ГЕННАДИЙ ШИЧКО И ЕГО МЕТОД - Дроздов Иван Владимирович

Я беседовал с такими, спрашивал:

— Зачем же вы приходите сюда? Ведь вы же не пьете, отрезвились?

Ответы разные. Вот некоторые из них:

— Мне здесь интересно.

— Хочу закрепить свои трезвеннические убеждения.

— Хочу усвоить методику Шичко, накопить знаний, материала, а затем и сам буду отрезвлять алкоголиков.

Один артист сказал:

— Мы, артисты, исправляем нравы, а тут даруют жизнь. Если выучусь — переменю профессию.

Отрезвленные охотно говорят о методе Шичко, горячо отстаивают то, что еще недавно казалось им пустой говорильней, неважным и несерьезным делом. Не стесняются говорить о своем прошлом — живописанием своего недавнего трагического положения они как бы высвечивают чудесность происшедшей с ними метаморфозы; по их словам, каждый из них, подобно Фениксу, снова возродился к жизни. Ну, словом у большинства этих счастливцев я наблюдал синдром разговорчивости — и, наверное, из этого страстного желания поделиться своим воскрешением, высказать слова благодарности в адрес учителя вырабатывается затем стойкая, непреходящая потребность и самим отрезвлять других, дарить и дарить людям счастье. Поначалу робко — сомневаются, смогут ли, справятся ли с ролью учителя. На этом этапе они жадно ищут книги, брошюры, ходят к тем, кто осмелился и уже ведет группы. Не один раз перечитают книги Углова, сделают нужные выписки. В таких поисках, в накоплении знаний и материала проходят месяцы, у иных год, два, а то и больше. Наконец, смотришь, набрал группу, отрезвляет. И повторяю еще раз, у всех получается. И результаты удивительны: отрезвляют большинство слушателей, а иные — до девяноста процентов. Не бросают и тех, кто по каким-нибудь причинам не поддается убеждению — звонят ему, встречаются.

Тех, кто отрезвляет, и тех, кто отрезвляется по методу Шичко, пока не так много. Недавно мне звонила женщина из Днепропетровска, просила назвать группу, куда бы она могла послать сына.

— Был в Афганистане, пьет по-черному. Спасите сына, он был такой хороший парень!

— А у вас в Днепропетровске разве нет таких групп?

— Нет, у нас нет! Днепропетровск — дыра, здесь много дыма, гари и в магазинах очереди. И кругом продают водку, вино и пиво — хотя залейся!

Позвали парня в Ленинград.

Слушаешь женщину и невольно задаешься вопросом: когда же во всех городах и селах появятся группы отрезвления по методу Г. А. Шичко? Нет у нас теперь другой надежды вырвать народ из пучины пьянства, как только на это удивительное, благородное и светлое движение — отрезвление людей по методике Геннадия Андреевича Шичко.

Ну, а как же наш Борис Качан? Помог ли ему Геннадий Андреевич?

Мы уезжали в Москву. В день отъезда нам с Борисом позвонил Шичко и пригласил в гости к его слушателям — мужу и жене К.

Я слышал о главном инженере, о его большом таланте, о том, что завод, где он работает, многими своими техническими новшествами и высоким уровнем производства обязан Виктору Петровичу К. Этот замечательный инженер и организатор вдруг ударился в загулы, и кое-кто уже готов был «поставить на нем крест», но...

Впрочем, лучше всю историю узнать из первоисточника.

Поезд наш отправлялся в полночь. Мы с Борисом имели свободный вечер и предложение Шичко приняли с удовольствием. Дверь открыла худенькая, изящная женщина, совсем еще молодая, лет тридцати.

— Входите, входите... Геннадий Андреевич уже здесь, а муж просил извиниться — задерживается на заводе.

Мы осмотрелись. Квартира просторная, богато, со вкусом обставленная. Множество радиоприборов, магнитофонные усилительные установки. Книги, дорогие безделушки. Все говорило о достатке хозяев.

Вера Антоновна, видимо, заметила наш интерес к обстановке, сказала:

— Это все — родители. И квартиру нам купили и мебель — все, все! У моего мужа отец — профессор, у меня — крупный инженер, а мать — доктор наук.

— Ваш муж, надо полагать, тоже имеет хорошую зарплату,— сказал я.

— Да, зарплата неплохая, но мы лет пять пили, все до рубля спускали...

