Дама с рубинами - Евгения Марлитт

XIII

В следующую ночь разразилась первая октябрьская буря; вороны целый день большими стаями кружились над городом, солнце закатилось как бы в кровавое море, а затем началось! Всю ночь ветер свистел и завывал, а с наступлением дня еще с большим остервенением запел свою осеннюю песню.

Советница была очень не в духе; ее маленькие ножки стали немного слабыми и неуверенными. При сильном ветре она не решалась больше выходить на улицу, и визиты, предполагавшиеся на сегодняшний день, не могли состояться.

Маргарита была очень довольна этим; она сидела в комнате бабушки и проворными пальцами помогала ей вышивать великолепный ковер, который предназначался Герберту в виде рождественского подарка и будет, вероятно, лежать у дамского письменного стола в будущем молодом хозяйстве. Маргарита со спокойной совестью вышивала букеты цветов, на которые будет ступать нога прекрасной Элоизы.

В четыре часа ландрат вернулся со службы и прошел в свой кабинет, находящийся рядом; в течение некоторого времени было слышно, как туда приходили и уходили люди; сторож принес целую кипу бумаг; жандарм сделал какой-то доклад, затем раздавались какие-то просительные голоса. Маргарите невольно пришло в голову, что тишина, так строго соблюдавшаяся в старом купеческом доме, была теперь нарушена людьми, которые даже не носили фамилии Лампрехт. Старым купцам этого и во сне не снилось!

Несмотря на бурю, из Принценгофа была прислана прелестная корзинка с фруктами. У советницы от радости затряслись руки; она поспешно набросила платок на рождественский подарок и позвала сына, щедро дав посыльному на чай.

Ландрат на мгновенье остановился на пороге, как будто был удивлен тем, что его мать не одна в комнате, но затем подошел ближе и поклонился по направлению окна, где сидела Маргарита.

— Здравствуй, дядя, — приветливо, но равнодушно ответила она на его поклон, продолжая вышивать ковер.

Он слегка нахмурил брови и бросил беглый взгляд на корзину с фруктами, которую протягивала ему мать.

— Странная фантазия, гонять в город посыльного в такую погоду, — произнес он. — Можно было и подождать…

— Нет, Герберт, — прервала его советница, — фрукты только что сорваны и не должны были утратить свой аромат; как чудно они пахнут! Я сейчас положу тебе на тарелку несколько груш и кисть винограда…

— Благодарю, милая мама; кушай сама; эти знаки внимания относятся исключительно к тебе!

С этими словами он вышел.

— Он обиделся тем, что эти знаки расположения не были адресованы прямо ему, — прошептала советница на ухо внучке, снова принимаясь за работу. — Боже мой, Элоиза не должна поступать таким образом, он так замкнут, обладает такой малой дозой самоуверенности и, кажется, почти надеется, что она первая скажет решительное слово; притом он страшно ревнив, и, как ты только что видела, ревнует даже ко мне! Да, дитя мое, тебе придется самой пережить все это, — шутливо произнесла она, снова возобновляя разговор, прерванный приходом посыльного.

Дело шло о письме Биллинген-Вакевица; Маргарита еще вчера вечером сожгла его, и отрицательный ответ был уже отправлен, но она ни словом не обмолвилась об этом. Она отвечала очень кратко и в душе была возмущена тем, что бабушка без всякой церемонии произнесла имя отвергнутого человека, как будто он уже принадлежал к их семье. Это было неприятно Маргарите, тем более что дверь в соседнюю комнату не была плотно закрыта; щель все увеличивалась, и те, кто были в той комнате, могли слышать ее замечания.

— Тебе что-нибудь нужно, Герберт? — крикнула советница, с изумлением оборачиваясь.

— Нет, мама, только позволь, чтобы дверь оставалась открытой, в моей комнате слишком натоплено.

Советница беззвучно рассмеялась и покачала головой.

— Он думает, что мы говорим об Элоизе; это, конечно, — музыка для его ушей, — шепнула она внучке и сейчас же начала говорить о Принценгофе и его обитателях.

Немного спустя начало смеркаться. Работа была сложена и убрана; кончились также рассказы бабушки. Маргарита облегченно вздохнула и поспешно попрощалась.

На лестнице был сильный сквозняк, и немудрено: в бельэтаже было открыто одно из громадных окон, выходивших во двор. Спустившись, Маргарита увидела, что у окна стоит ее отец. Ветер трепал его густые, кудрявые волосы.

— Изволь сейчас же сойти, — кричал он, стараясь заглушить завывание ветра, причем махал рукой кому-то во дворе.

