Вечная молодость графини - Екатерина Лесина

– Иначе вы бы не оказались здесь, – сцепленные пальцы, на большом виднеется старый шрам. Поговаривают, что это сумасшедший укусил доброго доктора.. От зубов шрамы другие, этот же – след от пореза и давний.

– А вы упрямитесь и ваше упрямство замедляет лечение.

Они не лечат. Они делают больно и странно, так, что Адам перестает ощущать себя. Он хотел уйти, когда понял, что спасенья нет, но его не выпустили. Он звал, а Дашка не пришла.

– Мне не хочется применять иные меры, Адам. Но я вынужден…

Кабинет с хлопком выворачивается наизнанку. Там мягкие серые стены в потеках у левого угла. Кровать, прикрученная к полу. Адам, прикрученный к кровати. Прозрачный мешок капельницы и слезы, текущие прямо в вены. Адам чувствует их в себе, как капли кислоты, что разносятся потоком крови, путешествуя по венам к сердцу, а оттуда, со стремительным артериальным потоком – к мозгу и внутренностям. К мозгу больше.

Адам кричит. Его не слышат.

И проснуться нельзя.

– Вот теперь вы стали совсем другим, – доктор доволен. – Вы готовы разговаривать…

Нет!

– …и признать, что…

Это место во всех снах пролетает быстро. И сейчас сжимается в яркую точку, которая вспыхивает солнцем на стрекозиных очках Дарьи.

– Привет, придурок, – говорит она привычное, но не улыбается и это странно. Дарья всегда улыбается. – Мне сказали, что тебя можно забрать и…

Из-под очков текут слезы.

– Почему… почему ты не сказал, чтобы раньше… чтобы я… ты… ты на себя не похож!

Похож. Нельзя быть не похожим на себя. Выражение фигурально и логически лишено смысла вследствие относительной стабильности фенотипа особи. Некоторая же корректировка внешности естественна при изменении параметра веса.

– Заткнись, – Дарья вытирает слезы и говорит: – Пойдем. В твоем царстве тебя заждались.

Просыпается Адам тоже быстро. Просто внутри щелкает, и глаза открываются, а разум начинает анализировать происходящее вокруг.

В трубах слабо шелестит вода: внизу принимают душ. В щель между ставнями пробивается свет. Яркий. Следовательно, пора вставать.

Пульс высок. Сон взволновал, однако по опыту Адам знал: еще полчаса – и сон сотрется из памяти, скрывшись под ворохом новых впечатлений.

Адам встал. Три глубоких вдоха. Три выдоха. Три подхода по двадцать отжиманий. Пятнадцать минут на велотренажере и столько же – на беговой дорожке. Душ. Выход из жилого комплекса в кабинет.

Здесь еще витает легкий аромат кофе и, кажется, Дарьиных духов.

Кажется.

Включить компьютер. Разложить папки. Вызвать Ольгу.

Появилась быстро.

– Вы сегодня что-то заспались, – она старательно улыбалась. – Я уж беспокоиться начала, не заболели ли вы…

Взгляд осоловелый, расслабленный. Юбка слегка мятая. Блузка та же, что и вчера была. Пальцы левой то и дело касаются безымянного правой, словно пытаясь найти отсутствующее кольцо.

– Я был бы вам признателен, если бы вы в другой раз, если случится провести ночь вне дома, прежде чем явиться на работу, привели себя в порядок. Ваше нынешнее эмоциональное состояние не соответствует той роли, которую вы должны исполнять.

Ольгины щеки полыхнули румянцем, рот приоткрылся и сжался колечком.

– Вы… вы…

– Нормальное функционирование всего механизма зависит от точности и качества работы каждого элемента, – сказал Адам. Подобные разговоры ему претили, оставляя подсознательное ощущение, что сказано совсем не то и не так, как следовало. Но иначе он не умел. Психиатр говорил, что иногда полезно притворяться, и Адам пробовал. – Перспектива расставания с вами была бы огорчительной для меня.

Ольга побелела.

– И-извините, – сказала она, пятясь к двери. – Б-больше не повторится! Клянусь!

Его опять неправильно поняли. Печально, но не смертельно.

– Вот, – Адам открыл папку, оставленную Дарьей, и вытащил лист бумаги. – Пожалуйста, свяжитесь с первым городским моргом и купите у них заказ на подготовку к погребению Марии Игоревны Капуценко.

– Купить? Купить у них труп? Но…

– Я имею в виду компенсацию финансовых потерь вследствие расторжения контракта. Еще свяжитесь с родственниками девушки. Выясните их пожелания относительно похорон. Если возникнут вопросы, скажите, что фирма предоставит услуги бесплатно.

– А на самом деле?

– После того как тело будет доставлено, займитесь похоронами.

Ольга все поняла правильно. Выйдя за дверь, она в полголоса сказала:

– Псих!

