Наш старый добрый двор - Евгений Астахов

Ну что ж… Он плел эту сеть. Терпеливо и старательно. Люди, которых находил Ордынский, становились ее ячейками. Каждая несла свою, независимую от другой службу. И результат этой тайной, неведомой никому службы, собираясь в центре сети, улетал в эфир короткими строчками шифрограмм.

Теперь, когда близилась развязка, такой сетью можно было запутать многое. Она как нежданный десант, появившийся в тылу.

Да, трудная была работа, опасная. Многого она стоит. Слава богу, все подходит к концу. Генерал Конрад стоит у ворот Кавказа. Орудия его танков смотрят в сторону перевалов.

«Как жаль, что мне уже пятьдесят девять…»

Ордынский подошел к окну. Во дворе госпиталя из санитарных машин выгружали раненых. Значит, сегодня весь день не будет покоя. А он полночи промаялся без сна.

«Да, пятьдесят девять, обидно. Жизнь фактически прошла мимо…»

За исключением последних двух лет он только и делал, что ждал. Для человека действия нет более отвратительного занятия.

В январе, сразу после Нового года, появилась радистка.

Первое время прятал радистку и рацию у себя дома, ничего другого не оставалось. Потом, сменив ей документы, пристроил медстатистиком в один из госпиталей; это для него особого труда не составило. Сложнее было добыть надежные документы.

Следом появился Каноныкин, и все пошло как по маслу. До самого последнего времени они действовали весьма успешно. И вот где-то порвалась очень искусно сплетенная цепочка, и теперь контрразведка неумолимо и последовательно движется по ней, перебирая звено за звеном. Значит, срочно придется исчезнуть.

В дверь постучали. Ордынский повернул ключ.

— Войдите.

— Разрешите обратиться, товарищ военврач второго ранга?

— Обращайтесь.

Он терпеть не мог этого настырного лейтенанта — начальника команды выздоравливающих. И внутренне опасался его дотошности.

— Начгоспиталя отсутствует, поэтому докладываю вам, что старшина второй статьи Каноныкин опять находится в самовольной отлучке, в госпитале не ночевал.

— Где он сейчас?

— Неизвестно. На вечерней поверке не был, значит, отсутствует уже… — лейтенант вынул из кармана большие серебряные часы, щелкнул крышкой, — не менее двенадцати часов.

— Безобразие! — Ордынский хлопнул по столу ладонью. — Вы распустили команду, лейтенант!

— Никак нет! Случаи нарушения только с Каноныкиным. Вчера днем, например, не явился для снятия гипса.

— Кто распорядился снимать гипс?

— Военврач Колесников.

— Черт знает что! Немедленно представьте рапорт по форме. Я под трибунал упеку этого Каноныкина!

— Слушаюсь! Разрешите идти?

— Да.

Лейтенант козырнул, повернувшись кругом, щелкнул каблуком.

Ордынский снова закрыл дверь. Что же произошло здесь вчера?.. С самого обеда ему пришлось проторчать на совещании в сануправлении штаба фронта. До позднего вечера. А тут этот самый Колесников затеял снимать гипс. Какое дурацкое совпадение!..

Значит, Вальтер ушел. На сутки раньше обговоренного срока. Но адрес, адрес! Куда идти завтра утром? Где будет ждать Рози?.. Все это должен был решить Каноныкин.

Впервые Ордынского охватило чувство страха. Его не было ни разу, хотя все это время опасность стояла рядом, за спиной.

Почему сунулся Колесников? Случайно ли это? Может, уже знали, что у Вальтера под гипсом? И сейчас за ним тянется хвост, его незаметно ведут, чтобы обнаружить остальных?

И еще: когда уходить, если все сдвинулось на сутки? Сегодня? Но где в таком случае адрес?..

Он шагал по кабинету из угла в угол, пытался подавить в себе растерянность.

«В конце концов, Каноныкин опытный и хладнокровный разведчик, — убеждал себя Ордынский. — Он все предусмотрит, не побежит в панике куда глаза глядят. Еще час-два, и все прояснится. Надо взять себя в руки!..»

Начальник команды принес рапорт.

— Положите на стол. Как только явится Каноныкин, немедленно ко мне его.

— Слушаюсь!

В том, что Вальтер не явится, Ордынский ни минуты не сомневался. Появиться в госпитале для него равносильно провалу. Сейчас главное — выиграть время. До прихода начальника госпиталя можно молчать, но потом придется поставить в известность не только его, но и многих других. В том числе и комендатуру. Начнется розыск…

Оставшись один, Ордынский открыл шкаф, достал приемник, завернул его в газету и спрятал в портфель. Он не признавал полевых сумок, только портфели.

