Маска счастья - Кира Буренина

Рудик хлопнул в ладоши:

– Давайте, вставайте! Михайлов, ты что делаешь, родной? Сделай мне хороший револьтат! Ничего… Вот ты ее посадил… Пошли кабриоли… Она упала… Не так… Обводка… Опять не так! – Рудик был резок, непрерывно ходил перед зеркалом вперед-назад. – Ладно, перерыв, а то все уродливее и уродливее получается.

Аня, вытираясь полотенцем, подошла к разгоряченному Рудику:

– Рудольф Александрович, отпустите меня сегодня, мне очень надо.

– Рыбонька моя, ты что, с катушек сорвалась? – Рудик с ненавистью уперся взглядом Ане в глаза. – Спектакль сорвать хочешь? Может, тебе вообще работать надоело, а?

Аня сжала до боли губы:

– Мне очень надо!

Рудик побледнел:

– Ах, надо?! – закричал он неожиданным фальцетом. – Всем надо! Не хочешь – до свидания! Завтра можешь на работу не выходить! – Его лицо заходило ходуном, он махнул рукой и отошел.

– Ну что ты к нему пристала? – Лиза тронула Аню за руку. – Не видишь, что ли, он сам не свой сегодня. Опять ходил пробивал нам статус, да не получилось. Дотяни уж, как можешь, ты же столько ждала этой роли!

Аня простонала, крепко обняв себя за плечи:

– Не могу, Лизок, не могу… Все как деревянное – ноги, руки. На пальцах стою – как на третьем этаже, упасть боюсь. А после перерыва, наверное, совсем расклеюсь.

Лиза участливо кивнула:

– Плюнь, все забудется, Анька. Не на мужиках же свет клином сошелся. Ну? После репетиции поехали ко мне?

– Спасибо, не могу, – Аня высвободила свою руку.

Рудик встал на табуретку лицом к залу и снова хлопнул в ладоши.

– Начинает вторая группа, потом одна Ракитина, – провозгласил он, стараясь не смотреть в сторону Ани. Она тоже постаралась не встречаться с ним глазами. Со скрипом закончив свою вариацию, она, не оглядываясь, пошла в раздевалку.

Пронизывающий ветер на улице моментально впился в тело под расклешенной меховой курткой, обжег лицо. Добравшись до дома, Аня столкнулась у лифта с соседкой Барсуковой, работавшей маляром-штукатуром в частных бригадах по ремонту квартир. В благодарность заказчики обычно выставляли бутылку, и Барсукова каждый вечер была слегка под хмельком. Она снисходительно относилась к Ане, ее умиляла Анина хрупкость и внешняя беззащитность.

– Привет, Плисецкая! – Так обычно Барсукова здоровалась с Аней. – Как дела, не выгнали? А то пойдем к нам – поработаешь. – И она сама рассмеялась своей дежурной шутке. Аня устало привалилась плечом к исписанному пластику лифта и внимательно посмотрела в веселое круглое лицо Барсуковой.

– Шур, сделай мне ремонт, а? – несмело попросила она.

Шура открыла рот:

– Чо случилось?

Аня протяжно вздохнула.

– Не кисни, Анька, – попыталась утешить соседку Барсукова, – пошли лучше ко мне, чаю попьем.

Аня не возражала – она представила, что сейчас придется возвращаться в свою квартиру, которая еще живет вчерашней надеждой и воспоминаниями, и ей стало тошно. Шура проворно открыла свою дверь и метнулась на кухню, пока Аня возилась в прихожей с сапогами и носками. Правое колено болело сильнее, чем обычно. На кухне, чисто выбеленной и оклеенной свежими остатками обоев, которые достались Шуре от клиентов, было тепло. Аня с удовольствием вытянула ноги на низенькой софе. Шура по-военному быстро расставила на столе хлеб, масло, варенье и полбутылки водки.

– Выпей, Плисецкая, – уговаривала она Аню, – полегчает вмиг.

Аня мотнула головой, вытаскивая сигарету из пачки. Она слушала болтовню Шуры, глубоко затягиваясь дымом, отпивала по маленькому глоточку горячий чай, ощущая, как напряжение, сводившее ее с ума весь день, потихоньку уходит и легкое тело растворяется в многоцветном тепле Шуриной кухни. Природная деликатность хмельной Шуры благотворно действовала на свежие душевные раны. В половине десятого Аня с сожалением поднялась. Широкое лицо Барсуковой выражало бабье сочувствие и солидарность.

– Слушай, Анька, давай пойдем к тебе – снимем мерку с квартиры – сколько надо обоев, краски…

Аня благодарно кивнула. Пустая квартира, в которую никогда не вернется Кирилл, а в этом Аня была уверена, встретила соседок настороженной тишиной.