Дочь подошла к нему.

Он испуганно вздрогнул и поспешно повернул к ней свое взволнованное лицо и сдавленным голосом проговорил, указывая на галерею пакгауза:

— Этот сумасшедший мальчишка хочет сломать себе шею.

Там, на перилах галереи, стоял маленький Макс; одной рукой он охватил столб, поддерживающий крышу галереи, а другой проделывал драматические жесты в воздухе и громко пел отдельные ноты, как бы желая померить силу своих маленьких легких с могуществом ветра.

— Он не упадет, папа, — со смехом произнесла Маргарита, — я прекрасно знаю, что можно проделывать в таком возрасте. Балки на нашем чердаке могли бы многое рассказать о моих талантах в этом направлении… буря ничего не может сделать ему, потому что она у него за спиной. Правда, эти старые перила ненадежны.

Она вынула из кармана платок и помахала им в окно. Мальчик тотчас же заметил этот сигнал; он замолчал и соскочил. По-видимому, очень испуганный и смущенный, он поспешно занялся чем-то на галерее.

— У этого мальчика золотое горлышко, — сказала Маргарита, — только он расточает свое богатство; в двадцать лет он, вероятно, не будет петь взапуски с бурей и сумеет оценить драгоценный материал. Этого ты не получишь себе в контору, папа; со временем он будет великим певцом.

— Ты думаешь? — его глаза сверкнули как-то странно, почти враждебно, — я не думаю, что он рожден для того, чтобы забавлять других людей.

С этими словами он схватился за задвижку окна, чтобы закрыть его, но в эту самую минуту сильнейший порыв ветра вырвал раму у него из рук. Это был порыв такой ужасающей ярости, какого не было даже в прошлую бурную ночь. Что произошло в следующую минуту, коммерции советник и его дочь не могли сообразить. Им казалось, что ураган хочет сдуть с лица земли старый купеческий дом со всеми живущими в нем. Раздался ужаснейший треск, потрясающий шум обрушившихся обломков; затем наступила минутная тишина, как будто злобный вихрь сам испугался произведенного им разрушения и не решался коснуться непроницаемого желто-серого облака, вдруг заполнившего собой весь двор.

Пакгауз! Да, облака пыли подымались оттуда.

Коммерции советник одним прыжком бросился к лестнице мимо дочери и помчался вниз. Маргарита полетела за ним, но только на дворе ей удалось схватить его за руку. Онемев от ужаса, она не в состоянии была сказать, чтобы он взял ее с собой.

— Ты останешься здесь, — приказал он, отталкивая ее от себя, — ты хочешь, чтобы тебя задавило?

Его голос поразил ее до глубины души; ей казалось, что волосы становятся дыбом над его искаженным лицом. Он помчался вперед. Маргарита ухватилась за ближайший ствол липы, чтобы удержаться на ногах, так как по двору снова пронесся яростный порыв ветра, который, захватив с собой густой столб пыли, погнал его к главному зданию, там пыль рассеялась и понеслась вверх к темнеющему небу.

Теперь из туманной массы стали появляться определенные очертания; пакгауз уцелел, но имел вид неузнаваемых развалин; нижняя часть тяжелой черепичной крыши, покрывавшей галерею, обрушилась на всем протяжении, увлекая за собой поддерживавшие ее столбы и деревянные перила. Груда обломков достигла окон нижнего этажа; отдельные кирпичи продолжали еще с шумом падать на землю.

Путь через обломки был страшно опасным. Маргарита с ужасом смотрела, как ее отец пробирался через этот хаос, откидывая мешавшие балки и увязая по колено в обломках кирпича, но через несколько секунд ему удалось добраться до ворот, в которых он и исчез.

Его путешествие сопровождалось криками, раздававшимися в главном здании, и теперь все обитатели дома выскочили во двор — тетя София, прислуга и одновременно с ними все служащие в конторе. Буря загнала их всех к толстым стенам ткацкой, к тому месту, где стояла Маргарита.

Лампрехту не грозила теперь никакая опасность, потому что никакой ураган не мог потрясти могучие ворота, под которыми он скрылся, но ребенок, «бедный паренек», был увлечен обломками и, вероятно, лежал теперь, раздавленный под ними! Варвара только что из кухонного окна видела его на галерее.

Лицо старой кухарки позеленело от ужаса и напоминало собой привидение, но еще на бегу, с трудом справляясь с ветром, она дрожащими губами шептала:

— Вот видите, разве старая Варвара не была права?