Авианосцы Евразия против Америки - Владимир Контровский

«Мне двадцать два, – промелькнуло в сознании юноши, – а мать замужем двадцать четыре года. Она изменяла мужу, да ещё родила ребёнка от любовника! Вот это да – кто бы мог подумать…».

– Мой муж, – фрау Зееберг словно прочла мысли сына, – никогда не находил для меня ни времени, ни внимания: для него существовало только то, что называется американским словом «бизнес». А Гюнтер… Я влюбилась в него без памяти, и побежала бы за ним на край света, стоило ему поманить меня пальцем… Но он не поманил – он любил войну и море, и погиб в море, за кайзера и Германию. А у меня в память о моей любви остался ты…

Отто молчал, ошеломлённый материнской исповедью.

– Я никогда бы не рассказала тебе об этом, разве что на смертно одре, – фрау Зееберг хрустнула пальцами. – Но когда я услышала, как называется корабль, на котором ты будешь служить… Это перст судьбы, и я очень надеюсь, что тень твоего отца – твоего настоящего отца! – будет оберегать тебя в бурях и битвах, мой мальчик. И пусть это будет нашей тайной.

Потом они пили кофе и говорили, и пора было подумать об ужине, но тут вдруг фрау Зееберг лукаво улыбнулась и сказала:

– Пожалуй, тебе надо идти – я же вижу, как ты ерзаешь! Твоя Анхен давно заждалась своего жениха, не будем мучить бедную девочку. Иди, сынок, три дня – это очень мало, особенно когда ты молод.

«Да, женщины, – думал лейтенант Отто Зееберг, шагая по темнеющим улицам к дому своей невесты, – таинственные существа, понять которых не может ни один мужчина». Но вскоре философские мысли о загадочности женской натуры сменились мыслями куда более приятными: молодой офицер кайзермарине подозревал, что сегодня его ундина, неизменно пресекавшая все попытки жениха перейти от объятий и поцелуев к более тесному общению, откроет наконец ворота своей упорно обороняемой крепости. Не зря же она как бы случайно сообщила ему по телефону, что её родители уехали, и что ей скучно одной в пустом доме.

1940 год, январь

Крейсер «Отто Штайнбринк» шёл на форсаже, взрезая серо-свинцовую поверхность океана и оставляя за собой длинный вспененный след, похожий на свежий шрам. Радио с «Дерфлингера» на «Штайнбринке» приняли полтора часа назад, и фрегаттен-капитан Эрхард Клайзен, командир крейсера, немедленно изменил курс и направился к месту неравного боя. Ни у кого из офицеров рейдера не возникло ни малейших сомнений в правильности его действий – да, одного попадания пятнадцатидюймового снаряда достаточно, чтобы пустить на дно «корсара» с его пятидесятимиллиметровой бронёй, но «корсар» вооружён мощными дальнобойными торпедами (всего одна такая торпеда сломала хребет британскому дредноуту «Ройял Соверен» в Ютландском бою), и главное – разве можно бросать боевых товарищей? И «Отто Штайнбринк» нёсся сороказуловым ходом, и кипела вода у бортов, и стонал воздух, всасываемый дрожавшими от натуги вентиляторами.

Через час к «Штайнбринку» присоединился второй «корсар» – «Курт Бейтцен», – но они не успели. От района боя крейсера отделяло сто пятьдесят миль – «корсары» прошли чуть больше половины пути, когда их радиостанции приняли последний сигнал с гибнущего «Дерфлингера». В рубке «Штайнбринка» повисло тягостное молчание, а потом его командир произнёс, тяжело роняя слова:

– У древних германцев был обычай: справляя тризну по доблестно павшим в бою, они приносили в жертву пленников. Мы сделаем то же самое: «Дерфлингер» обнаружил конвой – нам осталось разорвать его в клочья.

Эрхард Клайзен был человеком со странностями. Служака до мозга костей, он в то же время разбирался в литературе и живописи, любил классическую музыку и неплохо знал историю (этим, как он сам говорил, фрегаттен-капитан был обязан своему старшему брату, известному историку кайзеррейха Людвигу Клайзену). Командир «Отто Штайнбринка» мог часами – с профессорской обстоятельностью, достойной кафедры Берлинского университета, – вести беседу в кают-компании на социально-экономические и философские темы, но в боевой обстановке с ним происходила разительная перемена: интеллектуал уступал место воину, наслаждавшемуся не гекзаметрами Гомера, а зрелищем горящих и тонущих кораблей противника. И сейчас он сказал именно то, что надо было сказать – то, что хотели услышать его офицеры.

Рейдеры сбросили ход, перейдя с турбин на дизеля. Спешить было уже некуда, и они рассчитывали атаковать конвой в сумерках – далеко не все ещё английские корабли имели радары.