Она ловко и бесшумно двигалась по комнатам, собирала на стол чайный сервиз. Ей, видимо, доставляло истинную радость принимать гостей.

— Ах, как это славно, что вы решились наконец к нам зайти!— сказала она Геннадию Андреевичу и по-родственному мило и нежно коснулась щекой его щеки.

Обращаясь к нам, добавила:

— Мы с мужем обязаны Геннадию Андреевичу вторым рождением.

Глядя на эту женщину, такую светлую и счастливую, никак не верилось, что еще недавно она предавалась пьянству. И не одна, а вместе с мужем — можно сказать всей семьей. У них есть четырнадцатилетний сын, но бабушка взяла его к себе. Сын и сейчас живет у деда-профессора, частенько приходит к родителям, но возвращаться к ним насовсем пока что не решается.

Вера Антоновна говорила о сыне с веселой усмешкой — дескать, вовремя сбежал от нас, а теперь-то вернется. Нам, конечно, не верят. Даже родители смотрят на нас с опаской, но мы-то знаем: дурь эта выветрилась навсегда.

Женщина посерьезнела, в глазах отразился след недавней беды.

— Вы не представляете, до какой черты мы с муженьком докатились. Понемногу-то и раньше попивали, но она, проклятая, точно зыбкое болото. Я работаю в районной санэпидстанции. Специалист по насекомым. Ну, спирт у нас, зелья разные для потравы разносчиков болезней. А начальница моя любит повторять: «Разные твои букашки-таракашки обойдутся и без спирта, он нам и самим нужен». Разольет к обеду по стаканчикам — мы и выпьем. Дальше — больше, домой прихожу пьяненькая. Муж скандалит, а я в ответ: и сам пьешь, так что замолчи. Ему бы бросить совсем да за меня взяться, а он, наоборот, стал больше пить, да вечерами, а то и ночами где-то бражничает. Однажды его привезли дружки совсем тепленького, в коридор втащили да и бросили. Гляжу на него, а и сама-то пьяная. Наутро протрезвела, задумалась: а ведь этак и совсем погибнем. А тут, на счастье, заметку в газете прочла о клубе трезвости. И словно кто в спину толкнул: иди! Я и пошла. Геннадий Андреевич выслушал меня, сказал: «Вон там свободное место — садитесь». День хожу, другой — вроде бы что-то и понимаю, но сама думаю: чем же они мне помогут? Неужели все просто так — послушаю их и пить брошу? Однако слова западают в память, тревожно на сердце... Потом и цифры стала запоминать... Не себя одну вижу, а общую картину этого ужасного помраченья. Вина все эти дни в рот не беру. В квартире прибралась, в парикмахерскую сходила. Книжки читаю. А муж пьет. Утром встанет, я ему завтрак приготовлю, рубашку поглажу, галстук подам. Смотрит он на меня, дивится. Ты, говорит, что это — будто бы трезвая? А я ему: «Хватит! Пить больше не стану». Это и есть тот момент, когда я наконец решилась. Ну, а потом — мужа в клуб привела...

Пришел с работы Виктор Петрович. И не один — с ним трое: веселые, шумные, молодые. Перезнакомились. Сели за стол. Качан с пристрастием поглядывал на хозяина: видно, как и я, не мог поверить, что этого крепкого синеглазого молодца еще недавно втаскивали в квартиру и, словно мешок с опилками, бросали в коридоре. «Главный инженер завода! — думал я. — Большого завода! И мог пропасть ни за понюх табаку».

Один из приятелей хозяина стал с демонстративным недоумением оглядывать стол: дескать, не вижу главного.

Хозяин сказал:

— Вина и водки в доме не держу. — И прибавил строго, почти приказал: — И вам не советую! — Потом, смягчившись: — Говорят, в Ленинграде есть клиники, где профессор для больных и всех своих сотрудников установил сухой закон. Курить тоже запрещает. Как вы думаете, — обратился он к Шичко, — поймут меня на заводе, если и я потребую того же?

— От всех потребуешь? — спросила жена.

— Ну, на всех моя власть не распространяется, а вот инженерный состав, мои помощники... Завтра же соберу и поговорю.

Два приятеля, пришедшие с ним заметно смутились. Видно, перспектива полной трезвости их озадачила.

— Мысль похвальная, — заговорил Шичко, — но я сторонник убеждения. Силовой прием тут плохой помощник. Вас могут обвинить в превышении власти.