Бесценный дар (СИ) - Темень Натан

— Не трогай её, — придушенно сказала Дунька, тиская передник и моргая заслезившимися, красными глазками. — Померла она. Намедни сказала, дождусь внучку, и помирать буду. Вот и померла.

Астра поднялась с лавки. Отчаянно взглянула на полицейского, склонившегося над телом бабки Матильды. На Дуньку, теребившую фартук. Бросилась к двери, пробежала сени, едва не свалив по дороге ведро с веником, и выскочила на крыльцо.

На дворе было по-прежнему тихо, в ветвях яблони пищали и возились маленькие птички и где-то на деревне горланил петух.

— Да что же это, — пробормотала Астра, обводя двор невидящим взглядом. — Да что же это, куда ни приду, всюду одно и то же!

Она обняла столбик крыльца и заплакала. Её трясло от рыданий, слёзы катились по щекам, падали на дерево крыльца и впитывались, оставляя мокрые звёздчатые следы.

— Ну, Дуня, я пошёл. У меня дел ещё невпроворот. — Полицейский ступил на крыльцо, доски скрипнули. — Потом загляну. К вечерку.

Он положил Астре руку на плечо и сказал душевно:

— Да ты не убивайся, бабку мы твою не оставим, всё сделаем, как положено. Вон, Дуняшка поможет.

Астра оторвалась от столбика, и, чувствуя острое желание опереться на сильное плечо, а в глубине души отомстить негодяю Фоме, обхватила Федьку обеими руками и прильнула мокрой щекой к синей форменной рубашке.

Тео подобрал полы рубашонки, нагнулся, уперев ладошки в стол. Брат Варсонофий вдумчиво перебрал замоченные в ведёрке розги, выбрал несколько, и смачно шлёпнул себя по широкой ладони. Тео съёжился, обдуваемые сквозняком оголённые места пошли мурашками.

— Знаешь ли, дитя, за что терпишь? — веско сказал брат Варсонофий.

Тео шмыгнул носом. Мотнул головой.

— Тогда начинай читать. Вот от сих до… пока не скажу, — монах взмахнул розгами. Вымоченные прутья взвизгнули.

На столе лежала книга, раскрытая посередине. Пожелтевшие по краям листы, со следами капель воска, регулярно отчищаемых послушниками, покрывали неровные строчки угловатых букв. Самые красивые строчки начинались с картинок. Всадник в доспехах, тычущий копьём извивающегося под копытами коня чешуйчатого змея; сидящая на камешке прекрасная дева, закутанная с головы до ног в плащ с капюшоном; а иногда просто лесной зверь. В каждую картинку была вписана буква, искусно сращённая с рисунком, и казавшаяся частью пышно цветущего куста или продолжением рогов благородного оленя.

Тео отыскал взглядом картинку, на которой грудастый бык поднимал на рога охотничьего пса, и дрогнувшим голосом прочёл первое слово. Свистнули розги, на тощем заду отпечаталась первая за сегодняшний день отметина. Тео поджал пальцы, елозя коленками и выталкивая из себя витиеватые книжные слова.

Брат сопел, толстый живот его колыхался, пухлые щёки тряслись в такт движению руки. Другой рукой он яростно скрёбся под рясой. Тео продолжал читать. Он знал по опыту, сколько строчек надо одолеть, прежде чем Варсонофий усмирит свой мучительный зуд в паху. В первый раз, когда маленького Тео привели к брату, и тот показал ему буквы, эти диковинные закорючки, тщательно выписанные на плотных листах, нанизанные в ожерелья строк и украшенные драгоценными камнями маленьких картинок, затмили даже боль от ушибленного о столешницу лба. Он быстро выучился грамоте, и не боязнь наказания была тому виной, хотя нерадивым послушникам брат Варсонофий вбивал науку в головы прямо через лоб, стуча головами учеников о стол.

Тео помнил, как брат поставил его в первый раз у стола, велел положить ладони перед собой на выглаженное множеством предшественников дерево, и читать жития святых. Он читал, а за его спиной брат сопел, возился и вздыхал, как кузнечные мехи. Потом Варсонофий навалился на Тео, тяжело упав ладонями на стол по сторонам его ладошек, сипло сказал: «Бодливой корове рогов не дали», и визгливо, с всхлипыванием, не то заплакал, не то засмеялся, обдав горячим запахом нечистого рта.

