Ричард Длинные Руки — ландлорд - Гай Орловский

Солнце жжет затылок, под копытами сухо стучит твердая земля, в сторонке проплывает густой темный лес, дорога пугливо делает петлю, огибая его по кочкам и рытвинам.

Пыльное облачко показалось и впереди, я пытался всматриваться, сужая зрение, но это все равно, что смотреть в бинокль с высоким разрешением, не покидая седла скачущей лошади: все прыгает, смазывается, даже начинает подташнивать.

Судя по облаку пыли, навстречу мне двигается крупный отряд. Двигается неспешно, я остановил Зайчика, он послушно замер, как чугунная статуя, я наконец-то рассмотрел, что отряд смешанный: впереди десять-двадцать конных, за ними идут пешие, этих намного больше, но густая пыль скрывает их, а сзади, судя по прорывающимся сквозь завесу искоркам, еще несколько всадников.

Я подал Зайчика в сторону, проехал еще немного, прячась за холмами, затем спешился, велел Зайчику и псу никуда не уходить, сам пробежал к вершине холма.

Стали слышны голоса, стук копыт, жизнерадостный смех. Я осторожно выглянул: всадники едут беспечно, хохочут. Впереди отряд человек в пятнадцать, следом на одной веревке ведут пленниц — восемь молоденьких девушек. Ни одного мужчины, что можно объяснить только тем, что те защищались и их пришлось убить.

В арьергарде еще пятеро, крепкие и прекрасно вооруженные. Совсем не лесные разбойники, совсем. Один со смехом опустил копье и кольнул заднюю девушку в ягодицу. Пленница дернулась, закричала, в ответ раздался довольный хохот.

Даже отсюда я увидел, что на месте укола появилось красное пятнышко.

Мерзавцы, мелькнуло в голове. Женщин... Вообще-то и мужчин нельзя так, но надругательство над мужчинами воспринимаешь как-то спокойнее. И за плененных мужчин я бы вступился... наверное, но за женщин не просто вступлюсь, а буду убивать со злобной радостью. Никто не смеет уводить женщин в неволю, тем самым их уводят и от меня.

Я пощупал меч, молот, снял с плеча лук и медленно натянул на правую руку кожаную рукавицу. Тетива рассекает кожу с первого же выстрела, и хотя могу залечить сразу, но если можно избежать боли, только дурак или мазохист ее допустит. Мой лук бьет на двести шагов, главное — бьет прицельно. Длинные двухфутовые стрелы бьют точно, если только я не щелкаю в это время хлебалом.

Я задержал дыхание, нагнетая напряжение, чтобы адреналин прямо из ушей, сердце гремит в голове, все тело распирает злая мощь, зато руки начинают двигаться с нужной скоростью.

Первая стрела сорвалась с тетивы, тут же вторая, третья, четвертая... Искусные стрелки умеют держать в воздухе пять-шесть стрел, а искуснейшие — семь. Я не подсчитывал, сколько держу я, но стрелы ушли серебряным пунктиром. Я считал до пятнадцати, но чувствовал, что не смог всем указать цель, слишком быстро, а когда на дороге поднялась пыль под испуганными конями, я попятился и нащупал молот.

Из облака пыли вырвались трое всадников и, пригнувшись к конским гривам, ринулись в мою сторону. Одновременно все пятеро из арьергарда остановились, там послышался крик, и трое тоже поскакали к моему укрытию.

Сердце колотится часто, я быстро-быстро выпустил еще три стрелы, двое подпрыгнули в седлах, но один с одной стороны, двое с другой уже налетали с поднятыми мечами. Я поспешно швырнул молот, тот разрезал воздух с оглушительным ревом. Переднего коня отшвырнуло вместе со всадником на второго. Там крик, ржание, я отскочил от падающего меча, успел подставить щит.

Всадник замахнулся снова, мы встретились взглядами, вдруг его лицо перекосилось, ярость на лице мгновенно сменилась страхом. Он повернул коня и ринулся обратно по дороге, что-то крича.

— А это напрасно, — сказал я, задыхаясь.

Руки дрожат, но одну-единственную стрелу я в состоянии выпустить, а пот еще не залил глаза, так что стрела ударила точно в основание шеи. Я подождал, когда двое выберутся из-под упавших коней, и двумя выстрелами пронзил им головы.

На дороге оставшиеся двое вытягивали головы, стараясь рассмотреть, что же происходит здесь, по эту сторону гребня холма. Я подхватил лук, свистнул Зайчика. Он подбежал, в глазах веселое понимание.

Двое оставшихся встревожились, ухватились за мечи, но страха в движениях я не увидел, все-таки я один, и, лишь когда я подъехал ближе, они испугались всерьез. Пленницы жалобно кричали, взывали о милосердии, молились, плакали, я крикнул громко:

— Чьи люди?

Одна из пленниц крикнула:

— Мы из деревни госпожи Беатрисы. А это люди Фалангера...

Всадник крикнул:

— Замолчи, тварь!

Стрела сорвалась с тетивы, в следующий миг я увидел оперенный кончик, торчащий из его раскрытого рта. Он без хрипа откинулся на спину, медленно сполз под копыта лошади. Второго крупно трясло, он расширенными глазами смотрел на страшный лук в моих глазах.

— .С женщинами надо разговаривать вежливо, — сказал я второму. — Не правда ли?

Он поспешно вскрикнул:

— Да-да, господин!

— ...и обращаться, — закончил я зловеще, — тоже.

Он сказал торопливо:

— Господин, мы люди Фалангера, а значит — подневольные!.. Куда скажут, туда идем. Что скажут, то и делаем.

— На такие дела, — сказал я с горькой злостью, — от добровольцев нет отбою, не так ли?

Он, не отводя от меня испуганного взгляда, судорожно закивал. Я вздохнул.

— Слезай. Ты все равно умрешь здесь. Не пачкай кровью седло.

Он начал слезать, медленно и осторожно. Когда ноги коснулись земли, в руке блеснул нож. Я успел высвободить сапог из стремени и отшвырнул его пинком, но он успел полоснуть ножом по бедру. Боль обожгла, как кипятком, он прыгнул ко мне снова, но мой длинный меч с хрустом рассек его от плеча до середины грудной клетки.

Женщины плакали, слезно благодарили, я осматривал их с высоты седла. Сердце все еще колотится, мысли бегут горячечные, злые, руки дрожат то ли от усталости, то ли все еще от жажды что-то делать. Я нарочито замедленно повернулся в седле, осторожно перерезал веревки на руках той женщины, что первой ответила на вопрос.

Она снова сориентировалась быстрее всех: прыгнула к умирающему, быстро выдрала нож из еще теплых пальцев, начала торопливо пилить узлы на руках подруг.

Я заговорил тоже медленнее, иначе слова горячечным потоком хлынут из меня с такой скоростью, что сам не пойму, а это недостойно рыцаря, мы должны говорить медленно и важно:

— Возвращайтесь в свое село. Если кто умеет обращаться с лошадьми, то вон там остались кони... Кто их заберет — того и будут.

Женщина быстро вскрикнула:

— Ваша милость, кто вы?

— Ну... — проговорил я в затруднении, — моя природная скромность не позволяет мне называть себя...

— Ваша милость, но как же...

— А вот так, — ответил я, — скромный я ужасть. И застенчивый. Вы ж благодарить будете, а не ругать? А это супротив нашего устава скромников.