Любовь и слава - Патриция Хэган

– Будь ты проклята, скажи хоть что-нибудь! – заорал Люк и в бешенстве хлестнул Китти по щеке. – Видишь, ты меня заставила снова тебя ударить. Тебе нравится, чтобы я тебя мучил? Ведь я тебе сказал, что буду с тобой хорошо обращаться, потому что, черт бы тебя побрал, я, похоже, тебя люблю!

И Люк влепил Китти еще одну крепкую пощечину.

– Сейчас же скажи что-нибудь, или я убью тебя, Китти Райт! – Он был на грани истерики, в ярости и из-за нее, и из-за себя самого. – Скажи мне, что сделаешь все как можно лучше, потому что, клянусь, я скорее соглашусь увидеть тебя мертвой, чем позволю снова от меня уйти.

– Мне бы хотелось… – Голос у Китти был как дуновение ветерка. – Мне бы хотелось умереть.

Люк отпрянул.

– Я думаю, – с силой проталкивала Китти слова сквозь онемевшие губы, – я думаю, что уже умерла.

Глаза у Китти закрылись, длинные шелковые ресницы опустились на бледные, как слоновая кость, щеки, тело стало безжизненным. Люк осторожно опустил ее на землю.

Китти еще дышала. Люк знал, что она жива, но его охватил холодный озноб, когда он понял, что в ней и в самом деле что-то умерло. Какая-то часть души. Глядя вниз на лежавшую на земле Китти, Люк подумал, что вряд ли она когда-либо снова станет прежней.

Глава 6

Тревису не было нужды открывать глаза, чтобы убедиться, что на улице идет дождь. Грохот грома вполне соответствовал тому гулу, который он постоянно ощущал в своей голове. Сегодня ночью он опять выпил слишком много рома. Единственное, что могло бы унять его боль, – новая порция рома.

Черт бы побрал этот дождь! Он шел изо дня в день с тех самых пор, как Тревис приехал на Гаити. Кто-то сказал, что здесь лишь два сезона дождей – с апреля по июнь и с августа по октябрь. А это значит, можно с нетерпением ждать июля, хотя проклятые дожди после месячного перерыва зарядят опять.

Тревис облизал засохшие губы. Черт, неужели во всем должен быть привкус рома? До чего же скверно он себя чувствует: весь проспиртован. Но ром по крайней мере помогает хоть на время заполнить пустоту. Тревис потрогал пальцами недавно отросшую бороду и подумал, что хорошо было бы открыть глаза, но потом раздумал. Ему не хотелось знать, лежит ли та девица рядом или уже ушла. Наверное, еще лежит, потому что в конце концов хижина-то ее. Он вспомнил, как прошлой ночью, спотыкаясь, ковылял по дороге, поддерживаемый этой девицей. А потом они вдвоем вошли в покрытую тростниковой крышей хижину с грязной дверью. Тревис смутно вспомнил, как девица его раздела, а потом стала ругаться на своем забавном языке – смеси французского с испанским, на котором говорила, когда злилась. А это случалось часто.

Солома из матраса под Тревисом слегка покалывала его голые ягодицы. Скоро все равно придется вставать, одеваться и убираться из этого места к чертям собачьим. Наступит еще один день, когда он сможет напиться рома, чтобы глазеть без цели на эти горы и непрерывно думать, за каким дьяволом он приехал на этот проклятый остров.

Как-то один из важных чиновников сказал Тревису, что Гаити – слово индейское и означает «гористая земля». Что ж, поверить в это нетрудно. Горы вокруг густо заросли лесами, а некоторые вершины поднимались до самого неба. Та, что выше всех – Пик ля Сель, – достигала почти девяти тысяч футов.

Первое время Тревису нравилось бродить по окрестностям. Это отвлекало его от грустных мыслей. А они нахлынули, как только выяснилось, что Тревису придется исполнять обязанности шерифа, скажем так, да и то если возникнет необходимость. До сих пор его услуги не потребовались, так что свободного времени было предостаточно. Поначалу прогулки вдоль побережья, окруженного скалами со множеством бухточек и пещер, воспринимались Тревисом как приключение. В некоторых местах горы вонзались в небо прямо из морских глубин. Тревис постепенно научился распознавать разные породы деревьев, встречавшихся ему в этих лесах, – красное дерево, дуб, сосна, кедр, железное дерево, атласное дерево и палисандр. Некоторые из них он видел впервые и очень сомневался, что когда-нибудь увидит вновь. В одном засушливом месте Тревис заметил кактусы и крохотное деревце под названием «карликовый шип».

Да и местная еда не была ему противна. «Дири ет джонджон» – своеобразное варево из риса и жареных черных грибов – подавали с луковым соусом и пряными травами. Соус назывался «ти малис». Это блюдо было особенно вкусным. Повсюду в великом множестве росли дикие тропические фрукты, но местные крестьяне чаще всего питались рисом и бобами.

Так со все еще закрытыми глазами размышлял Тревис. Соломенный матрас по-прежнему покалывал ему ягодицы. Можно было бы встать и поесть немного бобов с рисом, а потом побродить по пещерам или же зайти в лес и там насквозь промокнуть под непрекращающимся дождем. А чуть погодя напиться рома и закончить день в постели Молины.

Молина. Господи, она по-настоящему красивая! Конечно, все здешние девушки за редким исключением красивы. Но в Молине было что-то особенное. Кожа у нее была черная и гладкая, а тело такое нежное и гибкое, что мужским пальцам просто не терпелось поскорее до него дотронуться. Глаза у Молины были цвета кофе, и их обрамляли густые шелковые ресницы. Но, Боже правый, когда Молина впадала в свойственные ей приступы ярости, эти глаза могли излучать ненависть.

Вне сомнений, предки Молины были рабами из Африки, которых привезли сюда, чтобы вытеснить местное племя под названием «араваки». Это племя в XVII веке истребили испанцы. В течение многих лет хозяева вступали в смешанные браки, и таким образом получились мулаты. Людовик XIV объявил их свободными.

Как полагал Тревис, африканская кровь Молины была смешана с французской и испанской. А возможно, даже и с английской. Молина была темнее, чем большинство других жителей этих островов.

Тревис медленно выдохнул. Проклятие! Он вовсе не собирался связываться с ней, но какой мужчина способен долго обходиться без женщин?! К тому же как еще можно убить время, если не пить и не заниматься любовью? И как назло Сэма не было рядом. Будь все проклято, каким образом мог он знать, что Сэма пошлют от другого комитета в Санто-Доминго?

Тревис не очень хорошо помнил дорогу из Голдсборо в Вашингтон. Когда он сел в этот проклятый поезд, то был в стельку пьян. Пил и тогда, когда с поезда сошел. А Сэм всю дорогу предлагал ему горячий кофе и твердил, что, если Тревис не протрезвеет, его придется ссадить. А Тревису было все безразлично. Ему хотелось только одного – чтобы это забытье длилось вечно.

Каким-то образом он оказался на корабле. А на следующий день подошел один из членов комитета и сказал, что все – пора наконец протрезветь. И Тревис с ним согласился. Тем более что чувствовал он себя как в аду и никак не мог вспомнить, когда ел в последний раз. Придя в себя, Тревис первым делом отправился на поиски Сэма. И только тут он узнал, что его друг плывет на другом корабле в совсем другом направлении.