Расчёт оказался точен. Крейсера сблизились с конвоем под вечер и атаковали его с двух направлений, словно пара опытных волков. Роли распределили заранее: «Бейтцен» отвлёк внимание «Нептуна», обменявшись с ним несколькими залпами и растворившись в сгущавшейся темноте, а «Штайнбринк» врезался в строй торговых судов, шарахнувшихся от него во все стороны. За полчаса боя, стреляя из девятнадцати стволов – в ход пошли не только шестидюймовые орудия главного калибра, но и 88-мм зенитки, – «корсар» потопил шесть транспортов, и ещё несколько повредил. Последнюю свою жертву – большой пароход водоизмещением десять тысяч тонн – рейдер добивал уже в темноте, подсвеченной пожаром на подбитом танкере. Изрешеченный снарядами пароход оседал, уменьшаясь в размерах; от его борта отвалила шлюпка, переполненная людьми.

– Будем подбирать? – негромко спросил старший офицер.

– Нет, – отрезал Клайзен. – Наша основная задача – топить корабли «томми», а не спасать утопающих. Великодушие не всегда оправданно – в радиусе ста миль от нас бродит десяток английских крейсеров, и все они жаждут нашей крови.

– Да, англичане – достойный противник, и победа над ними достаётся недёшево.

– Англичане – это застрельщики, лучники и пращники, которых бросают на убой, а исход боя решит тяжёловооружённая пехота, ждущая своего часа. Эта тяжёлая пехота – там, за океаном. Американцы – вот кто наш главный противник, и не только наш. И война с ними будет беспощадной, потому что от исхода этой войны будет зависеть, по какому шаблону будет скроен и сшит весь послевоенным мир. А война с Англией – это всего лишь увертюра к опере.

«А ведь он прав, – подумал лейтенант Отто Зееберг, бросив взгляд на жёсткое лицо командира, на которое падала тень от козырька фуражки. – Прав, чёрт меня подери!».

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. ТЕВТОНСКИЕ ВАРВАРЫ

1940 год, апрель

Затишье на германско-французской границе, назвать которую линией фронта можно было только с большой натяжкой, рухнуло и рассыпалось, сломанное рёвом авиационных моторов, лязгом танковых гусениц и грохотом тяжёлых орудий. С самого начала войны, с осени тридцать девятого, на этой границе накапливались дивизии рейхсвера – имперская армия кайзеррейха напоминала пружину, одним концом упёршуюся в границу. А с другого конца пружина эта сжималась и сжималась, подпираемая всё новыми и новыми частями и соединениями и армадами танков, непрерывно сходивших с конвейеров немецких заводов. И наконец пружина распрямилась, с хрустом сокрушая границы, города и людские судьбы.

Всё решило простое соотношение сил – против ста шестидесяти германских дивизий французы имели всего девяносто дивизий. Рейхсвер, мимоходом покончив с «двоевластием» Эльзаса и Лотарингии, обошёл с фланга линию Мажино, распластав Голландию и намотав на гусеницы Бельгию, и врезался во Францию, исполинским когтем раздирая её тело с севера на юг. Англичане успели перебросить во Францию экспедиционную армию – они прекрасно понимали, что против военной машины кайзеррейха один на один им не выстоять, и хотели поддержать союзника, – но фронт был рассечён (британские «матильды» и французские «S-35» не устояли под натиском германских «панцебёрен»[32]), английская армия была отрезана от французской, прижата к морю у Дюнкерка и разгромлена (частично уничтожена, частично пленена): эвакуации помешал Хохзеефлотте, прикрытый авиацией берегового базирования и молчаливо созерцавший картину катастрофы.

Дюнкеркский разгром

«Берсерки» и «беовульфы» господствовали в небе Франции, сводя на нет все попытки французского командования нанести контрудар. Гремящая лавина германского наступления сметала заслоны, наспех создаваемые из резервных частей французской армии, обходила узлы сопротивления, оставляя их защитников вариться в «котлах» окружений, и неудержимо катилась вперёд – на Париж. Держава, числившаяся в ряду великих, была сокрушена всего за полтора месяца: в конце мая гренадеры кайзера вошли в столицу Франции и заняли большую часть страны. Французские вооружённые силы не были разгромлены полностью – в южной части Франции оставались ещё десятки боеспособных дивизий (итальянцы, почуявшие запах богатой добычи и поспешившие вступить в войну, крепко получили по зубам и притихли), и оставался Алжир, гнездо «непримиримых», готовых сражаться до конца, – но было утрачено главное: были сломлены воля к сопротивлению и боевой дух, без которого нет и не может быть победоносных армий.