Травяной венок. Том 1 - Колин Маккалоу

Засим он провозгласил себя царем Галатийским, ибо ему уже никто не мог сопротивляться, если не считать лишенных вождей и рассеянных галлов.

Вслед за этими событиями Митридат бесследно исчез. Даже самые приближенные придворные не знали, куда подевался правитель и что он замышляет. Он лишь оставил им письмо, в котором повелевал навести порядок в Галатии, возвратиться в Амазею и поручить царице, оставшейся в Синопе, назначить сатрапа для управления новой понтийской территорией – Галатией.

Обрядившись заурядным купцом и взгромоздившись на бурую лошаденку, Митридат в сопровождении трусящего на ослике молодого и весьма недалекого раба-галата, даже не имевшего представления о том, кто его хозяин, поехал в Пессинунт. Там, в святилище Великой богини Кубабы Кибелы он открыл Баттаку, кто он такой, и привлек archigallos'a на свою службу, получая от него многие полезные сведения. Из Пессинунта царь проследовал по долине реки Меандр в римскую провинцию Азия.

Путь его лежал через все до одного города Карии. Массивный восточный купец, отличающийся неуемным любопытством, но не слишком распространяющийся о своей торговле, он торопился из города в город, то и дело поколачивая своего тупицу-раба, все замечая и все мотая на ус. Он не брезговал трапезой в компании других купцов на постоялых дворах, бродил по базарам, вступая в беседу с любым, кто мог утолить его любопытство, шатался по набережным в эгейских портах, тыкая пальцем в тяжелые тюки и принюхиваясь к запечатанным амфорам, флиртовал с деревенскими красавицами и щедро вознаграждал их, когда они дарили ему утехи, вслушивался в рассказы о богатствах, накопленных в святилищах Асклепия на Косе и в Пергаме, Артемиды в Эфесе, а также о несметных сокровищах Родоса.

Из Эфеса он свернул на север, посетил Смирну и Сарды и в конце концов прибыл в Пергам, столицу римского губернатора, которая, будучи расположенной на вершине горы, сияла, как шкатулка с драгоценностями. Здесь царь впервые мог лицезреть настоящее римское войско, представленное небольшим отрядом, охраняющим губернатора. В Риме полагали, что провинция Азия не подвергается риску нападения, поэтому солдаты для отряда набирались из местной вспомогательной милиции. Митридат пристально наблюдал за всеми восемьюдесятью воинами, подмечая, как тяжелы их доспехи, как коротки мечи, как малы наконечники копий, как слаженно они маршируют, несмотря на смехотворность обязанностей, которые им приходилось выполнять. Здесь же ему впервые довелось любоваться тогой с пурпурной оторочкой – ее носил сам губернатор. Сия особа, сопровождаемая ликторами[65] в малиновых туниках, каждый из которых нес на левом плече фасции,[66] ибо губернатор имел полномочия приговаривать виновных в преступлениях к смерти, казалось, смотрит именно на него, Митридата, как он ни пытался смешаться с людьми в скромных белых тогах. Последние, как выяснилось, были публиканами – откупщиками, собиравшими в провинциях налоги. Судя по тому, с какой важностью они шествовали по отлично спланированным улицам Пергама, они считали вершителями судеб провинции не Рим, а самих себя.

Митридат и помыслить не мог, чтобы завязать беседу с этими высокопоставленными особами, слишком занятыми и сознающими свою важность, чтобы уделить время простому восточному купцу. Он просто примечал их, тем более что это было совсем нетрудно, поскольку вокруг них неизменно сновали прислужники и писцы, и потом узнавал все, что ему было необходимо, в пергамских тавернах, за дружеской беседой, которую уж никак не могли подслушать откупщики.

«Они сосут из нас все соки.» Эти слова он слышал столь часто, что был склонен принимать их за истину, а не за ворчание богачей, намеренно скрывающих свой достаток, как это делали богатые земледельцы и владельцы торговых монополий.

– Как это так? – спрашивал он сперва по неведению, но всякий раз на свой вопрос он слышал ответ: где ты был все те тридцать лет, что минули после смерти отца Аттала? Пришлось сочинить историю о длительных скитаниях вдоль северных берегов Понта Эвксинского, тем более что, вздумай кто-нибудь выспрашивать его об Ольвии или Киммерии, он был вполне способен удовлетворить даже самое острое любопытство.

– В Риме, – растолковывали ему, – двое наивысших чиновников именуются цензорами. Цензор – выборная должность (не странно ли?); до этого цензор должен побыть консулом, чтобы было ясно, что это за важная персона. В любой нормальной греческой общине государственными делами ведают государственные служащие, а не люди, которые год назад командовали армиями. Иначе обстояло дело в Риме, где цензоры – полные невежды по части хозяйства. Однако они держат под контролем абсолютно все государственные дела и на протяжении пяти лет заключают от имени государства все контракты.

