Гонки на мокром асфальте - Гарт Стайн

Сделав завершающий круг, медленный, чтобы охладить машину, мы подъехали к паддоку, где нас ожидали мастера и рабочие, все, кто там находился. Они окружили машину, высвободили меня из одеяла, и я выпрыгнул на бетон.

— Понравилось? — спросил меня один из рабочих, и я гавкнул в ответ. Еще бы мне не понравилось. Потому я и гавкнул, и высоко подпрыгнул.

— Ну ты и дал дрозда, — сказал Пэт Дэнни. — Нам повезло, ты — настоящий гонщик.

— Я все делал, как мне приказывал Энцо. А он постоянно лаял два раза, — шутливо сказал Дэн. — Значит, быстрее.

Все рассмеялись, и я снова дважды пролаял. Быстрее! Скорость. Машина. Покрышки. Звук. Ветер. Подъем. Вершина поворота. Спуск. Точка переключения скоростей. Зона торможения. Вот что такое гонки! И все это я знал!

Больше мне нечего рассказать о нашей поездке на гонки, потому что самым главным я с вами уже поделился. Теперь вы знаете, какое впечатление оставили у меня те невероятно жаркие круги на треке. До того момента я всего лишь думал, что люблю гонки. Я понимал разумом, что мне должно нравиться участие в них, но самих гонок я не знал. Да и кто может знать о гонках до того, как сам сядет в автомобиль, пройдет несколько кругов на скорости, от которой волосы на загривке встают дыбом, когда покрышки едва сцепляются с трассой, а двигатель жалобно воет и молит об остановке.

Остальная часть гонок проплыла перед моими глазами как сон. Я мечтал еще раз покататься с Дэнни, но подозревал, — и как оказалось, правильно, — что трека мне больше не увидеть. Но у меня есть мои воспоминания, я могу воскресить их и вновь пережить те чудесные минуты. Гавкнуть два раза — это значит быстрее. Очень часто я во сне лаял два раза, потому что мне снилось, как мы с Дэнни мчимся по Тандерхиллу, одни, несемся по треку все быстрее и быстрее. И тогда я лаю. Два раза. Еще один кружочек, Дэнни. Еще один! Быстрее!

Глава 27

Шесть месяцев тянулись и миновали, Ева все еще боролась за жизнь. Затем прошел седьмой месяц, а за ним и восьмой. В начале мая Дэнни и меня пригласили к «близнецам» на обед, особенный, потому что он пришелся на понедельник, а среди недели, да еще под вечер, мы к ним никогда не приезжали. Мы неловко стояли посреди гостиной, у пустой больничной кровати, наблюдая, как Триш и Максвелл накрывают на стол. Евы в комнате не было.

Я отправился на разведку и вскоре обнаружил Зою в ее комнате. Она сидела на полу и тихо играла сама с собой. Ее комната у Максвелла и Триш была значительно больше той, что она занимала в нашем доме, и выглядела гораздо лучше. В ней было все, о чем только может мечтать маленькая девочка, — рюшечки и оборочки, куклы, мягкие игрушки, постельное белье с веселым рисунком и нарисованные на потолке облака на синем небе. Зоя, поглощенная уборкой домика для куклы, не заметила, как я вошел.

На глаза мне попался наш старый самодельный мячик из носков, видимо упавший с полки, забитой ее одеждой, или вылетевший из ящика. Я подскочил к мячику, ткнув его носом, подкатил к Зое, подбежал к ней и опустился на передние лапы. Задние лапы у меня оставались прямыми, хвост торчал дудкой. На языке тела подобный знак везде означает только одно: «Давай поиграем!», но Зоя не обратила на него внимания.

Я все повторил снова — схватил мячик, подбросил в воздух, а когда он опустился мне на нос, подпрыгнул. Мячик снова взлетел вверх и опустился к ногам Зои. По-моему, я ясно показывал ей свои намерения — поиграть в «Энцо-принеси». Зоя, однако, играть не собиралась. Она отшвырнула ногой мячик. В последней попытке увлечь ее я несколько раз нетерпеливо пролаял. Тогда она повернулась и серьезно посмотрела на меня.

— Не хочу больше в игры играть. Я должна быть взрослой.

Я изумился. Моя малышка Зоя в свои детские годы собиралась стать взрослой. Какая печальная мысль.

Я разочарованно отошел к двери, оглянулся.

— Иногда случается и плохое, — бормотала Зоя. — Что-то меняется, и мы должны меняться.

Она явно повторяла чьи-то слова. Уверен, она сама в них не верила и даже не понимала значения. Возможно, вбивала в память, считала, что они содержат ключ к ее неясному будущему.

