Истинная моего брата (СИ) - Раевская Ада

Глава 12. Кирилл.

В планах у меня был всего-лишь поцелуй, я не планировал заходить настолько далеко. Но Ева так сладко пахла возбуждением, что я просто не смог сдержаться и оставить её неудовлетворённой. Она так ярко реагировала на все прикосновения, что мне эгоистично хотелось взять её прямо после того, как она кончила, чтобы просто увидеть, какой она будет во время настоящего бурного секса.

Но тут моё самообладание, к счастью, не подвело. Я заставил себя говорить правильные вещи, хотя у самого в голове набатом била мысль о том, что всё это бред и я не должен останавливаться.

Стоять под струями совершенно ледяной воды пришлось долго, очень долго. И стоило только подумать о Еве, как возбуждение возвращалось вновь. Но в итоге мысли о больных щеночках помогли мне избавиться от каменного стояка.

Когда я вышел в коридор, то я Ева уже ждала “своей очереди”. Она, к счастью, накинула свою эту тряпочку, не скрывавшую даже очертаний тела, но, всё-таки, не осталась голой. Это радовало… Или нет.

Пока Ева была в ванной, я решил перекусить. Хоть какое-то же удовольствие я должен доставить своему телу. Хотелось, конечно, не пищевого удовлетворения, а совсем иного, но я заставил себя сосредоточиться на бутербродах и кофе.

На часах была почти половина третьего, за окном огни ночного города, а Ева вышла из ванной и ушла в свою спальню. Мне бы хотелось сейчас быть рядом с ней, или, ещё лучше, в ней, но я смотрел на неё, узнавал больше и понимал, что торопиться просто-напросто противопоказано. В отношениях с Евой можно “не справиться с управлением” и тогда всё, пиши — пропало. Одно неверное движение, и её можно потерять навсегда.

Минут через пятнадцать гробовой тишины Ева показалась на кухне. Она, ни разу не взглянув в мою сторону, подошла к чайнику, налила себе чай, предварительно достав из шкафа пакетик, сделала бутерброда и так и осталась там, стоя поедая свой слишком ранний завтрак.

В её движениях совсем не осталось прежней неловкости, неуклюжести. Они стали, видимо, вновь, плавными и уверенными, такими, будто бы Ева специально отрабатывала каждый свой вздох.

— Приятного аппетита, — сказал я, продолжая ею любоваться.

Ответом мне послужило почти бессвязное: “Угу” — и даже вежливого: “И тебе тоже” — не последовало.

— Ты жалеешь о том, что было, или о том, чего не было? — спросил я, выходя из-за стола. Я видел, что Ева чем-то озадачена и даже почувствовал себя виноватым из-за своего внезапного порыва.

Но, когда она подняла на меня взгляд, я понял, что я тут не причём, и причина её грусти кроется в чём-то ином. и даже догадывался, в чём. Мама об этом предупреждала, кажется.

— Я беспокоюсь за детей, и мне стыдно за то, что я не рядом с ними, — не стала ходить вокруг да около Ева. — Твои родители же не обязаны…

Я мягко перебил её, сказав:

— Не обязаны, конечно, но хотят. А раз они хотят, почему ты должна отказываться от их помощи? Мама только рада, папа не очень рад, но он ждёт, когда мелкота подрастёт, тогда можно будет с ними и побегать, и ещё чем-нибудь позаниматься. Они любят твоих детей, Ева, и тебя любят, так что привыкай: ты — не одна.

Ей явно было неловко слышать эти слова, но я продолжал, потому что понимал, просто так её не убедить, повторять это надо почаще, чтобы просто прижилась информация:

— И в том, что впервые за две недели ты осталась на день вдали от них, нет ничего страшного. Зато у тебя мешки под глазами стали хотя бы не такими огромными, а цвет лица теперь менее зелёный.

Ева не смогла сдержать смешок, попытавшись прикрыться кружкой. Но буквально в следующее мгновение её лицо стало невероятно серьёзным, и она посмотрела мне в глаза. Пристально, так, будто бы хотела в голову мне влезть. А потом спросила:

— Зачем я тебе?

