Перевал - Виктор Астафьев

— Одолели! — будто свалив гору с плеч, выдохнул Сковородник.

— Сила силу ломит! Помогла Пресвятая! — радовался Исусик.

— Вот ради чего я живу! — ликовал дядя Роман.

Елки-палки, лес густой,А хожу я холостой…

Дяде Роману стали подпевать, подсвистывать. Он неожиданно выхватил из темноты счастливо рассыпавшегося в смехе Ильку, потащил его к костру, и они пустились вместе в пляс.

— Ну, связался черт с младенцем! — рассмеялся Трифон Летяга и с фонарем помчался к затору.

Мужики увязались было за ним, но он строго приказал всем отдыхать.

Бригадира не было всю ночь. Он пришел под утро и произнес коротко:

— Все, хлопцы, спать!

Трифон Летяга с трудом добрался до нар, не раздеваясь, упал и тут же уснул.

Илька проснулся раньше всех. Он вышел из барака и посмотрел на реку. Она снова обмелела и трепыхалась на оголившихся камнях. Но какая же она сделалась мелкая, раздражительно суетливая! Наподобие льдин, оставшихся после ледохода, по берегу еще белели кучки бревен. Но это уже были остатки. Весь основной затор подняло и далеко унесло вниз.

Днем сплавщики делали зачистку у последнего поворота Ознобихиыского перевала, и снова над рекой понесся надорванный, дрожащий, но неунывающий голос дяди Романа:

Вы зачем меня женили?

Бригада подхватывала:

О-о-ой, да еще разок!

Опять голос дяди Романа:

Пару коней маяли.О-о-ой, да еще разок!Вы зачем такую брали?Да ой, еще разок!Чтобы люди хаяли!

И все разом:

Хаяли, хаяли!Ой, да еще разок!Без штанов оставили!Да ой, да еще разок…

И дальше в эту бесконечную, сочиняемую на ходу песню вплетались такие ядреные слова и скоромные шутки, что хоть стой, хоть падай. Черные, острокрылые стрижи высыпали из своих норок, тучей мошек носились кругами и возмущенно взвизгивали.

А казенка плыла вперед и вперед, оставляя за собой перевалы, пороги, шивера. Плот обгоняли бревна, исклеванные баграми сплавщиков.

Прощайте, добрые люди!

Много верст прошли сплавщики, много мысов обогнули, а вдали, то призрачно синея, то проступая сквозь завесь дождя или четко вырисовываясь на закате, все еще видна темная гряда.

Там, за этой темной грядой, за горбатыми горами осталось Илькино, пока еще маленькое, прошлое. Впереди была какая-то другая жизнь. Он представлял ее себе просто. Будет жить у бабушки и у дедушки, будет учиться в школе, играть с ребятами — вот и все.

Но люди в артели были уже умудрены временем, они уже умели заглядывать в будущее, пытались хотя бы на ощупь определить нужную Ильке дорогу и подтолкнуть его на нее. Они-то, понимали, что бабушка и дедушка на земле недолговечные жильцы.

Трифон Летяга как-то спросил у Ильки, кем он собирается быть, — когда вырастет.

Мальчишка, не задумываясь, ответил:

— Рабочим.

Бригадир посмотрел мимо Ильки на лесистые горы, уже подернутые желтизной, и после долгого раздумья с расстановкой заговорил:

— Рабочим быть — тоже дело мудреное, силенка требуется, да и характер потверже. Рабочим земля держится. — Трифон докурил папироску, бросил ее в воду и, проводив глазами окурок, продолжал: — Но ты видел, чем мы работаем? Теми же самыми баграми, какими еще при царе Горохе вояк с коней стаскивали. А ведь на нашей земле ба-альшие дела, и баграми да топорами их несподручно ворочать. Ученые люди нам сейчас нужны, чтобы придумывали они разные машины, полегченье делали нашему труду. Я и сам нынче думаю за учебу браться, чтобы и в политике мировой разбираться, и бригадой или там участком руководить по-правильному. А тебе, Илька, и вовсе без школы нельзя. Может, выучишься да изобретешь такую машину, которая сама будет стаскивать лес с берегов, разбирать заломы. И мы обязательно будем всем говорить: «Вот Илька молодец! Не зря хлеб ел. Видел он, как мы маемся, суставы вывертываем и тонем иной раз целыми артелями…»

Илька смотрел на Трифона Летягу, и ему было хорошо уже оттого, что этот кучерявый, сильный и в то же время простой человек разговаривает с ним, как равный с равным, и доверяет ему свои мысли.

