Выигрыши - Хулио Кортасар

— Пойдем поищем этого знаменитого метрдотеля, — сказал Лопес тоскливо.

Они неохотно вернулись в бар, где встретили Лусио и Атилио Пресутти, которые обсуждали причины остановки «Малькольма». Из бара можно было пройти в читальный зал, где зловеще поблескивал скандинавский рояль, а также в столовую, при виде которой Рауль восхищений свистнул. Метрдотель (это, несомненно, был он, ибо улыбался, как метрдотель, и, как метрдотель, отдавал распоряжения угрюмому официанту) расставлял цветы и раскладывал салфетки. Когда Лусио с Лопесом подошли к нему, он приподнял седые брови и поздоровался учтиво, но с явным холодком.

— Послушайте, — сказал Лопес, — мы, эти сеньоры и я, несколько удивлены. Уже десять часов утра, а мы до сих пор не имеем ни малейшего представления о маршруте путешествия.

— А-а, сведения о путешествии, — сказал метрдотель. — Кажется, вам вручат справочники и проспекты. Я сам не очень-то в курсе дела.

— Все здесь не в курсе дела, — заметил Лусио, повысив тон. — По-вашему, это вежливо держать нас в… неведении?! — заключил он и покраснел, не находя слов, чтобы продолжать разговор.

— Сеньоры, приношу вам свои извинения. Я не думал, что за утро… У нас было очень много работы, — добавил он. — Но обед будет подан ровно в одиннадцать, а ужин в восемь вечера. Чай, как всегда, в пять часов в баре. Господа, желающие отобедать у себя в каютах…

— Уж если говорить о наших желаниях, — сказал Рауль, — мне хотелось бы знать, почему нельзя проходить на корму парохода?

— Technical reasons [39], — поспешно проговорил метрдотель и тут же перевел фразу на испанский.

— На «Малькольме» авария?

— О нет.

— Почему же тогда мы все утро стоим?

— Сейчас снимаемся с якоря, сеньор.

— Куда, в каком направлении?

— Не знаю, сеньор. Предполагаю, что все это будет указано в проспекте.

— А можно поговорить с кем-нибудь из начальства?

— Мне сообщили, что штурман придет к обеду, чтобы приветствовать вас.

— А нельзя ли дать телеграмму? — спросил Лусио, чтобы извлечь хоть какую-то практическую пользу из разговора.

— Куда, сеньор, — спросил метрдотель.

— Как куда? Домой, — сказал Пушок, — узнать, как себя чувствуют родные. У меня, например, двоюродная сестра лежит с аппендицитом.

— Бедняжка, — посочувствовал Рауль. — Ну что ж, подождем, когда вместе с hors-dʼoeuvre [40] явится оракул. А я пока пойду полюбуюсь берегом Кильмеса, отчизной Викторио Камполо и прочих великих людей.

— Любопытно, — сказал Медрано Раулю, когда они немного растерянные выходили из столовой. — Меня ни на миг не покидает чувство, что мы влипли в пренеприятную историю. Все это забавно, разумеется, но пока не известно, до какой степени. А вам как все это представляется?

— Not with a bang but a whimper [41], — сказал Рауль.

— Вы знаете английский? — спросил Фелипе, пока они спускались на палубу.

— Да, конечно. — И Рауль с улыбкой посмотрел на него. — Я сказал «конечно», потому что все, кто меня окружает, владеют английским. Кажется, вы изучаете его в колледже.

— Немножко, — ответил Фелипе, который учился только для экзаменов. Ему очень хотелось напомнить Раулю насчет обещания подарить трубку, но было немного совестно. Не очень, правда, просто сейчас был не совсем подходящий момент. Рауль разглагольствовал о преимуществах английского языка, хотя и не особенно убедительно, слушая самого себя с какой-то насмешливой жалостью. «Неизбежная фаза гистриона, — думал он, — хитроумные поиски, первый учебный раунд».

— Становится жарко, — сказал он машинально. — Обычная влажность Ла-Платы.

— О да. А у вас шикарная рубашка, — восторженно заметил Фелипе, щупая материю пальцами. — Нейлон, конечно.

— Нет, шелковый поплин.

— А похоже на нейлон. У нас есть один учитель, он носит только нейлоновые рубашки, привозит из Нью-Йорка. Его прозвали Пижоном.

— А почему вам нравится нейлон?

— Потому что… ну, он в моде, и потом такая реклама во всех журналах. Жаль, что в Буэнос-Айресе он такой дорогой.

— Ну а вам почему он нравится?

— Потому что его не надо гладить, — сказал Фелипе. — Постираешь рубашку, повесишь на плечики, и готово. Пижон так объяснял.

Рауль, доставая сигареты, в упор посмотрел на Фелипе.