Я вернулся в гостиную и стал вместе с Дэнни ожидать Еву. Наконец она появилась в двери коридора, который вел к спальням и ванным. Под руку ее поддерживала сиделка, та самая, которая все время что-то вязала, сидя в кресле, и спицы в ее пальцах своим постоянным клацаньем и перестуком доводили меня до безумия. Ева выглядела великолепно. В роскошном длинном платье цвета морской волны с глубоким вырезом. На шее у нее висели прелестные бусы из речного жемчуга — их ей подарил Дэнни на пятую годовщину свадьбы. Волосы Евы, еще не очень длинные, были уложены в некое подобие прически, а вся она просто сияла от радости. И хотя она ступала осторожно, как по эскалатору, опираясь на руку сиделки, Дэнни встретил ее аплодисментами.

— Сегодня — первый день после моей смерти. Вчера я должна была умереть, а я еще с вами, — сказала Ева. — Поэтому давайте праздновать.

Вот моя мечта — жить каждый день так, словно крадешь его у смерти. Ощущать радость жизни. Не чувствовать тягот, бремени страха и мук, всего того, с чем мы постоянно сталкиваемся. Говорить: «Я жив, и потому все прекрасно. Я есть, я с вами». Вот к чему хотелось бы устремиться. Именно так я и проживу свою следующую жизнь.

Праздник прошел весело. Все были счастливы, а те, кто не был, — притворялись счастливыми, причем так убедительно, что остальные поверили. Даже в Зое ожило ее прежнее настроение. Она, похоже, на некоторое время забыла о необходимости стать взрослой. Когда настал час нам уходить, Дэнни взасос поцеловал Еву.

— Я очень люблю тебя, — сказал он.

— А я очень хочу вернуться домой, — ответила Ева. — Я обязательно вернусь к вам.

Она устала. Присев на диван, подозвала меня к себе. Я позволил ей почесать мне за ухом. Дэнни помогал Зое готовиться ко сну, «близнецы» в кои-то веки держались от нас в почтительном отдалении.

— Я знаю, как разочарован Дэнни, — говорила мне Ева. — Они все разочарованы. Они хотят, чтобы я стала вторым Лэнсом Армстронгом. (Лэнс Армстронг, знаменитый американский велосипедист, родился восемнадцатого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят первого года в г. Даллас, штат Техас. Победитель многих гонок, в т. ч. Чемпионата мира. Второго октября одна тысяча девятьсот девяносто шестого года врачи определили у него рак яичек, обнаружили метастазы в области легких. Еще через неделю врачи нашли у Лэнса две опухоли мозга, одну — над центром, ответственным за координацию движений, другую — в трех микронах от зрительного центра. Не так давно в шестой раз он стал чемпионом гонки «Тур де Франс».) Если бы я могла просто взять боль и вырвать ее из себя, я бы им и стала. Но я не могу, Энцо. Она сильнее меня, и она везде.

Из ванной донесся плеск воды и смех Зои. Она играла. Дэнни был рядом с ней. Они смеялись, словно не было у них никаких бед.

— Не следовало мне на это соглашаться, — говорила она с сожалением. — Нужно было ехать домой, оставаться с вами. Это я во всем виновата, должна была проявить твердость. Что теперь горевать? Дэнни сам говорит: «Бессмысленно расстраиваться из-за того, что уже произошло…» Ради меня, Энцо, береги Дэнни и Зою. Они счастливы вместе.

Она кивнула, стряхивая мрачные мысли, посмотрела на меня.

— Видишь? — спросила она. — Я уже не боюсь этого. Прошлый раз я попросила тебя остаться рядом, чтобы защитить меня, но теперь мне уже не страшно. Потому что это не конец. — Она рассмеялась своим обычным смехом, который я помнил. — Ты знал, я вижу. Ты все знаешь.

Ну, положим, всего я не знаю, но свою ситуацию она оценивала правильно: ей в отличие от многих других доктора могли не помочь, а только рассказать, почему они не способны сделать то-то и то-то. А еще я знал, что, как только ей стал известен диагноз, а те, кто ее окружал, приняли его, согласились с ним и постоянно напоминали о нем ей, болезнь сделалась неизлечимой. Видимое стало неизбежным. Автомобиль движется туда, куда смотрят глаза.

Мы уехали, Дэнни и я. По дороге домой я не уснул в машине, как обычно. Я смотрел, как мимо нас проносятся яркие красивые огни Белльвью и Медины. Когда мы пересекали озеро по понтонному мосту, я видел отражение Мэдисон-парка и района Леши, высотные здания центральной части города, выглядывающие из-за горного хребта Бейкер-ридж, — города сурового и настороженного, чей возраст и грязь скрывала ночь.

Если когда-нибудь я окажусь перед расстрельной командой, то встречу приговор достойно и попрошу не завязывать мне глаза. Я вспомню о Еве и о том, что она мне сказала: «Это не конец».

В ту же ночь она умерла. Я видел во сне, как душа ее отлетела с ее последним вздохом. Она стала свободной от всех своих обязательств и потребностей, от всех причин. Она рассталась со своим телом и, не обремененная ничем, продолжила путь куда-то на небеса, где собирается материя души и играет, формируя радость и мечтания, которые мы, смертные, не можем себе и представить, выделывает всякие штуки, не поддающиеся нашему разумению, но которые мы сможем постичь, если захотим и свое желание сопроводим верой.