Постепенно возвращалось спокойствие. Звонил телефон — Ордынский давал распоряжения, одних распекал, с другими милостиво шутил. Но где-то в глубине его, неотступная и тревожная, продолжала биться мысль:

«Адрес… Адрес. Когда же адрес и как мне его передадут?..»

Он все время заставлял себя отвлечься. Даже расставил снова на доске шахматы и сделал несколько ходов.

«Жаль, нет Ивы — телефонного мальчика, моего любопытствующего партнера…»

Ордынский представил себе круглое мальчишеское лицо. Каким оно будет, когда станет явным то, что сегодня еще тайна?

«Что же поделаешь — жизнь состоит главным образом из разочарований…»

Неожиданно для себя он заметил, что вновь ходит по кабинету. Быстрыми, нервными шагами, из одного угла в другой.

«Что же это со мной, черт возьми! — Он резко остановился, сжал кисти сложенных за спиной рук. — Неужели страх?.. Какая мерзость! Бесконтрольный страх, классическое начало поражения. Нет уж!..»

Страх можно победить по-разному. Ордынский знал несколько проверенных способов, но лучшим из них он считал ненависть. Устоявшуюся, непримиримую, возведенную в культ. Он умел вызывать ее из глубин своего сознания, зримо восстанавливая первопричины, породившие эту ненависть, представляя себе все в подробностях, этап за этапом, и ни для каких других чувств, кроме ненависти, места в его душе уже не оставалось. Она царила в ней одна.

В тысячу первый раз видел он седую от поземки степь, замерший на путях железнодорожный состав и конников в бурках.

Красные перерезали путь, отбиться не удалось, и горстка оставшихся в живых офицеров идет под конвоем к темнеющей вдали деревушке. И он, Ордынский, среди них…

— А вы молодцом, господин доктор, — сказал ему тогда идущий рядом усатый ротмистр. — Никогда не предполагал, что Гиппократовы жрецы столь великолепно режут из маузера. Вы словно цыплят прихлопнули тех двух, что первыми сунулись к вагону. Браво, доктор!

— У меня в поезде остались больная жена и сын, — Ордынский посмотрел на ротмистра. — Вы понимаете, что их ждет?

— То же, что и нас, доктор. Отнеситесь к этому философски…

— Послушайте, ротмистр, когда мы подойдем к тому вон мостику через овраг, я прыгну под откос влево. Вы прыгайте вправо. А остальные врассыпную. Темнеет, есть шанс уйти по балкам.

Он сказал это по-французски, достаточно громко, чтоб услышали идущие сзади офицеры.

— Браво, доктор! — пробормотал ротмистр. — Попробуем, хотя шанс ничтожно мал…

Ордынскому удалось уйти. Что стало с остальными, он так и не узнал.

Своих он тоже больше никогда не видел.

Сам Ордынский блуждал по бескрайним дорогам гражданской войны, до последнего ее дня. С белоказаками, с антоновцами, с «зелеными», с кем угодно — он был согласен на любых союзников по ненависти…

В конце двадцатого, когда все было кончено, Ордынский пробрался в Закавказье, где еще удерживались грузинские меньшевики, самые бездарные из всех его союзников. Впрочем, он с ними и не вступал в союз, понимая всю его бессмысленность.

— Я не терплю бессмысленных действий! — говорил он князю Цицианову. — Бессмыслица унизительна…

К тому времени Ордынский твердо решил, что останется, не уйдет за рубеж с этой толпой перепуганных до смерти авантюристов.

— Да вас шлепнут в первый же день, дорогой Варлам! — пугал его Цицианов.

— За что же это, позвольте, спросить?

— А за то, за что они шлепают нашего брата, милостивый государь.

— Так то вашего брата, — посмеивался Ордынский. Ему нравилось злить этого осунувшегося, растерявшего былую самоуверенность Цицианова. — Вашего брата эксплуататора. А я всего лишь скромный эскулап и, в их понимании, трудящийся гражданин, который может быть полезен новому российскому обществу.

— Вы ничего не сделаете здесь в одиночку, Варлам! А там, — Цицианов махнул рукой в сторону моря; оно было ненастным, седым от шторма, холодное февральское море, — там нас много, там мы — сила!

— Не верю я больше в вашу силу, князь. Я буду ждать, когда появится другая, реальная. А она появится. Непременно появится!

— Дай-то бог…

Ордынский с молодости был германофилом. И вот они снова здесь.

— Я рад увидеть вас, генерал Конрад!..

«Да, шанс, как бы ни был он ничтожно мал, все равно остается шансом, — Ордынский посмотрел на часы. — Двенадцать пятьдесят две. Что ж, шанс еще есть…»