Этот вопрос поставил меня в ступор? Зачем? И правда, задавался ли я сам этим вопросом. Пока она просто мне нравилась, пока меня к ней тянуло, я пытался избавиться от своих чувств, но как только я узнал, что она — моя истинная, то всё, у меня будто бы короткое замыкание случилось. Я понял, что во что бы то ни стало должен влюбить её в себя, чтобы она начала испытывать все те же чувства, которые я испытываю к ней.

Мелькнула мысль о том, что можно сказать Еве правду. Я действительно хотел это сделать, но всё-таки я не стал. Те её слова о том, что “она бы себе не простила” никак не дают мне покоя. Она должна быть со мной не из чувства долга или жалости. Наши отношения не должны быть для неё досадной необходимостью.

— Я тебя люблю, — нисколько не соврал я. — Ты мне понравилась, ещё когда я увидел тебя рядом с братом, но не позволил себе даже мечтать о тебе. А теперь я просто схожу с ума оттого, какая ты восхитительная.

Говорить Еве такие вещи мне нравилось. Она мгновенно как-то преображалась, начила будто бы сиять изнутри, хотя внешне лишь легко улыбалась. И я продолжал говорить дальше:

— Я уже не представляю, как это — не любить тебя. И буду просто счастлив, если ты дашь мне шанс. Если тебе этого хочется, конечно, — последнюю фразу я добавил специально, чтобы она понимала, что я не уговариваю её, а просто прошу. — Ты не обязана соглашаться…

Я хотел сказать много чего ещё, но Ева перебила меня самым лучшим на свете способом: поцеловала, прижавшись ко мне всем телом. И все мысли и слова вылетели из моей головы: я углубил поцелуй, перехватывая инициативу.

До самого утра мы с Евой просто сидели рядом на полу кухни и говорили. Говорили, потом молчали, потом целовались и так по кругу.

В шесть часов утра Ева встала, посмотрела на время и сказала:

— Отвезёшь меня домой? — домом она, конечно же, называла дом родителей. Пока мы соберёмся, пока будем ехать, то там, даже если сейчас не проснулись, уже проснутся. А моя истинная, конечно же, скучала по детям, и я это понимал прекрасно. Мне оставалось только лишь кивнуть, как бы ни хотелось оставить её рядом с собой навсегда и никуда не отпускать.

Ева собралась даже быстрее меня: сменила одежду, собрала вещи, которые были на ней, переоделась в джинсы и футболку, которые, в отличии от прошлой одежды были ей больше по размеру, и уже ждала меня в коридоре.

А я думал о том, что на следующей неделе должен снова её “украсть”, хотя бы не надолго. И даже, может быть, с детьми, под предлогом того, что родителям от младенцев тоже нужно отдыхать. Я хочу, чтобы она видела, как я отношусь к её детям: они мне не чужие, совсем. Для неё это, скорее всего, важно едва ли не больше, чем собственные чувства и желания, она ведь отвечает не только за своё счастье, но и за благополучие двойняшек.

Пока мы ехали, Ева спала. На этот раз, кажется, поза в которой она засыпала, её не волновала совсем: лишь бы только поспать. И сейчас она, наверное, пыталась наспаться впрок.

Мама, конечно же, заметила, как моя машина подъехала к дому, а вот голос отца был слышен только в спальне Евы, где обитали и дети.

Ева быстро поздоровалась, помыла руки и молнией помчалась к Ане и Андрею, чтобы скорее их увидеть.

— Соскучилась, — усмехнулась мама, смотря ей вслед. — Зато не шатается от недосыпа, и глаза светяться, м последняя фраза была уже “шпилькой” в мою сторону, но я никак не отреагировал, сделав вид, что намёка не понял. Пока лучше не обсуждать то, что между нами происходит, ведь и обсуждать ещё нечего: она меня не послала в пешее эротическое, уже хорошо.

Мама пыталась меня накормить, но я отказался, на что она смертельно обиделась. В шутку, конечно. Я решил тоже заглянуть к племянникам, было интересно: изменились ли они за две недели?

Зайдя в комнату, я лицезрел такую картину: Ева держала на руках дочь, а отец развлекал погремушкой лежащего в кроватке Андрея, судя по всему, уже потисканого мамой.

Мальцы, как мне показалось, подросли. В люльке этого было не заметно, а сейчас очень даже. А ещё, подойдя к Еве, я посмотрел на Аню и не удержался от замечания: