Клянусь! - Александр Круглов

— Дуры вы, дуры! — зло сорвалось у меня с языка. — В лидерах своих вы меня чего держите? Ведь не как мужика… Я же совсем на другое вызвался вас воедино сплотить. Совсем на другое! Севастополь — вот что нам подавай! СЕ-ВА-СТО-ПОЛЬ! — решительно, жёстко отчеканил я им по слогам. — С этих позиций на меня и смотрите. И я, как Стенька Разин, за борт в набежавшую волну княжну брошу, если раньше сама от завышенных требований, от жизни такой не сбежит.

На следующий день я увёз жену в Симферополь, в гостиничный люкс, поближе к парламенту — своему месту работы. Дал при себе работу и ей — помощником депутата. Но почти всё за неё делал я сам. А в жилище нашем, в гостиничном номере, как и положено, всё делали горничные. За женой, таким образом, оставалась, не считая заботы о пище, одна-единственная, возможно, и главная — супружеская обязанность, которую она, как признавалась сама, в силу особенностей своего здоровья, привычек, характера большей частью и выполняла как обязанность, лишь иногда вспыхивая не только моим нетерпеливым и жадным, но и собственным сдержанным, но так и воспламенявшим меня, мои душу и тело огнём. Словом, не всё безоговорочно приемля в своей хорошенькой юной жене, я старался представить её куда более содержательной, надёжной и верной, чем она на самом деле была. Такой, какой я хотел её видеть, и внешне, и внутренне. Всё время я как бы подталкивал её к идеалу, как понимал его я, хотя и сам не очень-то смахивал на него. Ждали отдачи, успехов, совершенства от Вики, от её талантов, юности, красоты и многие другие. Хотелось, конечно, достичь идеала и ей. И, как могла, порывалась, тянулась к нему и она. Так сложилось, в стенах парламента и в депутатском и административном, и правительственном окружении, как всегда, после очередного торжества, юбилея тут же, в банкетном зале, а то и в каком-нибудь баре поблизости закипала вовсю вечеринка, вторая, ночная, жизнь народных избранников. Подвыпившая, всегда жаждущая себя показать, жена с ходу увлёкши меня, а то и сманив кого-нибудь из самых непоседливых, резвых депутатов, министров, военачальников, пускалась с ними в безудержный пляс, пыталась что-то популярное, модное спеть, завязать с кем-нибудь позатейливей, поострей разговор.

Рефат Чубаров — один из предводителей крымских татар, заместитель главы их меджлиса, с ухоженными смоляными усами, баками и бородой, по-восточному упитанный, холёный и барственный — в пляс не пускался, а вот однажды под самый конец вечеринки, подойдя ко мне, предложил:

— В обществе такой славненькой русской красавицы, — почтительно поклонился, кивнул он жене, — мы, досточтимый старейшина наш, — хитро улыбнулся мне, вгляделся в меня, — договоримся о самых острейших наших проблемах куда как глубже, скорей. Где продолжим, у меня или у вас?

— У меня, мой кабинет в двух шагах, за стеной.

Я слизнул со стола, что нравится Вике, водку, бутерброды, салат; Рефат, по неведению (но тоже, видать, для неё) — шампанское, коробку конфет.

Расставив всё это на подоконнике настежь раскрытого окна моего кабинета, мы начали разговор стоя, как на фуршете.

— Счастье крымских татар, — как всегда, настаивал я, — не с Украиной, не с Турцией, а с Россией, с русскими, с великим русским народом. За это давайте и выпьем. — Я только пригубил, аналогично поступил и Рефат, только Виктория Викторовна, наверное, за нас двоих осушила свою посуду до дна. Ничего не корча из себя, глядела в окно, выходившее в парк, и скромно помалкивала. И вдруг ни с того ни с сего, посередь разговора Рефат спросил у меня:

— Можно я поцелую её, красавицу нашу — вашу жену?

Я опешил: с чего это вдруг?.. И к чему?.. А если каждый начнёт целовать мою жену?.. И ответил:

— У неё есть своя голова… Спроси у неё.

— Разреши? — обратился к ней напрямую Рефат, даже уже развернулся поудобнее к ней…

Жене и мгновения хватило, чтобы всё разом смекнуть:

— Вот сюда, в щёчку, — и, развернувшись тоже к нему ближайшей щекой, чётко, указующе ткнула пальцем туда, куда и должен был угодить его поцелуй.

И угодил…

— Интересно, — тут же спросил у Вики Чубаров, — чем же это тебя наш старейшина взял? — Цепко взглянул на меня. — Небось, интеллектом?

— Это, между прочим, тоже немало, — отрубил я ему вместо неё, — интеллектом женщину взять. Но кроме интеллекта этого, есть у меня кое-что и ещё…

Викуля прыснула, ладошкой ротик прикрыв. Когда Чубаров ушел, сказала:

— Умный…

— Что ты имеешь в виду?

