Волчье время. Германия и немцы: 1945–1955 - Харальд Йенер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава четвертая
Танцевальная мания
Многие представляют себе жизнь в послевоенные годы сугубо мрачной и горестной. Образ этого времени и, в гораздо большей степени, стереотипное представление о нем сложились под впечатлением от печали и отчаяния на лицах людей. Это и неудивительно в свете повсеместных страданий и растерянности. И все же в те годы невероятно много смеялись, танцевали, веселились, флиртовали и любили. В кино и литературе, особенно в первые послевоенные годы, это редко находило отражение. Веселье не вписывалось в мрачные картины, которые искусство стремилось увековечить для будущих поколений. Чувство неуместности этого веселья испытывали и сами современники. И тем не менее они веселились даже с большим размахом, чем прежде, и более непринужденно, чем в последовавшие за этим годы благополучия, когда люди замкнулись в своих четырех стенах.
После ужасов ночных бомбежек и зловещей неопределенности первых дней оккупации люди не могли совладать со своей радостью от сознания того, что они обманули смерть. Лишения, связанные с разрухой, не могли отравить эту радость. Напротив, сладостное чувство спасенности и тревога по поводу непредсказуемости будущего до предела обострили интенсивность жизни. Многие жили сегодняшним днем, ловили момент. И если на их долю выпадал глоток счастья, они стремились насладиться им в полной мере. Радость бытия буквально била через край, принимала формы граничащей с безумием жажды развлечений и увеселений. Людей охватила настоящая танцевальная мания, они пили, пели и плясали, где только было можно; повсюду раздавался пронзительный, истеричный смех, который, конечно, многим действовал на нервы.
Один мюнхенец вспоминал: «Я месяцами каждый день ходил на танцы, хотя тогда там, разумеется, не было ни алкоголя, ни еды. Был только какой-то кислый напиток, который мы называли сывороткой. Мы все там развлекались и веселись каждый вечер. Потом нам никогда уже не было так весело, хотя можно было и выпить, и поужинать».[101]
То же самое происходило и в Берлине. Например, восемнадцатилетняя берлинская секретарша Бригитте Айке – веселая девушка, заядлая читательница, любительница кино и особенно танцев, не стала расставаться со своими увлечениями даже после падения столицы рейха. В первый раз она отправилась в кино через семнадцать дней после капитуляции (кинотеатр открылся за два дня до этого). Вечером она записала в свой дневник: «В три часа я зашла за Гитти, и мы вместе с Аннемари Раймер, Ритой Уккерт и Эдит Штурмовски отправились в „Вавилон“. Было очень весело, мы славно поболтали. Фильм был шикарный. „Дети капитана Гранта“ – русский фильм, на русском, без перевода, местами было ничего не понять».[102]
Что касается танцев, то Бригитте пришлось подождать еще пару недель. Сначала она, член Союза немецких девушек, вступившая к тому же в рамках программы «Народ дарит фюреру ко Дню рождения своих детей» в НСДАП, попала на штрафные работы и внесла свою лепту в разбор завалов в Берлине. Но после того, как советские оккупанты объявили молодых немцев жертвами пропаганды и амнистировали их, Бригитте – к тому времени уже новоиспеченный член молодежной антифашистской группы – снова стала завсегдатаем танцевальных площадок.
Первый ее крупномасштабный выход в свет состоялся 8 июля, когда она отправилась в кафе «Вилла», причем одна. Вечер прошел не так весело, как ей хотелось, по причине острого дефицита мужчин – одни не вернулись с войны, другие сидели за колючей проволокой. «И в самом деле слишком мало мужчин; танцуют почти одни девушки», – записала она в дневник. К тому же ей пришлось рано вернуться домой, чтобы с 23.00 до 01.30 нести караульную службу перед подъездом. В те дни жильцы домов в Пренцлауэр-Берге выставляли на ночь сменных часовых, которые должны были объявлять общую тревогу в случае нападения уголовников или пьяных солдат. С того дня Бригитте Айке регулярно ходила на танцы, иногда по несколько раз в неделю.
Следующим номером программы был ее совместный поход с Кузи и Лотти в пивную «Лукас», где имелась танцевальная площадка. «Меня пригласил на танец какой-то парень. Играли чардаш… Я под такую музыку еще никогда не танцевала, но мой кавалер прекрасно вел». Бригитте и ее компания весело кочевали от одного кабачка к другому. Иногда это были здания, где уцелел только подвальный этаж, а по сторонам заведения, к которому был наспех расчищен проход, высились груды развалин, но это не ничуть не смущало свингующих. Они бывали и «Пратере», и в «Казалеоне» в Ной-Кёльне, и в «Новом мире», и в кафе «Вена» на Курфюрстендамм, и в кафе «Корзо», и в «Винер Гринцинг», где им испортили вечер три нахальных американских солдата. «Нет, в западном секторе веселиться – гиблое дело, – подвела Бригитте печальный итог. – Одни расходы и никакого толку». Больше ей понравилось на крыше-террасе сильно поврежденного вокзала Кюстринер, хотя с мужчинами и там дело обстояло не лучше: «Мужчин почти не было – одни желторотые мальчишки. Правда, в огромном количестве, но ни одного интересного». Бригитте то и дело писала в своем дневнике о страстном желании поскорее увидеть «своих солдат», томящихся в плену: «Ах, был бы здесь хоть один из моих парней! Так надоело все время самой за все платить. Но, конечно, не только поэтому – пусть они просто поскорее возвращаются!»
В кафе «Табаско» Бригитте Айке и ее подруга стали жертвами двух типов, которых хозяева нанимают на роль своеобразных «зазывал», чтобы в коммерческих целях обеспечить соответствующее настроение у гостей, главным образом у дам. Едва девушки переступили порог заведения, как эти два молодых джентльмена закружили их в бурном танце, а потом, не дав им опомниться, спровоцировали их на неосторожный поступок –
