Всегда помните о сути вещей… Искусство размышлять - Марк Твен
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я не мог угадать, и м-р Линкольн сказал:
– Он хочет быть консулом в Лондоне[2]. О боже мой!..»
Скажу в заключение, что случай с Уильямом Фергюссоном действительно имел место и мне достоверно известен, хотя я изменил некоторые подробности, чтобы Уильям не был на меня в претензии.
Каждому читателю, я думаю, в какой-нибудь приятный и чувствительный час своей жизни случалось сыграть роль героя рассказов о великодушных поступках. Я хотел бы знать, многие ли из них согласились бы рассказать об этом эпизоде, и любят ли они, когда им напоминают о том, что из него воспоследовало».
В течение своей жизни, если судить по тексту автобиографии Марка Твена и воспоминаниям его окружения, этот человек не раз и не два был одурачен, жестоко обманут – и чаще всего теми, кого считал близким человеком, надежным другом или партнером.
«Неразумно отвечать на клевету и этим раздувать ее, если только вы не заинтересованы в том, чтобы на вас клеветали. Клевета редко может устоять против молчания».
Каждый раз такие поступки ранили Марка Твена, заставляли его разочаровываться в человеке и человечестве, все хуже и хуже думать о его природе и цивилизационном пути. Все эти настроения отражены в текстах его произведений.
Рассказ «Благодарный пудель»… Боль, боль.
«Сострадательный врач (который любил читать такие книжки), повстречав однажды бездомного пуделя со сломанной лапой, принес беднягу к себе домой, вправил и перевязал ему поврежденную лапу и, отпустив его на свободу, вскоре забыл о нем. Но каково же было его удивление, когда, отворив свою дверь в одно прекрасное утро, он нашел перед ней благодарного пуделя, терпеливо ожидавшего врача, в сопровождении другой бродячей собаки, у которой тоже была сломана лапа. Добрый врач немедленно оказал помощь несчастному животному, благоговейно преклоняясь перед неистощимой благостью и милосердием господа, который не пренебрег таким смиренным орудием, как бездомный пудель, для того чтобы укрепить… и т. д. и т. п.
Продолжение.
На следующее утро сострадательный врач нашел у своих дверей двух собак, сияющих благодарностью, а с ними еще двух псов-калек. Калеки тут же были излечены, и все четыре отправились по своим делам, оставив сострадательного врача более, чем когда-либо, преисполненным благочестивого изумления. День миновал, наступило утро. Перед дверями сострадательного врача сидели теперь четыре побывавших в починке собаки, а с ними еще четыре, нуждавшиеся в починке. Прошел и этот день, наступило другое утро; теперь уже 16 собак, из них восемь только что покалеченных, занимали тротуар, а прохожие обходили это место сторонкой. К полудню все сломанные лапы были перевязаны, но к благочестивому изумлению в сердце доброго врача невольно начали примешиваться кощунственные чувства.
Еще раз взошло солнце и осветило 32 собаки, из них 16 с переломленными лапами, занимавшие весь тротуар и половину улицы; остальное место занимали зрители человеческой породы. Вой раненых собак, благодарный визг излеченных и комментарии зрителей производили большое, сильно действующее впечатление, но движение по этой улице прекратилось. Добрый врач послал заявление о выходе из числа прихожан своей церкви, чтобы ничто не мешало ему выражаться с той свободой, какая требовалась обстоятельствами. После этого он нанял двух хирургов себе в помощники и еще до темноты закончил свою благотворительную деятельность.
Но всему на свете есть предел. Когда еще раз блеснуло утро и добрый врач, выглянув на улицу, увидел несметное, необозримое множество воющих и просящих помощи собак, он сказал:
– Нечего делать, надо признаться, я был одурачен книжками; они рассказывают только лучшую половину истории и на этом ставят точку. Дайте-ка сюда ружье, дело зашло чересчур далеко.
Выйдя из дома с ружьем, он нечаянно наступил на хвост первому облагодетельствованному пуделю, и тот немедленно укусил его за ногу. Надо сказать, что великое и доброе дело, которому посвятил себя этот пудель, пробудило в нем такой сильный и все растущий энтузиазм, что его слабая голова не выдержала и он взбесился. Через месяц, в страшных мучениях погибая от водобоязни, его сострадательный врач призвал к себе рыдающих друзей и сказал:
– Берегитесь книг. Они рассказывают только половину истории. Когда несчастный просит у вас помощи, и вы сомневаетесь, к какому результату приведет ваша благотворительность, дайте волю вашим сомнениям и убейте просителя.
С этими словами он повернулся лицом к стене и отдал душу богу».
Берегитесь книг – призывает тот, кто сам их пишет. Хочешь не получить зла за свои добрые дела – то берегись, конечно. А так… Марк Твен книг не берегся, благодетельствовал, видел реакцию – и делал выводы. Художественно обобщенные выводы можно видеть на страницах его произведений.
Особенно потрясали Марка Твена (известного тем, что он постоянно кого-то куда-то пристраивал, кому-то разными способами помогал, составлял протекции, выслушивал, давал советы, порой «работал жилеткой») настоятельные требования начинающих литераторов помочь им издаться. Да, каждый из тех, кто пытается пробиться к своим издателям и читателям, мечтает о добром помощнике. Это нормально. Особенно когда речь идет о талантливых и старательных начинающих. Но когда о наглых и без причины самоуверенных…
«Долгий опыт меня научил, что, когда литератор-любитель присылает свои сочинения, требуя, чтобы вы прочитали их трезво и беспристрастно и вынесли свой приговор, он ждет вовсе не этого; он ждет от вас поощрения, он ждет похвалы. Но мой опыт научил меня также, что в огромном большинстве случаев ни поощрение, ни похвала тут немыслимы, поскольку, конечно, речь идет о нелицеприятной оценке.
Я прочитал рукописи, прибывшие с утренней почтой, и я в нерешительности. Если бы они пришли от незнакомых людей, я не стал бы даже читать их и отослал непрочитанными, – как поступаю обычно, – с объяснением, что я не в силах судить о литературных произведениях, за вычетом тех, которые пишу сам. Но сегодняшний урожай – сочинения людей, с которыми я дружески связан, и это меня обязывает. И я прочитал их. Как обычно, это не литература: там попадается мясо, но оно не проварено, разве только наполовину. Повторяю, мясо там есть и, если бы оно досталось настоящему повару, – думаю, что получилось бы съедобное блюдо. Одна из присланных рукописей почти что литература, но фатально всплывающая любительщина губит написанное. Автор просит меня, если вещь мне понравится, рекомендовать ее к напечатанию в какой-нибудь литературный журнал.
Эта наивная храбрость вызывает у меня восхищение. Подобной неустрашимости, наверно, не увидишь ни на каком другом поприще, кроме литературы. На поле сражения можно