– Так, – по-хозяйски прошлась Барсукова по осиротевшему жилищу, цепко выхватывая взглядом необычные детали обстановки – зеркало во всю стену, балетный станок, разбросанные в беспорядке балетные туфли, увешанную театральными фотографиями стену. До поздней ночи женщины закрывали газетами мебель, скатывали ковры, паковали безделушки в коробки, сдвигали мебель. Шура добродушно оттирала Аню в сторону, когда надо было двинуть тяжелый диван или сервант:

– Переломишься, Плисецкая!

Физическая усталость подействовала, как хорошее снотворное, и Аня спала в эту ночь крепко и без сновидений. Воскресенье прошло тихо и незаметно: Аня что-то делала по дому, пришивала тесемки к балетным туфлям, разбирала шкафы. Все тревоги в душе улеглись, словно волны после шторма.

На следующий день в двенадцать часов Аня лежала посередине зала, стараясь не дышать. Боль в ноге была адская – после прыжковых комбинаций она неловко приземлилась, и колено непостижимым образом вывернулось назад, как у кузнечика. Вся труппа с ужасом смотрела на безжизненную фигурку на влажном полу. Рудик успел сделать блокаду, воткнув одноразовый шприц прямо сквозь трико. Ждали «скорую».

– Рудик, я попытаюсь успеть к премьере, – пообещала Аня, цепляясь за руку балетмейстера.

– Все, теперь кранты! – послышался в дальнем углу зала чей-то голос.

Наступила весна. Аня молча смотрела в больничное окно, высматривая знакомую объемную фигуру в китайском пуховике. После того как ее унесли из зала санитары «скорой», в труппе о ней вспоминали все реже. Сначала навещали, ободряли, улыбались. Потом ручеек посетителей из балетных иссяк. Иногда доносились до нее вести, что Кирилл с треском провалил в Испании «Дон Кихота» и разорвал контракт, а Алчевская нашла там себе жениха. Рудик вывез спектакль в Голландию и Швецию, где Аню заменила Лиза и труппа наконец-то получила статус «театра», так что зарплата артистов стала больше.

За месяц с небольшим было столько передумано, пережито, переплакано… Аня без устали тренировала травмированную ногу, раздражая соседок бесконечными упражнениями. Единственным постоянным посетителем оставалась круглолицая Барсукова, с материнской нежностью ухаживающая за ней. Шура отремонтировала ее квартиру, покупала продукты и книги и через день приходила к Ане в больницу.

Сегодня Аню выписывали. Вещи были собраны, с соседками по палате она распрощалась, говорить было больше не о чем, она мысленно уже отделилась от больничных будней.

Дверь палаты распахнулась.

– Ань, смотри, какого кавалера я тебе привезла! – В дверях стояла Барсукова, а из-за ее спины несмело выглядывал Кирилл.

Слова словно примерзли на губах у Ани.

– Здраствуй, Нюточка, – хрипло поздоровался он с ней, – я за тобой. Завтра начнем работать, у меня контракт со Словенией. Будем ставить «Спящую», здорово, правда? Не сердись на меня, малыш, все в жизни бывает. Мир?

И на глазах у всей палаты Кирилл подхватил легкую, как пушинку, Аню и понес из больницы.

Она обнимала его за крепкую шею, смотрела в знакомые глаза и не чувствовала ничего. У такси, ожидавшего их у больницы, Кирилл бережно опустил Аню на землю и сказал:

– Нюта, тебя Шурочка до дома проводит, а я смотаюсь за своими вещами и подъеду позже.

Не ответив, Аня юркнула в машину. Прижимаясь к теплому плечу Шуры, она вздохнула: «Спящая красавица»… Это я была спящей, а теперь проснулась. Как хорошо быть хозяйкой самой себе! Через неделю приезжает Рудик. Буду умолять ввести меня в спектакль поскорее. Я же способная…

Бояре, а мы к вам пришли!

«Копейкина дача», бывшая барская усадьба, потом колхозная, а ныне дачный поселок, весной утопает в пышных зарослях сирени, осенью полыхает пожаром боярышника, золотится кружевом берез и осин. Старые клены неспешно осыпают резные листья, а крупные ягоды рябины привлекают перелетных птиц.

Давным-давно мои родители купили здесь дом-развалюху, они вложили в него все свои сбережения и таланты, и в результате появился чудесный терем-теремок, который время от времени реставрируется, оснащается газо– и водопроводом, отоплением, бытовой техникой, но все равно остается патриархально-сказочным. Когда я возвращаюсь мыслями в беззаботное детство, сразу вспоминается Подмосковье, запах старой дачи, стоящей прямо у бывшего барского пруда, лодочные прогулки по его спокойной воде, пахнущий дымком чай из самовара… Вечерами, сидя на теплом, разогретом дневным солнцем крыльце так хорошо наблюдать кроваво-красные закаты, слушать скрип старых кленов. А какое разнотравье здесь бывает летом! Купава, дрема, пастушья сумка, чабрец, подморенник, медуница – названия, которые давно стали достоянием книг по траволечению.