Журавлиная родина - Алексей Ливеровский

У нас в компании было три собаки. Отец их называл прогончими. Ирония приставки заключалась в том, что наши гончие, подняв зайца, очень скоро возвращались назад. Это было не совсем так. Били мы зайчишек немало, но, честно говоря, больше прибылых белячков на первом, много на втором-кругу. Старые, опытные беляки обычно отделывались от наших гонцов довольно скоро, уходя на прямую или в крепкие места. Русаки и вовсе оставались мечтой. Словом, неважные были у нас в ту пору собачки.

В очередную субботу мы вышли со станции на последнем свету. Впереди четырнадцать километров лесной дороги, ночевка в знакомом доме, и наутро охота. На вырубе из частого осинника выбежала гончая собака и приветливо замахала хвостом. Все попытки прогнать ее ни к чему не привели. Даже сломанный на обочине прут не изменил ее решения присоединиться к нашей компании. Пес упорно плелся позади, соблюдая безопасную дистанцию. В дом мы его не пустили, надеясь, что ночью он уйдет.

Утром, когда мы кормили на крыльце собак, из-под стога, потягиваясь и приветствуя всех по очереди, вылез крупный, ладный выжлец. Пестрая мраморная рубашка, один глаз карий, другой мутно-голубой, как с бельмом, — арлекин. В те годы их было больше, чем сейчас. Меня поразила колодка выжлеца и ноги, они были великолепны. Правда, большая напружина в спине и не бочковатая, а очень опущенная грудь придавали собаке некоторую борзоватость.

— Дайте ему поесть, — сказал Щервинский. — Мы делали все, что полагается: гнали, ругали, били, но голодом морить — свинство. Поди сюда, песик. Как тебя? Арлекин? Арля! Арля!

Хитрость была довольно прозрачная — Щервинскому явно хотелось попробовать новую собаку: а вдруг хороша и поможет нашим? На охоту мы пошли с четырьмя гончими.

В позднюю осень выдаются такие тихие, задумчивые деньки. За низким туманом не видно солнца. Прохладный и влажный воздух так недвижен, что даже на самой верхушке осины не трепещут листики.

Охота наша шла по нешироким полям вдоль глубокой и быстрой речки. Мы двигались цепью, тяжело вытаскивая ноги из размякшей пашни. Гончие рыскали в опушке.

Не допустив на выстрел, из клочка некоей у камня выскочил русак. Подкидывая куцый зад, он мчался так, будто под лапами у него была не вязкая пашня, а твердая дорога. Собаки помкнули по-зрячему. Гон пошел кустами вниз по реке.

— Ну и русачище, — сказал брат. — Как осел, и ушами поводит. Такого не вернуть.

И верно, скоро собаки сошли со слуха, а через полчаса из кустов начали вываливать наши гонцы: Султан… Найда… Доннер — все тут, больше ждать некого.

— А где Арлекин?

— Как попал, так и пропал, — рассмеялся Щервинский. — Нас не боялся, а гона не перенес, исчез.

Сквозь низкие тучи пробилось солнце. Стая рябинников, чокая и повизгивая, пролетела за реку. Мы с братом сидели на камне, от которого выскочил заяц. Какая-то вялость обуяла в этот теплый, тихий осенний денек. Видя, что мы сидим, рядом расположились гончие. Султан недовольно выкусывал присохшую между пальцев грязь. Щервинский заметил на опушке косача и пошел его скрадывать — бесполезное занятие, от которого мы не могли отучить молодого охотника. Зонов, в душе рыболов, а не охотник, пошел посмотреть на реку.

Султан резко поднял голову и прислушался.

— Что это, — удивился брат, — слыхал?

— Слышал, но понять не могу — звон не звон, гон не гон. Будто собака пролаяла. Очень далеко.

Прошло немного времени, и в кустах у самого поля раздался гон. Впрочем, не гон, а какой-то обрывок — прозвучал и смолк.

— Гонит! Арля! — тихонько сказал брат, хватаясь за ружье.

— Сиди, Юра, не шевелись! Прямо на нас.

На пашню шаром выкатился русак. Прижав уши, он резво и легко мчался, взбрасывая длинные ноги. За ним, в каких-нибудь ста метрах, молча гнался Арля.

Стрелять было далековато, и почти тотчас зайца заслонили кинувшиеся к нему гончие. Свистнула дробь, в опушке хлопнул выстрел Щервинского. Брат погрозил ему кулаком — выстрел был совершенно дикий и мог скорее зацепить нас, чем зайца.

Гон пошел по деревне, вверх по реке и опять ушел со слуха.

На этот раз наши гончие не возвращались очень долго. Разойдясь, мы двинулись за ними и встретили Султана, Доннера и Найду. Они гуськом бежали вдоль реки. Арли с ними не было.

— Вернет, — сказал брат, — я в него поверил, ей-богу, вернет. Он…

— Тише! Слушайте! — перебил его Зонов. — Мне показалось, что далеко за деревней кто-то пролаял: ау-ау-ау! И всё.