— Умнее других — хитрый, расчётливый, точный.

— Похоже, что так, — согласился я с ней. — Но лучше, пусть будет мудрый, хотя бы, как я. Тогда не будет нашим врагом.

Приближалась Пасха. Я с Викой и член совета российского вече Юрий Морозов с женой Таней договорились о совместном участии в ночном пасхальном обряде в Херсонесском храме и освящении там испечённых жёнами куличей. А до полуночи, до начала обряда, посидеть, повеселиться в баре на набережной. Как всегда, узнавая меня, к нам подходили соратники, единомышленники, просто знакомые, поздравляли, зазывали за столик к себе или, подсев за наш, раскупоривали свои бутылки. Когда спохватились, Вика изрядно уже набралась. Чтобы хоть как-то проветрить её, протрезвить, пошли в Херсонес пораньше, пешком. Но не одолели и половины пути, как на Пожаровской лестнице она улеглась на парапете. Пришлось всем троим её поднимать, а затем ещё остаток пути со всех сторон подпирать.

— Всё, отгулялись, Викуленька, — зная её, как можно посговорчивей, поспокойней объявил я жене, — в храм, на обряд не выйдет уже, не пойдём.

— Нет, пойдём! — вздыбилась сразу она.

— Да ты на ногах не стоишь…

— Всё равно! Поползу! — не унималась она. — Там священник… Справедливый, красивый такой, — пьяно пропела она. — Нам он куличи освятит.

— А прихожане? Их сотни, а то и за тысячу порой собираются в храме. Я же сколько раз тебе объяснял… Депутат же я, лидер движения, партии… Да меня в Севастополе почти все знают. И что? Круглов в храме на священном обряде с пьяной женой! Позор! — выдавил я из себя, начиная уже заводиться. — Всё, домой! Позора не будет!

— Нет, будет!

— Что-о?! — взвился, я. — Так это и впрямь твоя коварная тайная миссия? Задача такая — меня подставлять?

— А я и раньше такое слыхал, — признался вдруг Юра. — Александр Георгиевич, ходит такой слух…

В машину с расходившейся Викой брать нас никто не желал. Так её на себе до дома, на Репина, и дотащили. А на четвёртый этаж так просто уже волокли. Но и в квартире, в прихожей она продолжала взывать:

— В храм, в храм! Хочу в храм! — И когда уже на всю лестницу стала стонать: вот, мол, на Пасху её не пускают, что она свободная, куда хочет, с кем хочет, туда и идёт, и уже отовсюду сбегались соседи, я, не справляясь больше ни с ней, ни с собой, врезал ей пару отличных, вполне заслуженных ею затрещин. Юра с Таней, понимая, что настоящая схватка с женой у меня ещё впереди, подбодрив меня, тут же сбежали (и правильно сделали). И только когда я окатил ее ещё и ведром холодной воды, она, наконец, пришла как будто в себя. И первое, единственное, что, казалось, уже трезво и без истерики сказала она, было: «Я тебе этого никогда не прощу!» Обтерлась, высушилась, переоделась. Как всегда тщательно повозилась у трюмо над причёской, лицом. У двери задержалась на миг.

— Козёл! — бросила мне. И ушла в первый послеобрядный пасхальный рассвет.

Наступили майские праздничные и просто весенние дни. И на этот раз, как и в предыдущие годы, все — от самых правоверных проукраинских национал-коммунистов (Севастополь для них — Украина в союзе с Россией) и до самых крутых русских, и своих, доморощенных, и «нацболов», присланных к нам на праздник Лимоновым, — все высыпали на городскую центральную площадь справить один общий оппозиционный и патриотический Первомай. После митинга многотысячной людской волной прокатились по центральному городскому кольцу. А 9 мая, куда только не глянь, не выйди, не ткнись — всюду цвет, гордость нации — фронтовики, бронза, серебро, золото боевых геройских наград.

21 мая — дата из дат! — юбилей важнейшего Постановления расстрелянного Ельциным Верховного Совета Российской Федерации о Российском Федеральном статусе Автономной Республики Крым и его воссоединении с Родиной нашей — Россией. Чуть позже, 9 июля, — юбилей такого же важнейшего Постановления того же, расстрелянного Ельциным, ВС РФ — о Российском Федеральном статусе Севастополя. И в каждый юбилейный день Российское народное вече Севастополя и Севастопольская городская организация всекрымского движения избирателей под руководством отставного офицера российского Черноморского флота Юрия Бастрикова открыто, на весь белый свет заявляют: оуно-бандеро-руховские оккупанты, вон из российских Крыма и Севастополя! И призывают руководство и прежде всего президента России начать, наконец, воссоединение единой и неделимой России, её ныне разделенного великого русского народа. И хватит перед обнаглевшими незалежниками и самостийщиками заискивать. И коли те сами не возвращают нахапанного, напротив, ещё упорнее цепляются за него, надо принудить их вернуть наше.