— Я вижу, вы очень практичный человек, Фелипе. Но можно подумать, что вам самому приходится стирать и гладить белье.

Фелипе покраснел и поспешно взял предложенную сигарету.

— Не подтрунивайте надо мной, — сказал он, отводя глаза. — Но нейлон для путешествий…

Рауль кивнул, помогая Фелипе выйти из затруднительного положения. Да, конечно, нейлон для путешествий…

Лодка, в которой сидели мужчина с мальчиком, приближалась к правому борту «Малькольма». Паула и Клаудиа помахали рукой, и лодка подошла ближе.

— Почему вы здесь стоите? — спросил мужчина. — Что-нибудь сломалось?

— Загадка какая-то, — сказала Паула. — Или забастовка.

— Какая там забастовка, сеньорита, не иначе как что-то сломалось.

Клаудиа открыла сумочку и показала две банкноты по десять песо.

— Сделайте, пожалуйста, одолжение, — сказала она. — Сплавайте к корме и посмотрите, что там такое происходит. Да, на корме. Посмотрите, нет ли там начальства и не чинят ли там что-нибудь.

Лодка стала удаляться, а мужчина, явно смущенный, не произнес в ответ ни слова. Мальчик, следивший за якорным линем, быстро стал его выбирать.

— Мысль хорошая, — сказала Паула. — Но как все это нелепо! Посылать кого-то шпионить, просто абсурдно.

— Не менее абсурдно, чем угадать среди возможных комбинаций из пяти цифр одну определенную. В этой абсурдности есть своя закономерность, хотя, возможно, я становлюсь похожей на Персио.

Пока она объясняла Пауле, кто такой Персио, лодка удалилась от «Малькольма», и лодочник ни разу не обернулся; Клаудиа почти не удивилась этому.

— Поражение astuzia femminile [42], — сказала Клаудиа. — Дай бог, чтобы наши рыцари принесли новости. А вы оба довольны своей каютой?

— Да, очень, — ответила Паула. — Для такого маленького судна каюты просто прелестны. Но бедняжка Рауль скоро пожалеет, что решил путешествовать вместе со мной, ведь он олицетворение порядка, в то время как я… Вы не находите, что разбрасывать вещи где попало — одно удовольствие?

— Нет, но ведь мне приходится вести дом и заботиться о ребенке. Порой… нет, думаю, я все же предпочитаю находить комбинации в ящике для белья.

— Рауль расцеловал бы вам ручки, если б услышал, — рассмеялась Паула. — Сегодня утром я, кажется, почистила зубы его щеткой. А бедняжка ведь так нуждается в отдыхе.

— К его услугам пароход, здесь даже слишком спокойно.

— Не знаю, я вижу, как он беспокоится, его раздражает эта история с кормой. И, говоря откровенно, Клаудиа, Раулю не очень сладко придется со мной.

Клаудиа почувствовала, что за этой настойчивостью кроется желание сказать что-то еще. Паула не слишком интересовала ее, но все в ней вызывало симпатию: и манера моргать, и резкие движения, когда она меняла позу.

— Вероятно, он уже давно привык к тому, что вы пользуетесь его зубной щеткой.

— Нет, именно щеткой-то и не пользуюсь. Я теряю его книги, проливаю кофе на его ковер… но вот зубной щеткой не пользовалась до сегодняшнего утра.

Клаудиа молча улыбнулась. Паула замерла в нерешительности, затем махнула рукой, словно отгоняя от себя муху.

— Может, лучше, если я скажу об этом сразу. Мы с Раулем просто большие друзья.

— Он очень славный молодой человек, — сказала Клаудиа.

— Так как на пароходе никто или почти никто этому не поверит, мне бы хотелось, чтобы хоть вы знали об этом.

— Спасибо, Паула.

— Это я должна быть благодарна за то, что вас встретила.

— Да, иногда бывает… Я тоже порой испытывала благодарность лишь за чье-то присутствие, чей-то жест, даже за молчание. Или за то, что можешь сказать, поведать самое сокровенное, чего не доверила бы никому на свете, и сделать это так же просто…

— Как подарить цветок, — сказала Паула, слегка коснувшись руки Клаудии. — Но мне нельзя доверяться, — прибавила она, отдергивая руку. — Я способна на всякого рода гадости, неизлечимо подла сама с собой и с окружающими. Бедняга Рауль терпит меня до поры до времени… Вы не можете себе представить, какой он добрый, понятливый, должно быть потому, что я не принадлежу ему; я хочу сказать, что существую для него лишь в плане интеллектуальном, если можно так выразиться. И если в один прекрасный день мы случайно окажемся в одной постели, думаю, на следующее же утро он почувствует ко мне отвращение. И не будет первым.

Клаудиа повернулась спиной к борту, стараясь спрятаться от уже сильно припекавшего солнца.