Замок искушений - Ольга Михайлова

«Неужели вы думаете, милый мой друг, читал он спустя час в ответном письме, что я весела, когда вы тоскуете? И неужели вы сомневаетесь, что я сострадаю вам? Я разделяю даже те ваши терзания, которые сама вынуждена вам причинять… Но вы же знаете, сколь дурно позволить вам придти! Это было свидетельством испорченности…»

Дювернуа потребовался целый час напряженного труда, чтобы сочинить ответ, в который ему удалось вложить весь трепет подлинного чувства, галантную почтительность и нежную настойчивость. Встречаясь с Габриэль в минувшие дни в столовой, он по скромным девичьим взглядам понимал, что пора переходить в наступление, и в конце письма сообщил, что сегодня после полуночи навестит её, чтобы выслушать решение своей судьбы.

Вся эта трехдневная волокита уже начала утомлять его.

Любой француз знает, что девственность — это женский недостаток, который легко устраняется мужским достоинством. Ближе к полуночи Дювернуа тихо прокрался по коридору в комнату Габриэль. Дверь оказалась незапертой, и он осторожно протиснулся внутрь. Бог весть, чего ждала утончённая и нежная девица, но Огюстен, если и не был рыцарственно почтительным и не сумел убедить свою очаровательную возлюбленную в чистоте своих чувств, то во всем остальном вполне преуспел.

Глава 8. В которой описывается весьма двусмысленный эпизод, свидетелем которому пришлось стать Клермону, а также повествуется о странном интересе, возникшем у его сиятельства Виларсо де Торана к замкнутому книжнику и библиофилу

…В то утро Клермон проснулся на рассвете и решил прогуляться к пруду. Пруд его светлости был рукотворным, но за годы обросший по берегам камышом, он выглядел живописно и вполне естественно. Вода была холодна, Арман не решился купаться, но направился обследовать ближайший горный кряж и неглубокое ущелье, по дну которого струился ручей, впадавший в пруд. Около часа он бродил по расселинам, любовался живописными нагромождениями каменных уступов, вслушивался в мелодию звенящего по камням ручейка. Вышел он из ущелья, когда солнце давно взошло и золотило воды пруда игривыми бликами. Он издалека заметил на озере Этьенна. Тот, как знал Арман, купался в любую погоду, и сейчас, переплыв пруд, вернулся к берегу.

Он вышел из воды обнаженным, подобный молодому богу, отряхивая намокшие на концах волосы, неспешно вытирая плечи и спину полотенцем, потом разлёгся на берегу, точно был один во Вселенной. Клермон не знал, стоит ли ему подойти поприветствовать графа, но тут ситуация осложнилась появлением мадемуазель Лоретт.

Клермон почувствовал тройную неловкость. Он не мог выйти к замку иначе, чем миновав пруд, но ему казалось бестактностью подходить к его сиятельству, пока тот не одет, но в ещё худшем положении, по его мнению, оказалась мадемуазель д'Эрсенвиль — каково ей застать графа нагим? Его же собственное положение свидетеля подобной сцены — тоже было до крайности неловким. Но он ещё больше смутился, когда понял, что неловкость в этой ситуации испытывает только он один.

Этьенн стыда не ведал. Он разлёгся на прибрежном песке, закинув руки за голову, и, хотя не мог не увидеть идущую к нему девицу, не шевельнул и мускулом, при этом не сводя ленивого и жесткого взгляда с мадемуазель Лоретт. Клермон почувствовал, как загорается румянец на его щеках и прижал ладонь к лицу. Он не знал, что делать. Вскоре он понял, что навязчивость мадемуазель, которую он подмечал в эти дни неоднократно, изуверски наказывается графом. Смутись он хоть на мгновение — он проиграл бы, но Этьенн спокойно поджидал излишне настойчивую девицу, и на лице его играла насмешливая, почти саркастическая улыбка. Он намеренно ставил Лоретт в смешное и унизительное положение, и получал от этого немалое удовольствие, понял Клермон.

Самому Арману казалось, что поведение мадемуазель д'Эрсенвиль выходит за границы приличий. Он был консервативен и не склонен к нарушению моральных норм, и полагал, что столь явно домогаться мужчины предосудительно и даже непристойно. В этом смысле он понимал его сиятельство, дававшего навязчивой девице понять, что он имеет право побыть в одиночестве. Однако понимал Клермон и неловкость положения Лоретт. Ей следовало поспешно уйти, но она не сделала этого. С несколько опрометчивым и неумным упрямством она подошла к его сиятельству и, присев рядом, стала разглядывать водную гладь пруда, давая ему возможность прикрыться.

Он не сделал этого.

Клермон, который уже устал от этой борьбы самолюбий и бесстыдства, решился было обнаружить своё присутствие, но тут у замковой стены раздался живой и радостный смех, и вскоре показались Сюзанн и Габриэль. За ними шёл Рэнэ де Файоль. Теперь положение Лоретт стало просто неприличным — она не могла допустить, чтобы её застали рядом с голым мужчиной. Она торопливо поднялась, и пошла навстречу сестре и Сюзанн. Воспользовавшись их приходом, вышел из-за скального уступа и Клермон. Приветствия заняли несколько минут, а когда компания появилась на берегу, сестру искренней улыбкой и нежным поцелуем встретил его сиятельство — в охотничьих штанах и белой шелковой рубашке.

Клермон, обдумав на досуге увиденное, счёл равно предосудительными и поведение графа — оно граничило с неуважением к женщине и откровенной аморальностью, и поступок Лоретт, который был неумным и нелепым. Но при этом заметил, что сам не очень-то осуждает Этьенна.

Сказывалось мужское братство и общая психология.

Но чем дальше он наблюдал за отношениями этих двоих, тем больше недоумевал. Если его сиятельство Виларсо де Торан ничуть не влюблён, а именно так ему казалось, то почему не объяснится с мадемуазель Лоретт? Но может ли сама Лора не понимать, что мужчина, ведущий себя, подобно его сиятельству, недостоин любви, и любая уважающая себя женщина должна просто в гневе отвернуться от него! Но ничего подобного не происходило. Лоретт, как тень, бродила по замку за Этьенном, а тот норовил поставить её в смешное положение и этим немало развлекался.

Впрочем, Этьенн не всегда был столь бестактен и демонстративно безжалостен, как при наблюдаемой Клермоном сцене у пруда. Чаще он держался вполне пристойно, не позволял себе ни грубостей, ни резких слов, был вежлив и сердечен, и бедная Лоретт всё время надеялась, что рано или поздно его сиятельство полюбит её.

Поведение Лоретт было замечено всеми, и как легко можно было догадаться, вызвало тихие и язвительные перешептывания. Особенно усердствовал Дювернуа. Он, как и Клермон, прекрасно понимал, что ставящая себя в столь двусмысленное положение девица отнюдь не пользуется симпатиями его сиятельства, и неоднократно позволял себе ядовитые насмешки над Лоретт. Их с улыбкой выслушивала Сюзанн, которой не было до Лоретт никакого дела, но кому же неприятно перемыть косточки ближнему? Их слушал и де Файоль, всегда предпочитавший сплетни. Габриэль при замечаниях в адрес сестры молчала, не протестуя и не возражая. Только Элоди, когда до неё порой доходили подобные перешептывания, как заметил Арман, злилась и нервничала.