Пески веков (сборник) - П Шуйлер-Миллер

Я спросил:

— А вы ее не закрываете?

Он хитро взглянул на меня, сморщив нос.

— Она закрыта. С помощью реле Шлеммельмайера. Я думаю слово — и дверь открывается. Без этого никто не может зайти. Даже президент университета. Даже уборщик.

Я пришел в возбуждение.

— Дядя Отто! Мысленный замок может принести вам…

— Ха! Я должен продать патент, чтобы кто-нибудь разбогател? После прошлого вечера? Никогда. Я сам богатым стану.

Вот каков мой дядя Отто. Он не из тех, с кем приходится долго спорить, прежде чем они увидят свет. Ч ним вы знаете, что он никогда света не увидит.

Поэтому я сменил тему. Я сказал:

— А машина времени?

Дядя Отто на фут выше меня, на тридцать фунтов тяжелее и силен, как бык. Приходится ограничивать свое участие в споре, иначе посинеешь.

Я посинел соответственно.

Он сказал:

— Шшш!

Я его уже понял.

Он выпустил меня и сказал:

— Никто не знает о проекте Х. — И повторил подчеркнуто: — Проект Х. Понял?

Я кивнул. Говорить я не мог, гортань приходит в себя медленно.

Он сказал:

— Я не прошу тебя на слово мне верить. Я буду тебе демонстрировать.

Я старался держаться поближе к двери.

Он сказал:

— У тебя есть бумажка с твоим почерком?

Я порылся во внутреннем кармане жилета. Там у меня заметки для возможного письма возможного клиента когда-нибудь в будущем.

Дядя Отто сказал:

— Не показывай мне. Просто порви. На маленькие кусочки порви и кусочки в мензурку положи.

Я разорвал листок на сто двадцать восемь частей.

Он задумчиво посмотрел на них и начал нажимать кнопки на… ну, на машине. На ней толстая опаловая стеклянная пластинка, похожая на поднос дантиста.

Последовало ожидание. Он продолжал колдовать над машиной.

Потом сказал: «Ага!» и еще произнес странный звук, который я не могу передать.

Над стеклянным подносом, примерно в двух футах, появилось смутное изображение листка бумаги. Оно постепенно приобрело резкость, и… к чему тянуть? Это был мой листок. Мой почерк. Абсолютно четкий. Абсолютно законный.

— Можно его взять? — Я говорил хрипло — отчасти от удивления, отчасти из-за мягкого способа обращения моего дяди.

— Нет, — ответил он и провел сквозь него рукой. Бумага осталась нетронутой. Он сказал: — Это только изображение в фокусе четырехмерного параболоида. Второй фокус в прошлом, до того, как ты порвал листок.

Я тоже провел рукой. И ничего не почувствовал.

— Теперь смотри, — сказал он. Нажал кнопку на машине, и изображение листка исчезло. Потом он взял несколько листков бумаги из пачки, бросил их в пепельницу и поднес к ним горящую спичку. Потом выбросил пепел в раковину. Снова нажал кнопку, и бумага появилась, но с отличиями. Кое-где не хватало неровных кусков.

— Сгоревшие листы? — спросил я.

— Да. Машина должна проследить по времени гипервекторы молекул, на которые она сфокусирована. Допустим, некоторые молекулы рассеялись в воздухе — пф-ф-ф!

Я понял.

— Ну, если у вас пепел документа?

— Только молекулы этого пепла можно проследить.

— Но они будут так распределены, — заметил я, — что можно будет увидеть очертания всего документа.

— Гмм. Может быть.

Идея все более захватывала меня.

— Послушайте, дядя Отто. Знаете ли вы, сколько заплатит департамент полиции за такую машину? Да это будет такая помощь законным…

Я замолчал. Мне не понравилось, как он напрягся, вежливо спросил:

— Что вы сказали, дядя Отто?

Он проявил поразительное спокойствие. Реагировал только криком.

— Раз и навсегда, племянник. Все мои открытия отныне только я один использую. Сперва мне нужно начальный капитал получить. Капитал из другого источника, без моих идей продавания. После этого я фабрику по изготовлению флейт открываю. И потом, много спустя, ради прибыли времявекторную машину производить могу. Но сначала флейты. Прежде всего мои флейты. Вчера вечером я поклялся.

— Благодаря эгоизму мир великой музыки лишился. Неужели имя мое в истории как имя убийцы останется? Неужели эффект Шлеммельмайера — это способ мозги человеческие поджаривать? Или прекрасную музыку разуму приносить? Великую, удивительную, бессмертную музыку?

Правую руку он поднял ораторским жестом, левую держал за спиной. Стекла окон завибрировали от его слов.

Я быстро сказал:

— Дядя Отто, вас услышат.

— Тогда перестань кричать, — ответил он.

— Но послушайте, возразил я, — как вы собираетесь получить начальный капитал, если не хотите использовать свою машину?

— Я тебе еще не сказал. Я могу сделать изображение реальным. Что если изображение окажется ценным?

Звучит неплохо.

— Ну, например, какой-нибудь утраченный документ, рукопись, первое издание — такие вещи?

— Нет. Есть ограничение. Два ограничения. Три ограничения.

Я подождал, пока он прекратит считать. Три, по-видимому, оказалось пределом.

— И что это за ограничения?

— Во-первых, предмет в настоящем должен находиться в фокусе, иначе я не смогу сфокусировать на нем в прошлом.

— То есть вы не можете получить из прошлого то, что сейчас не видите?

— Да.

— В таком случае препятствия номер два и три представляют чисто академический интерес. Но все же каковы они?

— Я могу переместить из прошлого только грамм материала. Грамм! Тринадцатая часть унции!

— А в чем дело? Не хватает энергии?

Мой дядя Отто ответил нетерпеливо:

— Это универсальные экспоненциальные отношения. Всей энергии вселенной не хватит, чтобы два грамма принести.

Звучит туманно. Я спросил:

— А третье препятствие?

— Ну. — Он колебался. — Чем больше отделены друг от друга два фокуса, тем гибче связь. Нужно уйти на большую глубину, прежде чем настоящее потянет обратно. Другими словами, я в прошлое на сто пятьдесят лет углубиться должен.

— Понятно, — сказал я (на самом деле совсем нет). — Подведем итоги.

Я старался говорить как юрист.

— Вы хотите доставить из прошлого нечто такое, что принесло бы вам капитал. Оно должно существовать сейчас, вы должны его видеть, так что это не может быть утраченная историческая или археологическая ценность. Это нечто должно весть меньше одной тринадцатой унции, так что это не может быть бриллиант Куллинан или что-то в этом роде. Оно должно быть старше ста пятидесяти лет, так что редкой маркой быть тоже не может.

— Совершенно верно, — подтвердил дядя Отто. — Ты понял.

— Что понял? — Я задумался на две секунды. — Ничего не могу придумать, — сказал я. — Ну, до свиданья, дядя Отто.