Вильям Гарвей - Миньона Яновская

Вот перед Гарвеем лежит распростертая на столе собака. Ее грудная клетка вскрыта, видны нечастые натужные сжатия сердца. Вот они становятся все реже и реже, а вот последнее судорожное сокращение…

Животное мертво. Конец…

Нет! Ученый быстрым движением разрезает верхушку сердца и тотчас оттуда фонтаном бьет кровь. Любопытно! Что заставило кровь с такой силой выйти наружу? Совершенно очевидно: пульсация предсердий, ведь это они как раз и находятся в верхушке сердца. Это была последняя, слабая пульсация, но все еще достаточно сильная, чтобы изгнать из предсердия находящуюся в нем кровь.

Но ведь из этого следует, что кровь переходит из предсердий в желудочки при помощи сокращений первых, а вовсе не от растяжения желудочков, как это утверждают все анатомы, уподобляющие сердце кузнечным мехам!

Да, именно это и следует из подобного опыта. Но надо еще проверить, чтобы окончательно убедиться. И Гарвей проверяет и всякий раз убеждается в правильности своего наблюдения. Так оно и есть: благодаря сокращениям предсердий, силой этих сокращений кровь переходит в желудочки — следующий этап своего пути. А в результате сокращений желудочков — в соответствующие сосуды.

Значит, сердце работает как нагнетающий насос, активным моментом его движений является сокращение — систола, а не расслабление — диастола.

Вот и обнаружена еще одна ошибка анатомов и физиологов! И активная роль сердца, как центрального органа движения крови, казалось бы, установлена…

Нет, еще не установлена. Если сердце насос, если оно способно активно сокращаться, причем с такой силой, которая выталкивает из него массу крови, значит, строение его должно быть подобно строению мышцы. А ведь и это почти всеми отрицается.

Начинается новый этап экспериментирования — надо доказать, что сердце есть мышца.

Гарвей вправе был сказать о себе:

«Я был приведен к познанию функций сердца прямым наблюдением фактов, но не изучением авторов».

Он наблюдал и наблюдал, множил и множил факты и, только когда не оставалось никакого сомнения, никакой возможности сослаться на случайность, делал вывод. Но уж такой вывод был категорическим, и никакие нападки, никакие авторитеты не могли поколебать убежденности ученого.

Он в самом деле «преподавал и изучал природу не по книгам, а рассекая трупы, не в измышлениях философов, а в фабрике самой природы».

Гарвей вырезает у животных сердца, лишает эти сердца предсердий, и они еще некоторое время продолжают биться. Он разрезает сердце на части и видит, как сокращается и расслабляется каждая отдельная часть.

Он обнажает и разрезает мышцы угря; вынутые из тела куски мышц продолжают двигаться. Гарвей сравнивает их движения с движением частей сердца и приходит к выводу, что эта интереснейшая особенность присуща именно мышцам.

Так, в результате наблюдений рождается версия. Дальнейшими опытами надо эту версию либо подтвердить, либо отвергнуть. Он снова вскрывает без разбора и мелких, и крупных животных, и теплокровных, и холоднокровных; чем больше их, чем они разнообразней, тем, значит, правильней будет сделанное заключение.

Что он наблюдает?

Прежде всего, ритмичные сокращения сердца у всех решительно животных, которые подверглись его опытам: у собак, свиней, жаб, змей, лягушек, улиток и т. д. Движения сердца продолжаются до полного умирания животного — тогда сердце становится мягким и расслабленным.

В результате пристального и длительного наблюдения за деятельностью сердца в живом организме Гарвей отмечает несколько главных моментов: сердце приподнимается, выпрямляется, образует род острия и в этот момент ударяет в грудь, так что удар его можно чувствовать у наружной стенки грудной клетки; в момент удара сердце уменьшается, суживается и удлиняется; если взять в руки сердце, когда оно еще движется, то при его умирании ощущается постепенное затвердевание — это происходит от сокращений, точно так же, как это бывает с мускулами предплечья, когда, положив на них руку, чувствуешь их напряжение и сопротивление. При своем движении сердце меняет окраску — сокращаясь, бледнеет; тотчас после сокращения принимает свои обычный красный цвет.

Что же из всего этого следует? А вот что: «Из этого явствует, что все происходит иначе, чем обыкновенно об этом думают», — записывает Гарвей.

Во-первых, сердце представляет собой мышцу. Во-вторых, напряжение сердца отвечает активному моменту его деятельности, стало быть, оно должно быть уподоблено не кузнечным мехам, а давящему насосу, «нагнетающему аппарату»: при своем движении и напряжении сердце не присасывает к себе кровь, а, наоборот, выталкивает ее; когда же оно спадает, расслабляется, кровь стекает в его полости. И самое главное, сердце является центральным органом кровеносной системы, благодаря его работе кровь движется по сосудам в одном определенном направлении.

В одном направлении? Ну, это еще надо доказать! Но прежде следует убедиться, что все наблюдения над деятельностью сердца у животных так же правильны и для человека.

И Гарвей бежит к своему пациенту — сыну лорда Монтгомери, за которым он давно уже наблюдает. Он хочет еще раз присмотреться и прислушаться.

Надо сказать, что в этом Гарвею просто повезло: не каждому врачу, исследователю, ученому выпадает на долю удача наблюдать движение сердца на живом человеке!

Сын лорда Монтгомери страдал тяжелой болезнью: левая половина грудины у этого молодого человека была поражена костоедой. Под кожей гулко билось сердце, почти ничем не отделенное от глаза и уха врача. Было отчетливо видно, как в момент сокращения оно как бы совершает дугу и с силой ударяется о поверхность тела. И было ощутимо слышно, как оно расслабляется в момент паузы и словно замирает на мгновение…

Как врач, Гарвей ничем не мог помочь своему пациенту, как исследователь, он многое почерпнул для себя из его болезни.

Произведя около восьмидесяти вскрытий различных видов животных, ежедневно внимательно и терпеливо изучая движение сердца, собрав множество наблюдений над внутренностями животных, Гарвей, наконец, сказал себе: «Кажется, я достиг цели, — мне удалось выбраться из непроходимого лабиринта и познать движение и функции сердца».

И не только сердца — артерий… А ведь как раз артерии и были камнем преткновения в этом непроходимом лабиринте, артерии, в которые ученые сначала поместили только «дух», затем разбавили его небольшим количеством крови и в которых, как оказалось в действительности, ничего, кроме крови, нет. Правда, артериальная кровь несколько отличается по составу от венозной, но это вопрос второстепенный. Кровь, какого бы ни была она состава, все же кровь, и никакие «духи» касательства к ней не имеют.