Мы вышли на дорогу и не торопясь побрели к деревне. Собаки пошли у ног.

— Золотые гонцы, — язвил Щервинский. — Побегали часок за русаком и, пожалуйста, шпоры чистят.

У околицы, смешно разбегаясь и сходясь, бодались два козленка. На скрипучих воротцах катались ребята. Деревня вытянулась вдоль разъезженной до киселя широкой улицы. По обочинам тянулась намятая тропинка с набросанными кое-где кирпичами. У бревенчатых домов с высокими подвалами валялись капустные листья. На березах у домиков пели скворцы. Это старики прилетели прощаться — молодые давно сбились в стаи и отлетели на юг. Пахло дымком и капустными бочками.

В дальнем конце вдруг дружно залаяли дворовые собаки и пронзительный голос заверещал:

— Заяц! Заяц!

Русак бежал нам навстречу по обочине, у колодца вздыбился, покрутил ушами и скинулся в проулок. На дороге появился Арля, добежал до скидки, выдал уже знакомую нам очередь: «ау-ау-ау!» — и, увязая в жидкой грязи, помчался в тот же проулок.

— Володька! Давай к реке, наперерез. Зонов, к воротцам! Где заяц?

— Дяденька! Они в огород к Хромому побежали.

— Не ври, я их уже за тети-Маниной баней видел…

— Во-он они! Во-он они!

Далеко у речки, на потной, вытоптанной скотом луговине, виднелись фигурки зайца и собаки. Мы побежали во весь дух наперерез.

Русак бежал быстро, но далеко не так легко, как утром, он явно устал. И что это? Навстречу из кустов показались наши гончие, вся тройка. Миг — и собаки звездой накрыли замотанного зайца.

— Порвут! На куски растащат…

Когда я подбежал, то убедился, что русак останется целым. На нем передними лапами прочно стоял Арля и выразительно скалил молодые зубы. На меня он даже не уркнул.

Я поднял зайца за задние ноги, он не гнулся — застыл, как палка.

— Смотри, — показал я подбежавшему Зонову, — окаменел сразу, отойдет не раньше, чем через пять-десять минут. Еще немного, и он был бы пойман, согнан по всем правилам настоящего гончего искусства.

Щервинский и Зонов в тот же вечер с нашими собаками ушли на поезд. Мы с Юрием оставили себе Арлю и решили в понедельник идти на станцию охотой.

— Пойдем через Халики, — предложил брат, — если он и там будет держать, не бросит в ляге — значит, собака!

За ночь резко похолодало. Пропали скворцы. Навстречу, увязая колесами по ступицу, шли возы с капустой. Лошади натужно выдыхали белые клубы пара.

До самого леса раскинулось убранное овсяное поле. Влажная стерня мягко подавалась под ногами. Пахло овсом и мышами. Очень низко пролетели лебеди.

Лохматая и неторопливая снежинка, первая в этом году, села мне на плечо и тотчас растаяла. Я удивился:

— Смотри — снежинка. Верно говорят, что лебеди на крыльях приносят снег. И гляди, как странно: здесь солнце, а в елках туман запутался.

Халиками называется у нас большой отъем глухого высокоствольного ельника. Он далеко протянулся среди болот узкими длинными релками. Между релками такие же вытянутые, похожие на заглохшие реки, мокрые низины-ляги. Там тростник, черная ольха и под зеленым мхом потайные ручьи. По релкам сухие удобные тропинки — бывшие промысловые путики.

Арля очень скоро поднял зайца. Выдал «очередь» и пропал. Мы встали на просеке неподалеку от лежки. Два раза мы слышали собаку — один раз далеко, другой поближе. И опять наступила тишина.

Брат явно не успел приготовиться. Я заметил, что совсем рядом с ним проскочил заяц, и услышал два торопливых выстрела. Почти сразу за беляком перемахнул через просеку и Арля.

— Промазал?

— Он мчался как намыленный, я и обзадил.

Три раза, только три раза я слышал уже знакомые теперь обрывки гона. Брат каждый раз поднимал руку, показывая, где идет гон. Наконец голос Арли совсем рядом. Торопливый шорох по листве. Я вскинул ружье, долго ловил в прогалинках елового подседа мчавшегося со всех ног белячишку и промазал, раз за разом.

Заяц неожиданно быстро вернулся своим следом. Кажется, еще стремительней, чем раньше, он мелькал в частоколе осинничка. Длинной потяжкой я выбросил стволы далеко вперед. Беляк покатился шаром. Прежде чем я перезарядил, Арля накрыл зайца.

Очень скоро на островке, в самой топкой ляге, Арля побудил большого цвелого беляка. Мы видели, как он выскочил на просеку. Подстоять такого было не просто, но мы уже привыкли к молчаливому гону собаки, верили ей, стояли на лазах напряженно, как на стенде, а паратый выжлец так жал на зайца, что через полтора часа брат срезал его красивейшим выстрелом, почти влет, над просекой.