Журнал «Вокруг Света» №07 за 1979 год - Вокруг Света

В ближних к городу борах ржавый хвойный настил сухо трещит под ногами, душно тут, как на чердаке.

Только в белокаменных, толстостенных храмах Кромника еще и держится прохлада, но службы и молебны тревожно коротки, а, на зыбкое пламя свечей глядя, прихожанам думается о страшном, чего и сил уже нету отмолить: об охваченных пламенем кровлях, о воплях погорельцев, о детках малых, оставленных по домам... Господи, сохрани и помилуй!

Так и не вызнали, отчего беда пришла на этот раз: от детской шалости, от вражьего ли поджога? Многие потом свидетельствовали, что первой вспыхнула деревянная церковь Всех Святых на посаде. Будто дожидаясь условленного знака, невесть откуда прыгнула на город ветряная буря. Все длилось не более каких-нибудь двух часов.

...На новой бумаге, сшитой в новую тетрадь, свидетель немного позже записал: «Весь город без остатка погоре. Такова же пожара пред того не бывало, то ти слывет великий пожар, еже от Всех Святых».

В голосе летописца, как и обычно при освещении подобных событий, ни скорби, ни отчаяния. Случившееся воспринято как неминуемая данность, которую ни обойти, ни объехать, а можно ее только сопоставить, сравнить по размеру с другими, сходными. Не бывало еще на Москве пожара, подобного Всехсвятскому. И все.

Но это не равнодушие усталого созерцателя земных суететвий. За безжалостными словами угадывается твердая вера в то, что город воскреснет из золы и чада. Потому что ему-то, летописцу, известно, что так или почти так уже бы бывало много раз — и с самой Москвой, и с иными русскими городами куда более славными и великими. И не только бывало, но, пожалуй, и наперед еще будет, и не раз, и в не менее страшном обличье придет беда, но это никак не причина для того, чтобы остолбенеть от предчувствий и перестать строить.

Пусть в Москве ныне ни единого двора нету целого, пусть! Но она не только лишь дерево и камень, не только богатые закрома. Она перво-наперво слово, и слово особое, давно уже у Руси на памяти. Да обойдется ли теперь Русь, и не одна она, без этого слова? А слово цело, так подыщется для него и новая плоть.

И строиться Москва начала в том же пожарном году. И хотя в тот год Москву лизнула до крови еще одна беда — дотянулась и сюда острым языком чума, обвившая русский Север, — город не оцепенел, не замер: он проклевывался золотыми всходами срубов, лез вверх из удобренной золою почвы, как крутобокая, не умещаемая в земле овощь.

Но тут встала перед горожанами, перед властью московской задача, решить которую было куда сложнее, чем понастроить жилья, амбаров, клетушек, лавок, банек и прочего, но которую решать надо было, ни на сколько не откладывая, если хотели, чтобы все понастроенное имело хоть какой-то смысл.

Как быть с Кромником Калиты, вернее, с жалкими его нынешними остатками? После смерти Ивана Даниловича сооруженные при нем дубовые укрепления горели, включая и последний раз, трижды.

Срубы почти все истлели, забутовка вывалилась наружу. Вместо ладных и мощных когда-то укреплений — безобразные груды мусора. Можно, конечно, сделать ВИДИМОСТЬ, кое-как пообровняв эти груды, залатав их деревом и покропив раствором известки, чтобы, когда обсохнет, отразилась в Москве-реке и Неглинке белая, якобы каменная, крепость.

Нет, Дмитрию на месте нынешних осыпей упорно мерещилась не поддельная, а настоящая белокаменная сила и краса. И пожары тогда не страшны, и не опасны осады. (При осаде больше всего боялись примета — это когда громадную хворостяную кучу подтащат, приметут к деревянной крепостной стене и запалят.) И таранные бревна, железом окованные, не так будут камню досаждать, как досаждают они дереву.

Да и что говорить, хотелось ему и перед молодою женой себя показать. И власть свою беспрекословную, и раннее мужество. А потому невольно переплелись в одночасье свадебные торжества с решением ставить каменный город. И не зря в летописях оба эти события навсегда остались рядом, строка к строке: сообщение о женитьбе в Коломне и следующее впритык за ним известие: «Toe же зимы князь велики Дмитрий Ивановичь посоветова со князем Володимером Андреевичем (двоюродным своим братом, соратником и другом пожизненным. — Ю. Л.) и со всеми своими старейшими бояры ставити град Москву камен, да еже умыслиша, то и сотвориша тое же убо зимы повезоша камень ко граду».

Так началась новая Москва.

