Малахитовый лес - Никита Олегович Горшкалев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Полуартифекс Репрев крепче сжал в потных ладонях копьё, приподнял его, взглянул на Цингулона сверху вниз, стоящего на коленях и злорадно улыбающегося, и речитативом проговорил:
– А что потом? Ты снова лишишь меня этого права?
В ушах у полуартифекса зачастила секундная стрелка, её удлинённое тельце завершало круг.
– Не я, – ответил Цензор. – Выбирайте же скорее: пощада или смерть?
Репрев ещё раз примерил в руках копьё и сказал:
– Я своё решение принял, как только из меня сделали полуартифекса. Ни одна живая душа не пострадает. Даже такая чёрная, как у Цингулона.
Репрев опустил копьё, и оно, ослепительно блеснув, одело указательный палец в серебряное кольцо с обсидиановыми вставками и рубиновым цветком. И за этим блеском скрылся в лунной пыли Посланник Цензор, доброжелатель, господин Рознец, благодетель отряда его превосходительства генерала Цингулона.
Облако грифельной крошки взвилось вверх. Пространство зарябило, и из растрескивавшегося стеклом, с трещинами, как пушинка с одуванчика, воздуха за плечами доктора вышли два высоких существа с длинными передними клыками, спускающимися ниже их подбородков, в кроваво-золотых доспехах, с кровавыми, словно вымоченными в крови, плащами и с золотыми копьями, грозно смотрящими наконечниками на полуартифекса. И полуартифекс тотчас же погнался бы за длинными клыками, если бы боковым зрением не уловил, как убегающие от погони корабли отряда расстреливают из пушек корабли Кабинета, как на них возлагают огонь, словно букеты бархатцев.
«Там же живые кинокефалы! И малахитовая трава! В каком-то из кораблей должна быть малахитовая трава!»
И полуартифекс поспешил вызволять из беды отряд, сгребал в охапку кричащие о спасении души и доставлял их на Землю, вытаскивал из огня, из завесы дыма, посреди скрежещущего металла и воя аварийной сигнализации – один корабль, второй… Но к третьему – не успел, его унесла неизвестная сила в неизвестном направлении: снова колоссальная пушинка с одуванчика в космической мгле, как та, из которой пришли и в которую сбежали смилланяне с Цингулоном. Полуартифекс Репрев плыл на спине посреди космического океана, тишина звенела, и на него указывали орудия кораблей Кабинета; за ними – голубой остров посреди океана, голубой светлячок, планета Земля, а за ним – круглый стол Луны, серебряный остров, бессменный и, хотелось бы верить, вечный спутник голубого светлячка.
«Упустил Цингулона… А где-то там, на этом голубом шарике, – Агния и Астра. И что скажет Агния? Я пощадил убийцу Умбры и Алатара. Но с отрядом покончено. Дальше дело за Кабинетом. А я… а мне бы оказаться под лучом звезды, укрыться одеялом, сотканным из света, и закимарить. Знаете, почему в космосе тишина такая? А не тишина это вовсе: там мириады такие храпы выдают, то-то шум стоит! И это даже не мои слова, а того поэтишки. А может быть, поэта, и зря я на него так?.. Но мне бы… укрыться…»
И полуартифекс Репрев закрыл глаза.
Глава 18. Зов Бенгардии
Как только раздвинулись облака апрельского неба и обнажился отшлифованный солнечный диск, вымощенная белым камнем площадь загорелась, как лебединое крыло.
После того как Кабинет провёл расследование на базе отряда и собрал все улики, базу по просьбе горожан разрушили. Больше не пускали дым трубы крематория, не вышагивал больше отряд строем по ракетодрому, снесли забор из красного кирпича с колючей проволокой. И пространство стало простором, словно задышало полной грудью.
А там, у тёмного леса, поставили сцену, где по вечерам давали концерты музыканты, не прося за своё выступление ни сильфии. Фонари, инструменты, повсюду порхал лёгкий смех – так теперь проходили городские ночи на острове Буйном.
Бетонные куски стен с оставленными на них кровавыми надписями заключённых под толстым, но совершенно прозрачным стеклом словно зависли в воздухе: они держались на стеклянных постаментах из такого же крепкого стекла. Из вершин плит бил фонтан, ниспадая по ним невидимой вуалью водопада так, что за вуалью читались алеющие слова и вместе с тем скрывались все швы и неровности сооружения.
Плиты, в свою очередь, висели над огромным шаром – миниатюрной копией Земли в кинокефальский рост, высеченной в цельном хрустале. Вокруг памятника раскинулась лужайка. Высокая, как осока, трава, названная художником-ботаником, который и придумал её сорт, в честь осоки и вдохновившего его героя – Астры: «Астрока». В отличие от осоки, она не резала кожу своими краями, как бумага, и не была такой шершавой, а совсем наоборот: чтобы зайти в неё, снимали обувь. Сколько было раскидано травянистых островков по площади – не счесть.
В чём же заключалась необычность астроки? А в том, что даже если примнёшь её, она непременно встанет, выпрямится, и ничего ей не будет. Топчите астроку, избивайте её палкой, бегайте по ней, валяйтесь на ней хоть весь день – ей всё нипочём.
Астру очень смущало, что в его честь назвали растение. Агния думала предложить Астре написать художнику-ботанику письмо, в котором он убедил бы его поменять название на что-то более общенародное. Но она прекрасно понимала, какой сильной любовью Астра обожал растения, и ничего не говорила.
Перед памятником, подняв голову, стоял волчонок-кинокефал с ярко-белой, зажигающейся на солнце шерстью и с задумчивой тоской в ясных, просветлённых, как небо после дождя, голубых глазах.
«Вот мы и снова встретились, Алатар. Прости, что долго не объявлялся – были дела. Дела – говорю, а самому смешно. Наверное, ты качаешься сейчас в колыбели Вселенной, смотришь на меня оттуда и своим смехом сотрясаешь звёзды. Суета, сплошная суета, а не дела. Обещаю впредь навещать тебя почаще. Давай договоримся на… ну, допустим, на каждый день. И снова смеюсь. И ты наверняка догадываешься, почему: юный кинокефал Астра строит планы! Помнишь наше знакомство? В тот день меня уволили с работы, и я просто хотел поскорее попасть домой, а по воле судьбы оказался в Зелёном коридоре и встретил в пещерах тебя. И моя жизнь перевернулась с ног на голову. Не только из-за нашего знакомства, но из-за всего того, что мы пережили. Но ты был ярким пятном, моим путеводителем, моей путеводной звездой. Ты был моим учителем. Моим другом. Я в долгу перед тобой за то, что ты спас мне жизнь. Дважды. Пусть один раз ты
