Созвездие Овна, или Смерть в сто карат - Диана Кирсанова

В два года они снова навестили ортопеда, на этот раз другого, в платной городской поликлинике. После короткого осмотра врач направил их на рентген, а рассмотрев снимок, записал в тогда еще тонкой больничной карточке ребенка жестокий диагноз: «Врожденная дисплазия. Недоразвитие суставной впадины и головки бедра».

– Если бы вы начали лечение, когда девочка еще только-только начала ходить, то к полутора годам она была бы абсолютно здорова, даже не хромала бы, – сказало Валентине ортопедическое светило. – При таком заболевании важен каждый месяц. Но и сейчас могу сказать, что вы еще не слишком опоздали: обратись вы к нам еще через год – и ребенок стал бы инвалидом.

Оленьке назначили лечение, предупредив, что девочке с этого дня запрещены любые подвижные игры: ее болезнь чревата опаснейшими травмами, в том числе вывихом бедра. Олю занесли в список детей, числившихся в группе повышенного риска. Ей навсегда стали противопоказаны все виды спорта, занятия танцами, Оленьке нельзя было прыгать, бегать – это двухлетнему-то ребенку! А в дальнейшем, как с нескрываемым сочувствием прогнозировали врачи, Оленькина дисплазия могла привести к разрушению бедренной кости, и тогда девочка навсегда останется прикованной к постели.

«И все из-за того, – исступленно твердила Валентина, – что врач районной поликлиники не заметил у Оленьки болезни тогда, когда все еще можно было исправить!..»

Теперь на Оленькины ножки надевали жесткие «стремена», и недавно еще такой веселый ребенок заходился в плаче, как только ее несли к кровати. Илье и Валентине приходилось каждый раз выдумывать очередную историю – уговорить ребенка лечь спать в ужасных колодках становилось все труднее.

– Днем Оленька была резвым зайчиком, а теперь она превращается в черепашку с коротенькими ножками, – говорила мама (папа, чтобы дочь не видела его слез, уходил в другую комнату). – Моя доченька поиграет в черепашку ночью, а утром мы снова превратим ее в зайчика…

После таких сказок девочка соглашалась, чтобы ей распяли ножки. Но ночью родители все равно просыпались от ее плача…

Визиты к врачам стали для семьи Нехорошевых таким же привычным и необходимым делом, как работа. Валентина никогда бы не доверила девочку никому другому, всю дорогу она держала ребенка на руках – и в автобусе, идущем в город, и дальше, по дороге в поликлинику, и на самом приеме. А Оленьке шел уже четвертый год, и Валину ношу, вопреки поговорке, нельзя было назвать легкой. И как-то раз после очередного визита к ортопеду Валентина сама слегла с острейшим приступом остеохондроза.

Боль в спине была настолько сильной, что Оленькина мама не могла даже подняться с кровати. А утром надо было снова везти ребенка на рентген. Тогда жена младшего брата Валиного мужа, заглянувшая в дом деверя проведать Оленьку, предложила Валентине свою помощь:

– Завтра я сама еду в городскую поликлинику, Пашке противодифтеритные прививки делать. Хочешь – ты лежи, а я и с Оленькой по всем кабинетам пробегусь… Что мне стоит? И не бойся ты, управлюсь я с ребятишками…

Сначала Валя отказалась наотрез – но к вечеру боль в спине стала настолько сильной, что женщина сама отправила Илью за Галиной.

– Ты только с рук ее не спускай, – попросила она, доставая пухлую уже папку с историей Оленькиной болезни. – Девочка резвая, крутится все время, извивается, норовит спрыгнуть…

– У меня не вырвется! – генеральским басом пообещала Галина.

Наутро она, взяв на руки Оленьку и строго приказав четырехлетнему Пашке не отпускать материнского подола, направилась к автобусной остановке. Девочка капризничала и не хотела ехать с тетей Галей – ее пришлось долго уговаривать, обещать вечером устроить для послушной Оленьки кукольный спектакль. Валентина подождала, пока Галя с детишками скроется за поворотом, и, растирая поясницу, побрела обратно в дом.

А через несколько часов женщина узнала, что у нее больше нет дочери…

Галю с Оленькой на руках сшиб пьяный водитель – грузовик вынырнул из-за тихого секунду назад поворота, налетел на женщину и скрылся в лабиринте городских улиц. Ошалевший от скрежета Пашка успел метнуться назад, на тротуар, а его мать, по-прежнему прижимая к себе Оленьку, не сумев удержаться на ногах, рухнула вперед, головой прямо под колеса груженой фуры.

Хоронили их в закрытых гробах.

