринодар.

Теперь генерал был полновластным диктатором всего Нижнего Дона, всей богатейшей Кубани, Терека и Северного Кавказа.

Обиженный на союзников Деникин решил совершить прогулку на фронт к генералу Кутепову с приглашением английских и французских военных дипломатов, чтобы устыдить их за Одессу, Херсон и Николаев, позорно оставленные большевикам.

Приглашая на этот спектакль, он со злорадством подумал:

«Ах, как было бы хорошо, если бы Красная Армия, состоящая из голодранцев, выбила оттуда французов и греков! Мужики на виду у французских эскадренных миноносцев изрубили шашками в Николаеве целую греческую бригаду. В панике, что ли, перед русскими мужиками отступили победители в мировой войне — французы, трусливо отдав Херсон, и эвакуировали две дивизии из Одессы… Чушь и дичь! — испугались московской коммунии».

Антон Иванович решил наглядно продемонстрировать прославленным европейцам, как увенчанная эмблемой лавра и меча его армия бьет коммунистов.

У него затаилась еще одна обида: на решение Совета десяти в Париже о назначении адмирала Колчака верховным правителем всея России. Дался им этот Колчак. В семнадцатом году он сорвал с себя золотую саблю и швырнул ее с адмиральского мостика в Черное море. Об этом сообщили газеты чуть ли не во всем мире. В это время генерал Деникин был посажен в Быховскую тюрьму, — газеты об этом молчали. В восемнадцатом Колчак бежит в Северную Америку и у них, в военном флоте, инструктирует минное дело, — в газетах печатают его портреты рядом с кинозвездами…

Генерал Деникин бежит из Быховской тюрьмы, участвует в Ледовом походе, у тела погибшего Корнилова принимает тяжелый крест командования и завоевывает территорию большую, чем Франция…

Где-то в парижской револьверной газетенке помещают три строчки об этом и какую-то фантастическую фотографию с бакенбардами, — «женераль Деникин»! И правителем России назначается мировой рекламист с манией величия и пристрастием к кокаину — Колчак!

Антон Иванович не верил в успех его оружия. В декабре колчаковский скороиспеченный генерал Пепеляев взял было Пермь, и вся заграничная пресса завопила: «Занесен железный кулак над большевистской Москвой».

Даже Антон Иванович на одну минуту поверил этому и болезненно пережил успех Пепеляева. Но туда, на Каму, послали из Москвы (как сообщала контрразведка) комиссара Сталина — того, кто осенью два раза разбил Краснова под Царицыном, — он крутыми мерами быстро организовал оборону и так дал коленкой прославленному Пепеляеву, что тот вылетел из Перми на Урал. Этим же, несомненно, должно было кончиться и теперешнее наступление Колчака на Волгу — ведется оно без солидной подготовки, на фу-фу, с невероятной международной шумихой и под восторженный рев пьяного сибирского купечества…»

Так оценивал и так описывал авторитет и возможности двух глав Белого движения в России и степень их поддержки Антантой Алексей Толстой.

Как уже подчеркивалось, недостаток личного состава в Добровольческой армии осуществлялся насильственной мобилизацией, на что семьи новобранцев реагировали крайне болезненно, а нередко доходило до физического сопротивления или сокрытия сыновей и мужей матерями и женами будущих «добровольцев».

Люди понимали — гражданская война не рождает героев, а потому бросать свое родное дитя, брата или отца в мясорубку междоусобиц не хотели.