Самый человечный человек. Правда об Иосифе Сталине - Елена Прудникова

В газетах о большевиках не писали и не могли писать. К этой революции социал-демократы не имели ни малейшего отношения. Она рождалась и вынашивалась совсем в других слоях общества – это была революция аристократии и буржуазии, рвавшейся к власти. А кто абсолютно не был готов к тому, что произошло, так это партия большевиков. ЦК, по-прежнему находившийся за границей, был отрезан от России войной, российский партийный актив разогнан по ссылкам либо ждет погоды. Молотов, уже много-много лет спустя, жаловался: «Вот я «Правду» выпускал, мне двадцать два года было, какая у меня подготовка? Ну что я понимал? Приходилось работать. А эти большевики старые – где они были? Никто не хотел особенно рисковать. Кржижановский служил, Красин – тоже, оба хорошие инженеры-электрики, Цюрупа был управляющим поместьем, Киров был журналистом в маленькой провинциальной газете…» А тех, кто рисковал, загнали туда, куда Макар телят не гонял, уж это-то Иосиф знал на своей шкуре…

Заграничное руководство тоже ничего подобного тому, что произошло, не ожидало. Ленин в Цюрихе говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции». И слова эти сказаны были в январе 1917 года.

В «час Х» в Петрограде руководили, а фактически представляли партию трое молодых членов нелегального Русского Бюро ЦК – Залуцкий, Молотов и Шляпников. Для них происшедшее тоже оказалось полной неожиданностью. Молотов впоследствии рассказывал:

«Когда разыгрались события 26 февраля, мы с Залуцким… пошли на нашу явку на Выборгской стороне узнать, как все-таки обстоит дело. А третьего нашего компаньона, Шляпникова, нет. Сказали, что он, вероятно, у Горького. Отправились к Горькому. Это поздно, ночью уж, наверное, 27 числа. Стрельба на улицах, стреляют со всех сторон. Стоим с Залуцким в прихожей у Горького. Он вышел – вот тут я его впервые и увидел.

Мы : Что у вас слышно? Не был ли у вас Шляпников?

Он : Сейчас уже заседает Петроградский Совет рабочих депутатов, – говорит, окая.

– А где заседает?

– В Таврическом дворце. Шляпников может быть сейчас там. Приходил ко мне и ушел.

Ну, мы пришли в Таврический, вызвали Керенского, он был председателем Совета – представились ему: «Мы от ЦК большевиков, хотим участвовать в заседании». Он провел нас в президиум…

27 февраля Керенский ввел меня в Петроградский Совет, когда он только создавался. Там большевиков было мало-мало».

«Тройка» начала действовать в меру своего умения и понимания ситуации. В Совет они внесли предложения: не оказывать никакой поддержки Временному правительству, запретить выпуск газет, не поддерживающих революцию. Трудно было придумать что-либо нелепее и несвоевременнее этих предложений – надо же ляпнуть такое именно тогда, когда вся страна находится в совершеннейшей эйфории по поводу «демократического» правительства и обретенной наконец-то свободы слова. Оба предложения, естественно, не прошли, лишь заставили относиться к большевикам как к людям несерьезным, подпортив репутацию их партии. Но репутация партии в глазах «буржуев» и «оппортунистов» не очень-то волновала «тройку». Молоды они были, молоды и не опытны, основные теоретики проживали за границей, и подсказать было некому. Но из Сибири уже ехали первые ссыльные, политики умеренные и разумные – депутат Госдумы Муранов, Каменев, Сталин…

…Прямо с вокзала он отправился к Аллилуевым. Тут его ждали, понимая, что при первой же весточке о революции он сорвется с места. А в столице куда деваться? Конечно, к ним, куда же еще! И вот он на пороге: все в том же костюме, в котором четыре года назад отправился в ссылку, уже распадающемся от ветхости, с ручной корзинкой, где помещался весь его багаж. Иосиф был все такой же – и не такой. Дети запомнили его подавленным, молчаливым, а теперь он стал веселым. Смеялся, шутил, показывал в лицах захлебывающихся от высоких речей станционных ораторов и жадно расспрашивал обо всем, краем глаза разглядывая друзей. Сергей и Ольга мало изменились за четыре года. Но надо же, как выросли дети: Аня и Надя – совсем барышни…

Немного отдохнув с дороги, Иосиф направился в редакцию «Правды» под настороженные взгляды членов «тройки», которые уже вошли во вкус политики и теперь опасались, что новоприбывшие задвинут их куда-нибудь в угол. Собравшиеся решили устроить вернувшимся формальный прием в руководство – приняли в члены Бюро Муранова, отказали Каменеву, Иосифа допустили с совещательным голосом, сославшись на «некоторые свойства личности». Он внутренне усмехнулся: боятся, что он их задавит своим авторитетом. Ну и ладно, он и с совещательным голосом стоит этих желторотых с их решающими, пусть-ка попробуют с ним поспорить… Ему не Бюро нужно, ему нужна в первую очередь «Правда», тогда он и без них обойдется… Иосиф, как Илья Муромец после второй чаши меду хмельного, чувствовал в себе силу. Теперь он на своем месте, это дело ему в самый полный рост! Ничего, что революция буржуазная, главное – что революция!

Уже 14 марта вышла его первая статья «О Советах рабочих и солдатских депутатов».16-го – еще одна, «О войне». «Голый лозунг «Долой войну!» совершенно непригоден как практический путь, ибо он, не выходя за пределы пропаганды идей мира вообще, ничего не дает и не может дать в смысле практического воздействия на воюющие силы в целях прекращения войны… Выход – путь давления на Временное правительство с требованием изъявления им своего согласия немедленно открыть мирные переговоры. Рабочие, солдаты и крестьяне должны устраивать митинги и демонстрации, они должны потребовать от Временного правительства, чтобы оно открыто и во всеуслышание выступило с попыткой склонить все воюющие державы немедленно приступить к мирным переговорам на началах признания права наций на самоопределение».

И так далее – почти в каждом номере. До сих пор он был мало востребован как политик, но много думал и много учился, и оказался в полной мере готов выступить и в этом новом амплуа, возглавив партию, пока не приедут из-за границы цекисты – когда они еще приедут? Не так это просто, в Европе идет война…

Теперь в полной мере оказался востребован и его литературный талант. Что стихи – детская забава! Все свое умение работать со словом, выработанное, когда он учился складывать слова в стихотворные строчки, Иосиф вкладывал теперь в газетные статьи, почти физически ощущая, как можно словом ворочать массы – как горный поток сдвигает с места громадные валуны. В свое время он оценивал стиль Ленина: «Каждая фраза не говорит, а стреляет». Перефразируя, можно сказать про сталинский стиль, что у него стреляет каждая мысль, а каждое слово пригнано к месту, как крупинки пороха, незаметно и предельно функционально. Оценки точны и взвешенны, ситуацию он чувствует, как чувствует лошадь хороший наездник, а ведь она была куда как сложна и менялась каждый день! Зато язык прост и доступен любому полуграмотному фабричному или солдату. «У Сталина исключительный язык пропагандиста, классический язык, точный, короткий, ясный. И в голову прямо вколачивал», – говорил Молотов.