Трифон Летяга не был красавцем. На широкоскулом лице, с этим приплюснутым и раздвоенным бороздкой носом, даже как-то неуместно выглядели его пепельно-серые глаза. Только крупные кудри, которые Трифон Летяга никогда не расчесывал, а время от времени подрезал, были здесь к месту. Впрочем, Ильке все в бригадире казалось к месту, и не было для мальчишки на свете красивей человека. Верилось, что по соседству с таким человеком никогда не пропадешь, даже его мачеха сделалась бы другой. Она бы, как медяк, потерлась о золото и тоже заблестела. Да только не надо, чтобы дяде Трифону попала в жены такая баламутка. Heт, на нем женится самая что ни на есть раскрасавица. Такую именно однажды Илька видел в городе, в магазине. Она торговала конфетами — эта достойна!

Дерикруп твердо решил поступать в лесотехническое училище и навсегда остаться в сибирских краях.

Исусик клялся, что больше на сплав не пойдет, а наймется в плотники.

Сковородник и Азарий с Гаврилой не говорили ничего. Было и так ясно: они со сплава никуда не уйдут. Зимой им работа найдется на ремонте ледорезов, на стройке бон, гавани.

Дядя Роман, стараясь быть беспечным, уверял, что найдет себе какую-нибудь куму с коровой и всю зиму будет лежать на печке — греть бока.

Сплавщики поддакивали ему с невеселыми улыбками, они знали, что на самом деле придется старику жить в бараке среди содомной молодежи и наниматься в сторожа на лесопилку. Не раз приходила в голову дяде Роману мысль уйти в город и поселиться в доме престарелых, но он откладывал это еще на год и каждую весну нанимался в артель сплавщиков. Бригадиры брали слабеющего сплавщика неохотно.

В последние дни перед остановкой в Усть-Маре дядя Роман все чаще затягивал одну и ту же песню:

Делать нечего парнишке,Надо требовать расчет,Со хозяином простился,Ничего мне не пришлось,Со хозяюшкой простился,Кулаком глаза утер…

Не докончив песню, глядел слезящимися глазами на реку. Должно быть, думал о доме престарелых. И так ему делалось жутко, что старик вдруг принимался невесело балагурить. Не мог он представить себя без вольной жизни, без реки, без лесов, без бродяжьих дорог. Он все боялся, что затоскует в стариковском приюте и удавится.

Смолкла песня. Сложены багры в кучу, причален плот в последний раз. Причален крепко, не за случайную лесину, а за мертвяк, вкопанный в берег. Скоро придут сюда люди, разберут барак и сушилку, в которой не одну ночь провел Илька.

И плот разберут. Пустят часть бревен в гавань, а часть выкатают на дрова.

Грустно Ильке, как подумает он обо всем этом. Жалко ему расставаться со сплавщиками, но надо. Бабушка и дедушка уже совсем близко. Надо идти с Усть-Мары по дороге через гору, спуститься в лог, где когда-то дедушка вытаскивал воз с травой, спуститься вниз, и вот она, поскотина, а за нею вытянулась в две улицы деревня Увалы. Там, на задах, в пошатнувшейся набок избе живут дедушка и бабушка.

Илька вымыл резиновые сапоги, высушил их, снял брезентовую куртку и штаны, которые доходили ему до груди, принес все это добро бригадиру.

— Вот, спецовка в сохранности…

Трифон Летяга поглядел на ноги Ильке. Старые цыпки сошли. Ноги мальчика шелушились. На отмытой коже белели зажившие отметины и царапины. И лицо мальчишки загорело, округлилось. Загар почти скрыл живучие веснушки. Илька раздался в плечах. Под ситцевой рубашкой угадывались затвердевшие комочки мускулов.

Окреп, подрос парнишка.

Бригадир многозначительно кашлянул, внимательно обвел глазами сплавщиков. Как бы заручившись их согласием, он сказал:

— А мы ведь выдаем спецовку на износ, — и, видя, что мальчишка уловил острым чутьем неправду, тверже добавил: — Да, да, на износ. Пользуйся, носи! Ты заработал спецовку. — И бригадир стал поспешно помогать Ильке одеваться. — Вот, надевай сапоги, великоваты, правда, но дедушка их, может, на меньшие сменяет, и будет тебе осенью в чем в школу бегать. Куртку и штаны бабушка перешьет.

Илька безвольно подчинился Трифону Летяге и растерянно улыбался.

— Постой-ка, — сказал бригадир. — А тебе ведь расчет полагается. Работал? Работал! У нас задарма работать нельзя — закон советский не разрешает. — И на секунду задумался. — Ты пойди пока веревки смотай, а мы тут ведомость составим.

Илька вышел. Трифон Летяга обернулся к сплавщикам:

— Ну, мужики, кто сколько может! Ты, Дерикруп, снова за дело. Составь что-то вроде ведомости и дай нашему сплавщику расписаться. На подачку он обидится, не возьмет, а мы ему выдадим зарплату.