Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– Я увижу, как ты горишь еще до восхода следующей луны, – прорычал барон Хьортт, и сестра Портолес подумала, что он, пожалуй, прав. Она вспомнила выражение, появившееся на лице его сына, когда телохранительница не бросилась через горящую террасу, чтобы спасти его, – ненависть, страх и недоумение… Семейное сходство несомненно. Она задумалась, умрет ли сама как-то лучше, – хуже, кажется, невозможно.

– И такую десятину ты платишь после всего, что я для тебя сделала? – проворчала аббатиса Крадофил, подталкивая сестру Портолес к огромным дверям из белого дуба.

Здесь не стояло никаких караульных: королева повелела, чтобы всякий убийца имел такой же шанс получить ее трон, каким когда-то воспользовалась она сама. За двадцать лет правления сорок семь претендентов прошли через эти последние врата, и сорок шесть черепов обрамляли проем, щерясь с высоты на аристократа, аббатису и анафему. Недостающий череп, наверное, принадлежал человеку, недостойному смерти от клинка королевы, – ничтожеству, сброшенному вниз искать более подходящую могилу среди демонов-падальщиков Звезды.

– Видит Падшая Матерь, Портолес, если ты будешь так же вольно говорить перед нашей первосвященницей, я сама сверну тебе шею.

– Благодарю за милосердие, высшая, но я его не приму, – услышала сестра Портолес собственный ответ и подивилась тому, что, похоже, выучилась грешить рефлекторно. Неужели демонская природа, задавить которую монахиня старалась всю жизнь, вырвалась на свободу, когда она позволила сэру Хьортту умереть? Может быть, злой умысел Обманщика разжигал этот бунт в ее груди? Как бы ни хотелось Портолес поверить подобным оправданиям, в глубине души она знала: ее любовь ко греху не является чем-то новым и, как бы яростно она ни боролась со своей низменной натурой, прегрешения доставляли ей больше радости, чем когда-либо приносило послушание.

Багряный тронный зал был встроен в край кратера заснувшего вулкана – бескрышный полумесяц полированного обсидиана, заканчивающийся двухтысячефутовым обрывом над островерхими крышами и куполами города. В песнях говорилось, что звезды горели здесь жарче, чем где бы то ни было в мире, даже во время полнолуния – а оно было сегодня ночью, – и, кроме свечи сестры Портолес, никакой земной огонь не тревожил этого места. Она подозревала, что, даже будь ее глаза непорочны, зал казался бы ярким, как румянец зари.

Королева Самота, Хранительница Багряной империи возлежала поперек громадного трона из резного красного огнестекла, выраставшего из обсидианового пола; из-за текучих линий и резких завитков казалось, будто ее величество зависла на вершине фонтана крови. Черная Папесса, Пастырша Заблудших, чопорно сидела рядом со своей королевой на более низком и простом троне, высеченном из оникса и инкрустированном толстыми серебряными цепями. Обе женщины были пышно одеты, но королева сидела босиком. Двери захлопнулись, и свеча сестры Портолес погасла. Три пары коленей скользнули на гладкий жесткий пол, три головы склонились.

– Ваше величество и ваша всемилость, – начала аббатиса Крадофил, – я представляю вам этого достойного паломника, сэра Доминго Хьортта, барона Кокспара, былого командира Пятнадцатого полка Багряной империи, и сестру, которую вы пожелали узреть, анафему, которую мы исправили и дали имя Портолес, в честь святой…

– Исправили, вы сказали? – раздался неожиданно высокий голос, и сестра Портолес украдкой глянула вверх, одним глазом из-за воска, который не осмеливалась стереть, чтобы увидеть, кто говорит: ее королева или ее первосвященница. Это оказалась папесса И’Хома Третья, Глас Всематери, теперь выпрямившаяся еще больше, отчего вершина ее конической шапки почти, но не совсем, сравнялась по высоте с зубчатой сердоликовой короной сидящей королевы. – Эта порожденная демонами ведьма имела только одно предназначение в жизни, которую мы ей создали, и после того, что постигло ее подопечного, ты осмеливаешься утверждать, будто она исправлена? Немудрено, что мои кардиналы советуют мне стереть Норы с лица земли и покончить с этим твоим неуправляемым проектом.

– Ваша всемилость, одна нарушительница…

– Я вызвала тебя не для теологических дебатов. – Бледная усмешка Черной Папессы пронзила одежды сестры Портолес и дошла до самой сокровенной слабости, о существовании которой в своей груди монахиня и не подозревала.

Она охотно признавала себя грешницей и молила о наказании, но известие, что ее действия могут отразиться на всех ее окаянных собратьях, ядом ударило по нервам, клеймом ожгло до пузырей самую душу.