– Контракты? – переспрашивал восточный деспот, непонимающе хмурясь.

– Контракты. Самые обыкновенные, но с той особенностью, что это – контракты между компаниями и римским государством, – отвечал пергамский купец, которого угощал Митридат.

– Боюсь, я слишком долго пробыл в краях, где делами вершат одни цари, – объяснял царь. – Разве у римского государства нет слуг, которые бы следили за порядком?

– Только магистраты: консулы, преторы, эдиль[67] и квесторы, и все они пекутся только об одном – чтобы пополнялась римская казна. – Пергамский купец усмехнулся. – Естественно, дружище, чаще всего главная их забота состоит на самом деле в том, чтобы набить собственную мошну!

– Продолжай! Это так интересно!

– Во всех наших бедах виноват Гай Гракх.

– Один из братьев Семпрониев?

– Он самый, младший. Он провел закон, согласно которому налоги в Азии собирают компании из специально обученных людей. Таким образом, полагал он, римское государство будет исправно получать свою долю, не имея на содержании специальных сборщиков налогов. Из этого его закона и родились наши азиатские публиканы, выколачивающие из нас налоги. Римские цензоры объявляют соискателям контрактов устанавливаемые государством условия. Что касается налогов, уплачиваемых провинцией Азия, то они объявляют сумму денег, которая должна поступать в казну ежегодно на протяжении пятилетнего срока, а не сумму налоговых поступлений от провинции Азия. Это уже решают сами налоговые компании, а им надо получить прибыль, а уж потом выплатить казне предусмотренную контрактом сумму. Вот и сидит туча счетоводов, вооруженных счетами, определяя, сколько денежек можно выжимать из провинции в год на протяжении пяти лет; только потом заключаются контракты.

– Прости мне мою тупость, но какое значение имеет для Рима сумма контракта, раз государство уже сообщило подрядчикам, сколько денег намерено получить?

– Ну, эта сумма, друг мой, – строгий минимум, на который готова согласиться казна. Получается следующее: каждая компания публиканов предлагает сумму, значительно превышающую этот минимум, чтобы завоевать расположение казны, естественно, предусматривая немалый барыш для себя!

– Теперь понимаю, – кивнул Митридат, пренебрежительно фыркая. – Контракт заключается с той компанией, которая обещает наибольшую прибыль.

– Совершенно верно.

– Однако на какую сумму заключается контракт: только ли на ту, что должна быть передана казне, или на все деньги, включая этот самый немалый барыш?

– Только на ту, что уплачивается государству, дружище! – усмехнулся купец. – То, сколько компания оставит себе, касается ее одной, и, можешь мне поверить, цензоры не задают лишних вопросов. Контракт заключается с компанией, пообещавшей казне наибольшую отдачу.

– А случается ли, чтобы цензоры заключали контракт с компанией, предложившей меньше, чем другая, обещающая максимум?

– На моей памяти такого не случалось.

– Каков же результат? Находятся ли прикидки компаний в рамках разумного, или они чересчур оптимистичны? – Задавая вопрос, Митридат заранее знал ответ.

– А сам ты как думаешь? Публиканы, делая свои оценки, опираются на данные, получаемые в саду Гесперид, а не в Малой Азии Атталы! Стоит нашему производству хоть немного упасть, как публиканов охватывает паника: как же, сумма, которую они подрядились уплатить казне, грозит превысить реальный сбор! Если бы они, заключая контракты, оперировали реальными цифрами, всем было бы только лучше. А так, если зерно умещается в амбарах, при ягнении и стрижке имеется естественный падеж овец, а все до единой цепи, веревки, ткани, коровьи шкуры, амфоры с вином проданы, сборщики налогов начинают выжимать нас, как белье после стирки, отчего страдаем мы все, до одного, – с горечью растолковывал купец.

– Как именно они вас притесняют? – полюбопытствовал Митридат, который не заметил в провинции ни единого армейского лагеря.

– Призывают киликийских наемников из районов, где голодают даже выносливые киликийские овцы, и предоставляют им свободу рук. Я видел, как целые области продавались в рабство, вплоть до последней женщины и ребенка, независимо от возраста. Видел, как в поисках денег перекапывались поля и сносились дома. Друг мой, если бы я поведал тебе обо всем, что вытворяют сборщики налогов, чтобы выжать хотя бы еще немного, ты залился бы слезами! Конфисковывается весь урожай, за исключением самой малости, потребной для пропитания земледельца и его семьи и следующего сева, из стада забирают ровно половину поголовья, лавки и склады подвергаются ограблению. Хуже всего то, что люди, боясь таких бед, привыкают врать и жульничать: ведь в противном случае они вообще всего лишатся.