Телеграмма Берия - Валерия Троицкая

То ли под влиянием его эмоциональной речи, то ли от соблазна и интереса, которые, несомненно, были в этом предложении — я «дрогнула» и решила, что как-нибудь выпутаюсь из грозящих мне затем неприятностей — и согласилась.

Приехав в студию, мы узнали, то уже началось интервью с Марией Каллас, что мне надо срочно привести себя в порядок в соседней комнате и быть готовой к выступлению, которое будет проходить в виде задаваемых вопросов и соответственно моих ответов. Тут я сказала ведущему, что мне нужно знать эти вопросы заранее (имея в виду их возможное несоответствие Д.У. и моим вполне вероятным замешательством, если мне их зададут неожиданно). Свою просьбу я объяснила тем, что хотя и знаю французский язык, но могу что-то и не понять, растеряться при телевизионном выступлении.

Реакция ведущего была точно такой же, как у моего знакомого журналиста — на его лице отразилось удивление, затем он всплеснул руками и стал лихорадочно объяснять мне, что это просто невозможно, так как, зная вопросы заранее, я утрачу в моих ответах эмоциональность реакции, а, следовательно, существенно ослабнет впечатление зрителей. Я тщетно пыталась протестовать, но, в конце концов, пришлось с опаской выйти на интервью, так ничего и не добившись.

Первые вопросы были, разумеется, о советских спутниках, но, сказав, что о спутниках уже много сказано в прессе, по радио и на телевидении, я вскоре сумела перевести разговор на значение всех исследований, проводящихся во время МГГ. Я говорила, что спутники — блестящее достижение техники, открывающее принципиально новые возможности для научных исследований. Однако огромное значение в настоящее время имеет и то, что учёным более семидесяти стран удалось впервые организовать наблюдения, охватывающие всю Землю, её атмосферу и Мировой океан. Этот грандиозный эксперимент сблизил учёных стран с самыми различными политическими системами и убедительно показал общность их интересов в понимании того, что же происходит и почему на нашей планете. В конечном итоге результаты этих исследований интересны и важны для всех населяющих нашу планету народов.

Эта сторона МГГ позволяет назвать этот проект не только крупнейшим научным событием, но и одним из величайших гуманитарных достижений двадцатого века. Затем, перейдя к описанию тех суровых условий, в которых часто приходится работать геофизикам — в высокогорных районах, в Арктике, на ледяных просторах Антарктики, в экспедициях на разных широтах и долготах планеты, я привела несколько примеров проявляемых при этом мужества и, пожалуй, героизма. Подчеркнув то, что в Советском Союзе в связи с МГГ многие классические разделы геофизики получили возможность серьёзного развития, а ряд направлений исследований (в частности то, которым занималась я) были по существу рождены благодаря МГГ.

Ведущий не мешал мне говорить то, что я считала нужным, задавая лишь ряд вопросов по ходу дела.

Интервью кончилось, меня с французской щедростью на комплименты поздравляли с необычайно удачным выступлением, и вместе с сияющим журналистом Б. мы пошли к машине. По пути к ней Б. сказал, что по случаю столь удачного выступления он приглашает меня пообедать в один замечательный французский ресторан, который неизвестен иностранцам, так как не имеет даже вывески и знаком лишь парижским гурманам.

Я же находилась в состоянии крайнего, тупого уныния, понимая, что наступает час расплаты за проявленное самоволие. Однако, подумав горестно, что неприятности рано или поздно неизбежны, я решила принять это предложение, тем самым отодвигая во времени полагающееся мне наказание.

После изысканного обеда, между десятью и одиннадцатью часами вечера, я вошла в отель и сразу же увидела руководителя нашей делегации В. В. Белоусова, нервно ходившего по фойе отеля. Я подошла к нему, он очень сухо сказал, что уже несколько раз звонили из посольства и что нас обоих вызывают туда к восьми часам утра — завтра. После этого он отчитал меня с присущей ему вспыльчивостью, повергнув меня если не в отчаяние, то в состояние глубокой депрессии и позднего раскаянья от серьёзной вины по нарушению «Директивных Указаний», компрометирующей, как мне сказал В.В., всю делегацию. Мне было особенно неловко перед В.В., который столь много делал для успешной организации всё ещё редких зарубежных поездок советских учёных.

Я не могла заснуть, ругала себя, но в конце концов задремала. Наступило утро, и мы с В.В. отправились в посольство пешком — он двигался большими шагами впереди меня, я трусила за ним — почти бегом. Придя в посольство, тогда расположенное ещё на Рю-де-Бак, мы были сразу же приняты послом Виноградовым, который позже в разговоре упомянул, что он так же, как и я, кончил Физический факультет Ленинградского Университета. Комната посла была очень уютной, тяжёлые шторы были ещё не полностью открыты, слышалась тихая классическая музыка. Рядом с сидящим за столом послом стоял высокий мужчина, который, как затем выяснилось, был советским представителем высокого ранга в ЮНЕСКО — его фамилия была Кеменов. Увидев нас, посол встал, вышел из-за стола и с приветливой улыбкой, обратившись ко мне, сказал:

«Вы очень хорошо выступили вчера по телевидению — мы получили на редкость большое количество звонков от французских зрителей, которым оно очень понравилось. Все они отмечали вашу свободную манеру держаться, столь редкую, к сожалению, для наших представителей, интересное содержание вашего выступления, непосредственность в характере ответов на вопросы ведущего…»

В.В. и я, не ожидавшие такого поворота событий, в изумлении переглядывались друг с другом. Затем нас пригласили сесть и попросили коротко рассказать о некоторых сторонах деятельности по МГГ, особенно тех, которые были связаны с международным сотрудничеством. После пятнадцати-двадцати минут нас поблагодарили, мы стали прощаться, но тут Виноградов, обращаясь ко мне, сказал: «А вас, Валерия Алексеевна, я попрошу задержаться». Когда недоумевающий В.В. вышел, Виноградов и Кеменов начали очень благожелательно вести со мной светскую беседу, направленную, как мне показалось, главным образом на то, чтобы понять, что я за человек. Позднее выяснилось, что этот разговор не был праздным любопытством. Через пару дней Виноградов, вызвав меня в посольство, сказал, что он уверен в том, что я могла бы быть очень хорошим атташе по науке и культуре в Париже. Поэтому он спрашивал моего предварительного согласия, чтобы начать соответствующие действия в Москве. Спустя некоторое время в Москве меня вызвали в какое-то учреждение, расположенное в одном из переулков за старой станцией метро «Арбатская». Одним из первых заданных мне вопросов сотрудником этого учреждения был: «С какого года вы в партии?» Когда мой собеседник услышал, что я беспартийная, он, к счастью, быстро потерял ко мне интерес. В то время (середина пятидесятых годов прошлого века) в атмосфере посольства, как мне говорили потом знающие люди, я со своим независимым характером не продержалась бы и месяца.