– Ты заявляла мне и моему дяде до меня, что анафемы могут служить лишь одной цели – стоять между добром и опасностью. Служить щитом, пусть и грязным. Защищать чистое. И вот перед нами чудовище, осмелившееся вернуться к своим высшим не с живым чисторожденным, которому поклялось служить, но с его обугленными костями! И будто подобное издевательство – недостаточное преступление, эта тварь является сюда в одежде, пожалованной мною, насмехаясь над самым этим местом. А ты будешь читать мне лекции о разнице между одним человеком и легионом?

– Ваша всемилость, я ни в коем случае не подразумевала… – начала аббатиса Крадофил.

– Я очень хорошо знаю разницу между одной демоницей и армией оных, Крадофил, – последняя в настоящий момент наслаждается всеми удобствами Диадемы, в то время как истинно верующие чисторожденные терзаемы голодом и холодом по всей Звезде, а первая вызвала в нашей королеве такое омерзение, что была призвана сюда – осквернять самое священное место во всей империи, пока мы раздумываем над ее наказанием.

Слова хлестнули сестру Портолес куда больнее, чем физические удары плети, наносимые ею самой, и она безмолвно зарыдала. Сомнение было тем демоном, который вечно ее подзуживал, и она кормила это чудовище так же охотно, как непослушный ребенок сует объедки запретному щенку. Она сомневалась в сэре Хьортте, и из-за этого сомнения чувствовала себя замаранной, доставляя приказ истребить ту деревню, и еще гаже, когда самолично казнила пятерых кавалеристов, отказавшихся исполнить волю своего полковника. И после резни именно сомнение удержало ее перед огнем, полыхающим в доме старосты: смотреть, как сэр Хьортт горит заживо, казалось справедливым и правильным после того, что он приказал сделать Портолес и кавалерии Пятнадцатого полка…

И с самого Курска она обманывала себя, притворяясь, будто убийство деревенских жителей было истинным преступлением, Хьортт – истинным преступником, а сама Портолес – мстящим ангелом павшей Матери. Но теперь сестра осознала, в каких иллюзиях пребывала. Ее врожденная порочность всегда искажала истину, грех казался ее языку слаще всего, а добродетель отдавала пеплом и щелоком, – вот почему она позволила ему умереть, и вот почему она никому не рассказала о том, что на самом деле произошло в тот день. Вместо этого на каждой исповеди после тех событий она представляла его смерть не результатом собственного бездействия, но неисповедимой волей Падшей Матери. Она почти убедила себя, что это не ложь, не полная ложь… но, разумеется, ложь осталась ложью, и, конечно же, единственным грехом, совершенным в тот день, был ее отказ спасти чисторожденного полковника, нуждавшегося в ее помощи. Портолес вспомнила, как он, пока терраса дома старосты полыхала вокруг него, бился на стуле, к которому был привязан, изрыгая оскорбления, и обещания, и мольбы, а она смотрела, как он жарится. Краем глаза она заметила, что барон Хьортт трясется не то от беззвучного смеха, не то из-за еле сдерживаемого волнения, вызванного обличительной речью папессы, и сестра прошептала бы извинения горюющему отцу, если бы не боялась, что вместо смеха вырвется плач.

– Мне кажется, это слегка чересчур.

Сердце сестры Портолес остановилось, полурожденное рыдание застряло в горле. Королева заговорила. Ее голос звучал устало, босые ноги все так же свешивались за край трона, поперек которого она возлежала.

– Сестра Портолес, не могли бы мы услышать из твоих уст, что произошло в Курске и как сын барона Хьортта встретил там смерть. – Королева Индсорит мерцала, купаясь в небесном сиянии… или так виделось Портолес сквозь линзы слез. – Мои вопрошатели побеседовали с десятками солдат покойного полковника, и я выстроила определенную цепочку событий, но хочу, чтобы ты пролила свет на эту историю собственным рассказом. Мать Крадофил донесла до нас основное из твоей последней исповеди, но мне интересен более детальный отчет.

Сестра Портолес сглотнула и велела своему ядовитому языку работать, как того желает ее королева. Тот в конце концов соизволил выговорить:

– Если это доставит удовольствие ее всемилости…

– Доставит это удовольствие И’Хоме или нет – значит меньше, чем ничего, здесь, в моем тронном зале моей столицы моей провинции моей империи, – заявила королева Индсорит, откидываясь еще дальше на эбеновый мех морского волка, устилавший ее трон. – Каким бы ни было твое положение до того, как ты поступила на службу в армию Багряной империи, теперь ты обязана превыше всего чтить мою волю. Или ты возражаешь?