Украсть богача - Рахул Райна
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По субботам я ходил в храм благодарить богов. За что их благодарить? За то, что я родился в нищете? За то, что обречен трудиться дни напролет? За то, что у меня нет никакой личной жизни?
Клэр смеялась, когда я рассказал ей, что хожу в храм. «Нужно ходить в церковь, молодой человек!» В темноте ее палаты лица было не видно под слоем бинтов, голос сочился из этой бесформенной белой массы. Она никогда не сидела во дворе – слишком накурено, слишком много жалоб, слишком много воспоминаний.
– Я в юности тоже курила, и сигареты, и не только. И посмотри, до чего это меня довело. Вот до чего! – Она ерошила мои волосы, всовывала мне в ладонь мятую бумажку в сто рупий, точь-в-точь как бабушка в индийском фильме, мы принимались спорить, какой грех тяжелее – взять деньги или отказаться от них, в конце концов я уламывал ее, она уступала, я отдавал ей деньги и уже дома обнаруживал в кармане все ту же мятую купюру.
В молодости она мечтала изменить мир. Революция, ярость, кровь на улицах, булыжники, летящие в полицейских и политиков. И хоть жить ей осталось недолго, она по-прежнему могла его изменить, пусть и моими руками. Так она и сделала.
Сколько же я проработал, как все нормальные люди? Полгода? Полгода я учился и работал, работал и учился, зная, что, если завалю экзамен, третьего шанса не будет, однако я жил без страха: у меня была Клэр, и впервые в жизни была хоть какая-то, но свобода распоряжаться собой.
Я приходил в редакцию и тут же уходил на задание – сфотографировать очередную третьеразрядную актрисочку, которая перед камерой вытягивала губки уточкой, ездил на метро в юридические конторы, брал интервью у компьютерного миллионера, выслушивал отеческие советы мистера Према, садился за книги и, пока читал, жевал щедро сдобренный куркумой дал, приготовленный миссис Прем. Сколько месяцев счастья – ну, почти счастья – выпало мне, пока рак не принялся за Клэр всерьез, пока мы не поняли, почему она угасает, слабеет, почему все идет наперекосяк?
Сначала все было хорошо. Папа угрюмо наблюдал, как я собираю вещи: теперь он один в темной жалкой берлоге, теперь только он и надувной матрас, на котором я спал всю предыдущую жизнь, да протекающий потолок: бетон крошился от воды. Теперь не над кем издеваться, не перед кем хвастаться, не над кем смеяться, я же, как и подобает респектабельному столичному жителю, поселюсь в найденной по объявлению на последней странице газеты мрачной квартирке без окон, где воняет растительным маслом.
Сперва я думал, он не скажет мне ни слова на прощанье, просто чтобы доказать, что я ничего для него не значу, но едва я направился к двери, как блестящая клешня схватила меня за запястье.
– Ни к чему тебе образование. Я ведь тоже когда-то мечтал, думаешь, не мечтал? Шишка на ровном месте, думаешь, ты единственный в нашей семье, кто хотел добиться успеха? Ты же всегда считал меня идиотом. А знаешь, куда привели меня эти мечты? Сюда, с тобой, в эту дыру, с мертвой женой. Она родила мне дурака-сына, а он ее убил. – Он впился в меня глазами, держал меня цепко, я чувствовал, что ему больно: искалеченные пальцы его изогнулись, связки напряглись, приняв положение, отведенное им природой. – И твоя мать тоже мечтала об этом. А я, дурак, ей поверил. Учиться пошел. Поступил на государственную службу. И что заработал? Вот эту культяпку. Надо было бросить тебя подыхать. Но я работал. Кормил тебя. Одевал. Заботился о том, чтобы ты выжил.
Значит, он решил разыграть материнскую карту. Неужто ничего другого не оставалось? Что ж, пусть, я стерплю и это после долгих лет отчаяния и обид. Все равно я сюда не вернусь. Я никогда не вернусь в эту комнату. В этом я не сомневался.
– Она умерла из-за тебя, – сказал я. – Оттого что ей пришлось жить рядом с тобой. – И я замолчал. Больше мне сказать было нечего. Я так его ненавидел, что словами не передать. Сколько ни говори, всего не выскажешь.
– А еще ученый, – рассмеялся он, – и ничего обиднее не придумал? Это ты ее убил. Ты уничтожаешь все, к чему прикасаешься. Слышал я про твою монашку. То-то она сейчас счастлива – ни денег, ни работы, зато хоть ее драгоценный Раме…
И тут я его ударил.
Он ведь этому меня научил. Я ткнул его в ребро, то самое, которое ему когда-то уже ломали.
Когда он затих, я понял, что с меня хватит.
Бей так, чтобы твой враг больше не встал. Этому он меня научил.
Он не сумел придумать ничего лучше миленькой истории с миленькой моралью о том, что нужно знать свое место: такой вот счастливый конец после долгих лет молчаливых страданий.
Ну и мудак.
Я и без него уже читал об этом в книгах, в бессмысленных учебниках, где рассказывалось об архитектуре Германии и истории Рима.
Я собрал вещи, книги, тетради и ушел. Вот и все.
Завернул за угол, потом за другой. Смотрел на людей вокруг: одни подметали мусор возле своих лотков, другие валялись пьяными у дверей, третьи смотрели по сторонам сквозь дым сигареты. Их жизнь никогда не изменится.
Я ушел на новую квартиру, в конце каждого месяца аккуратно оплачивал аренду, а об отце больше не вспоминал.
Наконец-то у меня появились деньги! Я купил мопед. Мог позволить себе пойти в бар или клуб в пятизвездочном отеле, заказать там воду – просто для виду – и украсть фирменные салфетки. Мог совать людям под нос удостоверение журналиста. При желании мог шантажировать какого-нибудь начинающего политика. Но я этого не делал. Я работал. У меня была дурацкая мечта отплатить Клэр добром за добро, каждый месяц давать ей хоть