Возможно, была права. Однако просьба Дарьи о повторном вскрытии была разумной.

– Видишь, – сказал Адам, глядя в потолок. – Я занимаюсь этим делом.

Галина хорошо запомнила день, когда возненавидела сестру. До того Алинка была лишь помехою. Она вечно крутилась у мамкиного шкафа, вытягивала платья, примеряя то одно, то другое. А наигравшись, кидала все или, комкая, распихивала по полочкам. Заставить ее разложить все аккуратнее было невозможно. Подобная же небрежность, которую мама ласково полагала легкостью характера, сквозила во всем. Неряшливые тетради, неисполненные обещания, грязная обувь и плохо заштопанные чулки.

И еще вечные насмешечки над Галининой серьезностью.

Все это не могло закончиться добром.

Тем вечером Галина собиралась на танцы. Она загодя выбрала платье, постирала его, выгладила, сбрызнула юбку антистатиком. Вечером на четверть часа на мороз вынесла, чтобы платье обрело свежесть. Сама же отправилась мыться. После долго крутила волосы на бигуди и еще подшивала некстати порвавшуюся лямку лифчика.

А когда наконец выбралась из ванной комнаты, увидела, что платья нету.

– Алиночка надела, – сказала мама с виноватою улыбочкой. – Ей так хорошо в нем…

И Галине тоже хорошо!

– Надень другое. То, красненькое, шифоновое, тоже неплохо смотрится.

Неплохо – еще не хорошо. Но возразить матери было нечего, да и хотелось найти сестрицу и надрать ей уши, высказать наконец все, что Галина думает.

На подоле шифонового платья сидело чернильное пятно. А третье, из цветастой вискозы, было великовато в груди, на талии же собиралось складками…

Когда Галина добралась все же до клуба, то увидела, что Витольд танцует с Алинкой. И как танцует… черная злоба затопила разум.

Тогда Галина не ушла. Она заставила себя поздороваться и с Витольдом, виновато потупившимся, и с Алинкой. Остаток вечера прошел в стоянии у стены, тогда как Алинка веселилась вовсю.

– Да ладно, не хмурься, – сказала она уже дома, кидая мятое платье в корзину с бельем. – Если он так легко сменял тебя на меня, то и внимания твоего не стоит.

Наверное, она в чем-то была права, но Галина не выдержала. Она кричала, визгливо, сама удивляясь тому, до чего мерзкий у нее голос. Она порвала треклятое платье и зарыдала, когда Алинка только рассмеялась. А мама утром выговорила. Дескать, Галина старше и потому уступать должна. И еще должна прощения попросить за то, что сестре наговорила.

В тот же день Алина пошла с Витольдом в кино, на билеты, которые покупала Галя.

Было горько. Унизительно. Гадостно. И семя злобы с того дня прочно проросло в Галинином сердце. Потом уже, когда Алинка сбежала из дому, Галя немного отошла, оттаяла душой. Она утешала мать, радуясь тому, что в кои-то веки в доме порядок. Она успокаивала Витольда, ни разу не попрекнув предательством. Она строила свою жизнь и впервые никто не мешал.

Правда, жизнь получилась кривая.

И новое Алинкино появление, которое должно было выправить все, только доломало. Кукушка чертова! Галина вздохнула и с ненавистью уставилась на высеребренное блюдо. В самом центре его возвышалась горка липкого бурого риса, украшенная чем-то мелким и зеленым, мерзостным даже с виду.

– Кофе, – рявкнула Галина, и девочка-служанка вихрем унеслась прочь.

Естественно, кофе подали холодный.

Все ненавидят Галю. Даже слуги.

– Галочка, ты здесь? – Витольд сползал по лестнице, забавно переваливаясь с ноги на ногу. Он близоруко щурился, но очков упорно не носил, считая, будто они старят.

Он и есть старик. У него одышка и язва, и сердце при малейшей нагрузке вскачь пускается, и лысина в полголовы, а туда же, в любовнички…

– Галочка, я вот подумал о том, о чем мы вчера говорили, – виновато опущенные плечи Витольда чуть вздрагивали. – По-моему, это все же лишено смысла. Напрочь!

Голос сорвался на визг, и Галина встала. Все. С нее хватит. Она не будет больше спорить, пытаясь показать очевидное. Она… она просто сделает то, что должна сделать.

Галинины каблуки зло стучали по мрамору пола. Пускай. Прочь. Из дому, из поместья, из чужой, одолженной жизни…

– Галочка! – донеслось в спину.

Трус. Кругом трусы и подлецы. Предпочитают спины гнуть да ноги целовать, вместо того чтобы поступить так, как давным-давно поступить следовало. У гаража Галина перевела дух. Собственное сердце ощущалось тяжелым болезненным комом, глаза застило, а в висках трепыхался пульс.