Спираль времени. Гость из бездны - Георгий Мартынов

Почти все делалось руками людей. На Марсе еще не было того обилия кибернетических установок и “разумных” автоматов, которые являлись характерной особенностью жизни и быта этой эпохи.

— Мне здесь нравится, — сказал Волгин. — Как-то проще и понятнее. Действительно похоже на наше время. Жаль, что Виктора нет с нами.

— Я пропишу ему поездку сюда как лекарство, — пошутила Мельникова.

Гостей поселили в первом этаже трехэтажного дома, стоявшего в густом саду, где росли синие кусты и фиолетовые деревья. Внутреннее убранство дома ничем не отличалось от земного. Тот же комфорт, та же биотехника.

Каждую ночь город освежался дождем, который лился с купола. Откуда брали воду для этого дождя на планете, бедной влагой, оставалось пока неясным Мунций не смог ответить на вопрос Волгина.

— Я не инженер, — сказал он. — Думаю, что вода добывается искусственно. Завод воздуха, расположенный вблизи Фаэтонграда, частично работает. Он вырабатывает кислород и водород из почвы. А где есть эти газы, там нетрудно получить и воду.

Купол и сам по себе был загадочным. Сложное сооружение, имевшее многочисленные автоматические выходы, снабженное оросительной системой, было невидимо. Только рано утром, в косых лучах солнца, можно было заметить “что-то” над городом.

Арелеты, вылетавшие из города или возвращавшиеся в него, пролетали сквозь купол так же, как и ракетопланы, через отверстие, раскрывавшееся на мгновение и снабженное черным кругом для ориентировки автопилота.

Крыша над городом называлась “куполом”, видимо, в силу привычки или традиции. В действительности это был прямоугольный футляр, отделявший дома, сады и площади Фаэтонграда от внешней, сильно разреженной атмосферы. Учитывая его величину, трудно было понять, как и на чем он держался.

В городе ходили в обычной одежде, вероятно, воздух подогревался искусственно. Отправляясь на работу вне города, жители надевали плотные комбинезоны и герметические шлемы.

Все это придавало жизни “марсиан” своеобразный колорит.

Вечером в день прилета гости, сопровождаемые Мунцием, посетили, как и обещали, фаэтонцев. Беседа затянулась до глубокой ночи.

Переводчиком служила лингвмашина, но се нигде не было видно. Вероятно, она была вмонтирована в стол, за которым они сидели.

Обстановка фаэтонского дома, со странными волнистыми линиями предметов, показалась всем низкой и неудобной. Кресел не было — их заменяли “табуретки”. Но для своих гостей фаэтонцы приготовили обычную земную мебель

Мунций предупредил, что говорить надо тихо, почти неслышно, чтобы звук голоса не смешивался с переводом.

— Наш переводчик чувствителен и слышит прекрасно, — сказал он.

Работа лингвмашины была очень эффектна и просто ошеломила Волгина. Когда он заговорил, первым задав какой-то вопрос, послышался его же голос, отчетливый, достаточно громкий, произносящий незнакомые слова — тягуче-медленные, напевные Машина не считалась со скоростью речи Волгина. Запоминая его слова, она переводила их на фаэтонский язык еще долго после того, как он умолкал.

А когда Ая, совсем неслышно, отвечал Волгину, послышался голос, говоривший на чистом современном языке, только с длительными паузами между словами, соответствующими медленности речи фаэтонцев.

Так и шел весь разговор — неторопливо, спокойно Машина имитировала каждый голос, точно воспроизводя его звук и даже интонации Каждому казалось, что это говорит он сам, говорит свободно на чужом языке, в котором почти не было согласных букв.

И не только в речи, но и в жестах, движениях хозяев гости увидели на этот раз явную замедленность, ускользнувшую от них при первой встрече, на площади. А ведь Мунций говорил, что девять фаэтонских ученых, работавших на Марсе, специально отобраны как наиболее подвижные, наиболее энергичные. Каковы же тогда остальные?…

“Нет пределов разнообразию природы! — подумал Волгин. — Но трудно было бы человеку Земли жить среди них”.

В данном случае медленность речи фаэтонцев пошла даже на пользу. Слишком уж не похоже было вес, что они рассказывали, на жизнь Земли. Так было легче вдумываться в слова, представлять себе то, что за ними скрывалось.

На Мунция, Владилена и Мэри рассказы фаэтонцев производили такое же впечатление, как и на Волгина, Мельникову, Второва и Крижевского. Одинаково чуждый, одинаково непонятный мир вставал перед ними. Жизнь на Фаэтоне, отношения людей, их быт — вес было глубоко отлично, все было иным, чем на Земле. И только труд каждого фаэтонца на благо всего общества, единственный двигатель прогресса, ставил между ними и людьми знак равенства. Да еще наука — познание природы и се законов.

В этом отношении фаэтонцы обогнали людей. Они знали гораздо больше, и это чувствовалось, несмотря на явное старание хозяев говорить проще и понятнее.

Ая и его младший товарищ хорошо знали, что четверо из гостей не современные люди, что они явились из прошлого, и старались приноравливаться именно к ним, но это не всегда удавалось. Многое, очень многое осталось невыясненным, непонятным. И не только “старым”, но и “новым” людям.

Глядя на сидевших напротив него фаэтонцев, рассматривая черты их лиц, мощные лбы и огромные глаза, в которых светилась проницательная мысль, Волгин испытывал почти страх. Какая чудовищная пропасть отделяет его от этих “мыслящих существ”, как он привык называть про себя обитателей других миров, какая бездна между его и их умственным развитием! По сравнению с ними он был едва развившимся существом, только начинающим мыслить. Он не мог понять то, что для них было просто и ясно. А то, что оставалось непонятным, еще неизвестным для фаэтонцев, было вообще недоступно его мозгу.

Когда они вернулись домой, Волгин поделился своими мыслями со Второвым. Тот признался, что сам думал о том же.

— Современные люди, может быть, способны сравняться с фаэтонцами, — сказал он в заключение, — но мы… никогда!

— А все же они обратились за помощью к людям Земли.

— Для очистки орбиты? Что ж из этого! В твое время расчищали же землю с помощью примитивных тракторов.

— Ну это уж слишком!

В минуты раздражения Второв был склонен к преувеличениям, и это хорошо знал Волгин.

Мельникова все же осуществила свое намерение и спросила о причинах замедленности жизненных процессов у фаэтонцев. Потом она говорила, что сама была не рада, задав этот вопрос.

Ей отвечал Эйа. Биология фаэтонцев ушла очень далеко. И как ни старался Эйа говорить понятно, его объяснения опирались на знания, неизвестные еще на Земле. Мельникова ничего не поняла.