– Вот. Об этом все у нас помнят, хотя прошло уже двенадцать лет. Валентина, конечно, с тех пор стала словно бы не в себе: ходит, молчит, ни с кем почти не разговаривает. Пашку видеть не может – он ведь всего на год старше Оленьки, сейчас ему шестнадцать, и Валиной дочке почти столько же было бы… Но не только это. Валю вообще психиатру какому-то показать бы надо. Я-то у них в доме не бываю почти, а Ваня рассказывал: жена брата часами сидит на кровати, кашляет (с легкими у нее что-то) и Оленькины игрушки гладит… Разговаривает с ними… Поставит какую-нибудь на видное место и говорит. А то и петь начинает. Колыбельные…

Я поежилась, вспомнив увиденный в буфете детский грузовичок с отломанным колесиком и пустой, как будто не видящий меня взгляд Валентины.

– А вы сами, Алла, вы тогда еще… ну, когда Оленька погибла… Знали Ивана?

– Я? – Алла опять удивленно рассмеялась и провела рукой по своим белым волосам. – Я? Нет. Тогда мы еще были не знакомы.

Я открыла рот, чтобы задать вопрос об обстоятельствах, при которых у Пашки появилась мачеха (судя по тому, как легко болтала со мной Алла, то и дело подливая в рюмку и опрокидывая ее с почти гусарской удалью, она бы не обиделась на мою пытливость), но тут, метя во все стороны пушистым хвостом, в кухню неожиданно ворвался Аргус. Молодой пес, до сих пор возившийся на заднем дворе (во время Аллиного рассказа я машинально наблюдала в окно за безумствующим от избытка сил щенком), прискакал прямо в дом, вероятно, для того, чтобы показать хозяйке свою находку. Со своего места я не могла разглядеть, чем именно так гордится Аргус, видно было только, что это какой-то небольшой темный предмет. Собака, зажав его в зубах, мотала лобастой башкой, прирыкивала и косила на хозяйку хитрым коричневым глазом.

Я улыбнулась щенячьим шалостям, посмотрела на Алку – и привстала, изумленная тем, как в одну секунду посерело ее лицо.

Хозяйка дома смотрела не на меня: остановившимися глазами она наблюдала за собакой, и на лице ее жирным шрифтом был написан даже не страх – ужас. Она протянула руку – пес отскочил и присел в шаге от хозяйки, стуча по половицам хвостом, как палкой.

Теперь, когда его морда оказалась в полуметре от меня, я разглядела: в зубах у Аргуса зажата грязная, перепачканная сырой землей женская туфля на высоком каблуке-шпильке.

Не отводя глаз от собачьей игрушки, Алла как-то по-бабьи охнула и закрыла рот крест-накрест поднятыми к лицу ладонями; белая прядка вновь упала ей на глаз, в котором продолжал плескаться ужас. Помедлив несколько секунд, она протянула руку, с силой вывернула из собачьей челюсти Аргусову добычу – пес обиженно засопел и сел на свой палевый зад, наблюдая за хозяйкой, – одним резким движением откинула с железной печки заслонку и швырнула туфлю в пляшущий огонь.

– Что вы делаете?!

Алла с грохотом захлопнула печную дверцу – тени, плясавшие на ее лице, исчезли, слизнув напоследок краску с еще минуту назад розовых щек – и обернулась:

– Что?

– Зачем вы…

Я осеклась, провожая взглядом враз посерьезневшую Аллу. Только что порхавшая по кухне женщина тяжело поднялась с колен, еще раз проверила прочность печного засова и села на свое место, снова закрыв руками посеревшее лицо.

– Сейчас, – глухо донеслось до меня. – Сейчас, подождите…

Я притихла, машинально царапая ногтем клеенку.

– Простите, – после долгой паузы сказала Алла. – Простите. Я просто очень испугалась.

– Всего лишь туфля, – пробормотала я не очень уверенно; нам обеим было понятно, что на самом деле Аргус принес страшную находку.

– Это та самая туфля, – прошептала Алла, наклонившись почти к самому моему лицу. – Та самая, которую надели на ноги моей свекрови… перед тем, как ее похитили.

– Откуда вы знаете? – я тоже перешла на шепот, спина стала липкой.

– А ты разве не видела? У нее разрезан задник!

Сами того не замечая, мы сидели у стола, склонившись друг к другу, как две заговорщицы. Алла внезапно схватила мою руку:

– Помоги мне, а?

– В чем? – я все еще приходила в себя.

– Меня хотят свести с ума. В буквальном смысле!

– Я не понимаю…

Алла сглотнула и, оглянувшись на дверь, потом на окно, пересела ко мне еще ближе.

– Понимаешь… Только не подумай, что я сошла с ума… Но это правда! Кто-то хочет, чтобы я… покончила с собой.

– Кто?!

– Этого я не знаю, – белая рука снова отвела со лба прядь. – Но вот уже год, как за мной… охотятся.

– Охотятся? Год?!

– Да. Как только я вышла замуж…