И если бы люди московские 1366 года имели навык и досуг, они могли бы при самом начале строительства каменного кремля выяснить для себя, даже без подсказки летописных свидетельств, одним лишь заступом орудуя и терпением руководясь, что на месте ныне возводимой ими Москвы существовало, по крайней мере, шесть других городов с тем же самым именем. Может, они лишь слегка сбились бы при определении очередности этих городов или их числа. Но поскольку у них не было для такого дела ни досуга, ни навыков и работа шла спешная, то, перелопачивая, перебрасывая с места на место почву, они перемешивали ее археологические слои, чем невольно осложняли задачу будущей — XIX и XX веков — науки.

Вот почему сегодня, несмотря на известные достижения московской археологии, при уточнении родословия города не обойтись одними лишь показаниями земли, но нужно сопоставлять их и со скупыми выкладками старинных хроник. Причем удобства ради в этих изысканиях полезнее идти не по нисходящей — в прошлое, как поступают археологи, а по восходящей — из древности, как делают историки. И тогда, озираясь со строительной площадки белокаменной Москвы, мы увидим шесть сменяющих друг друга городов. По меньшей мере, шесть. Впрочем, дело даже не в числе, а в том, что за ним стоит.

I. Пра-Москва. О ней много и напряженно думают теперь, в XX веке. Нижняя граница ее теряется в дописьменной дымке архаических культур. Неизвестно, забредали ли сюда воины Святослава, шедшего по Оке на хазарский Итиль. По крайней мере, пра-Москву вполне мог видеть, а то и участвовать в ее укреплении Владимир Мономах, отец Юрия Долгорукого, приходивший в эти края с намерением прочного освоения ростово-суздальских лесных, речных и полевых угодий. Единичные археологические находки, связанные с пра-Москвой, дразнят пестротой и какой-то колдовской диковинностью. Тут среднеазиатская и армянская серебряные монеты, чеканенные соответственно в 862 и 866 годах, и глубокий ров оборонного назначения, проходивший возле юго-западного угла нынешнего Большого Кремлевского дворца; тут христианская вислая печать из свинца, датируемая 1093—1096 годами, и остатки булыжной (!) мостовой, на которой эта печать лежала.

Юрий Долгорукий, по традиции именуемый основателем Москвы, отнюдь не был ее первооткрывателем. Прибыв в эти края впервые на погляд своего обширнейшего удела, он застал на Боровицком холме и у его подножий город с крепостным валом и рвом, с достаточно сложным хозяйством. В пятницу 4 апреля 1147 года, когда сюда к нему приехали попировать князья Святослав Черниговский и Владимир Рязанский, хозяину-хлебосолу, по основательной прикидке историка Ивана Забелина, было чем угостить своих союзников.

Но история пра-Москвы завершилась не в этот сохраненный для нас летописцами день, а несколькими годами позже, когда Юрий повелел своему сыну Андрею насыпать тут новую крепость, большую прежней.

II. Москва Юрия Долгорукого. Видимо, старая была не только мала, но и обветшала уже. Не исключено, что и огонь наведывался на ее стены, на свой лад доказывая необходимость перемен. В 1156 году, когда над устьем Неглинной затеялась крупная перестройка, сам Юрий находился в Киеве. На этом основании Н. Н. Воронин предлагал считать основателем Москвы сына его, князя Андрея Боголюбского. Но ведь Андрей был лишь исполнителем работ, начатых по воле отца.

Татищев приписывает Юрию создание еще полудюжины здешних городов, в том числе Звенигорода, Рузы... Кроме того, он поставил на владимирской земле троицу самых первых тут каменных храмов, и от них началась слава залесского зодчества. Строительные замыслы и воплощения Долгорукого впечатляют размахом и продуманностью. Это был удавшийся опыт обживания Междуречья, его окончательной славянизации. Детям и внукам Юрия оставалось лишь поддержать заданный разгон строительной машины. Что они и сделали. Сначала Андрей Боголюбский со Всеволодом Большое Гнездо, потом сыновья последнего.

По мнению Н. Н. Воронина, московская крепость 1156 года не выходила за пределы старого рва, отсекающего с напольной стороны мыс Боровицкого холма. Однако раскопки показали, что ров был засыпан именно при Юрии. Крепость значительно прибавилась в сторону «поля» (нынешней Красной площади), но, как и прежде, стены шли по кромкам холма, не охватывая его подножий.

Юриев Кромник, видимо, превосходил крепость пра-Москвы не только размерами, но и мощностью своих деревянных стен-срубов, внутрь которых было положено немало земли.