Этой ночью Тео согрешил. Розги брата Варсонофия — щекотка по сравнению с адским пламенем. Тео не сомневался, что погубил свою душу. Он глядел на очередную картинку, где выгибал шею длинноносый лебедь, обнимая изящным крылом заглавную букву, и не видел её. Губы машинально выговаривали слова. Перед глазами качались ступени каменной лестницы. На ступенях и сырой, неровной стене коридора прыгала его искорёженная тень, свеча в потных пальцах клонилась набок, потрескивал фитиль. Тео спускался по крутым, сложенным из грубых каменных плит, ступенькам. Рука, сжимавшая свечку, дрожала, на пальцы капал горячий воск, пламя металось и вздрагивало от ледяного сквозняка. Середина ночи, её самый страшный час, когда просыпаются кошмары, а остывший камень стен уже отдал тьме всё накопленное за день тепло.

Тео спустился ниже. Босые ноги скользили по грубому камню, он хватался ладонью за мокрую стену. Ночной кошмар оказался слишком реальным, и выгнал Тео из постели. Этот сон приходил к нему, сколько он помнил себя. Начинался он всегда одинаково. Тео вдруг видел себя окружённым толпой, люди стояли, и молча смотрели на него. Он пытался выйти из круга обступивших его каменных лиц, с кошачьим терпением следивших за ним, протискивался между твёрдыми, неподвижными телами. Просвет между людьми становился всё уже, он отчаянно проталкивался, упираясь локтями в животы и спины, и вот наступал момент, когда он слышал Его. Его — человека, что возникал в какой-то, неопределимый миг в толпе, и начинал идти за ним. Человек скользил за Тео, плотная толпа почти не задерживала его, и постепенно нагонял, подходя всё ближе.

Тео не знал, что будет, когда человек нагонит его, но чувствовал — этого нельзя допустить. Сегодня человек подошёл так близко, что Тео почти увидел его. По спине пошли мурашки, словно его окатило ледяным дождём. Тео обернулся и затрясся в ужасе. Человек стоял прямо за спиной, взгляд его скользнул по лицу Тео. И тот, не в силах взглянуть ему в глаза, закричал и проснулся. Он лежал поперёк постели, весь в поту, рубашка грубого полотна липла к груди, вздрагивая там, где колотилось сердце.

Тео поднялся с постели, ступая по ледяному полу, в кромешной тьме нашарил дверь. Вышел во тьму коридора. Его убогая комнатка была крайней в ряду таких же, где спали послушники. Он захлопнул за собой дощатую дверь, и какое-то время стоял, привалившись к холодной стене. Пережитый ужас не пропал с пробуждением, как обычно, Тео всё ещё чувствовал спиной страшный взгляд. Он оторвался от стены, переступил неверными ногами раз, другой, и пошёл коридором, везя плечом по шершавому камню, чтобы не упасть в темноте. Коридор кончился, он вышел в зал, где в стенах были пробиты высокие, узкие окна. Здесь было светлее. Прорези окон на фоне стен казались полосками синего атласа. На одном из атласных лоскутов посверкивала крохотным алмазом предутренняя звезда.

Тео пошёл через зал, шлепки его босых ног отдавались от стен, где-то под потолком шуршали крыльями маленькие летучие мыши. Словно во сне идя вдоль стены, он пересёк каменный квадрат пола и двинулся дальше. Куда угодно, только не обратно в комнату, где поджидает призрак страшного человека.

Он не мог бы повторить снова тот путь, что проделал, идя наугад в темноте. Он помнил, как вышел в зал для молитвы, где в этот час никого не должно было быть. Тео остановился, в первое мгновение восприняв открывшееся его глазам зрелище как должное, как продолжение нелепого сна.

Алтарь освещало пять массивных свечей, расставленных на полу. Колышущийся от порывов сквозняка огонь отражался в плоских блюдцах серебряных подсвечников.

Тео перевёл взгляд на крест, и отшатнулся. На кресте, который он созерцал регулярно во время общих молитв, и вид которого был настолько привычен, что каждый послушник мог описать его с закрытыми глазами, висело что-то страшное. Что-то, что испуганный мозг отказался определить и сложить в картинку. Тео зажмурился, открыл глаза и посмотрел опять. Это была монастырская кошка. Безнадёжно мёртвая. К основанию креста стекала, застывая, красная, страшная жижа. Запах горящих свечей перебивало зловоние распотрошённого тела.