Одиночество бегуна на длинные дистанции (сборник) - Алан Силлитоу

Все это заставляет меня задумываться: а так ли мне плохо на самом-то деле? Внутри тебя – как будто мешок с углем, и лицо от этого у тебя чернеет. Но это вовсе не значит, что надо вешаться или бросаться под автобус, или прыгать из окна, или резать себе глотку крышкой от консервной банки, или травиться газом, или сигать на рельсы, потому что когда тебе по-настоящему плохо, ты даже с места сдвинуться не можешь. Как бы то ни было, я знаю, что никогда не дойду до такого состояния, чтобы повеситься, потому что это не по мне, тем более, как вспомнишь того типа, болтавшегося на крюке для лампы.

Вот что я вам скажу: теперь я рад, что я не пошел в кино в тот субботний день, когда на душе у меня кошки скребли, и я готов был руки на себя наложить. Потому что я никогда не покончу с собой. Уж поверьте на слово. Я протяну до ста пяти лет и превращусь в полуидиота, а потом вырвусь на волю и начну орать во всю глотку, потому что мне не хочется расставаться с жизнью.

Футбольный матч

Клуб «Бристоль Сити» выступал против «Ноттс Каунти» и выиграл. С самого первого удара по мячу Леннокс почему-то знал, что «Ноттс» проиграет, и не потому, что обладал каким-то высшим знанием, в какой форме находится каждый игрок Ноттингема, а оттого, что сам он, рядовой болельщик, чувствовал себя не лучшим образом. Этот однобокий пессимизм позволил ему с пророческой уверенностью сказать стоявшему рядом с ним его другу, механику Фреду Иремонгеру:

– Я знал, что они продуют к чертовой матери.

Ближе к концу матча, когда бристольцы забили победный гол, игроков было едва видно, а мяч превратился в клубок тумана, который пинали по всему полю. Рекламные щиты, возвышавшиеся над трибунами и расхваливавшие пироги со свининой, пиво, виски, сигареты и прочие прелести субботнего вечера, таяли в предвечерних сумерках.

Они стояли на местах по шиллингу и три пенса, и Леннокс пытался поймать глазами мяч, проследить за его хаотичными прыжками, но после десяти минут наблюдений за расплывчатыми фигурками игроков он бросил это занятие и принялся разглядывать зрителей, толпившихся на подымавшихся вверх трибунах, которые широкими дугами простирались по периметру стадиона и смыкались в опускавшемся на спортивную арену тумане. Но это также не доставило ему удовольствия, и он с силой протер и придавил глаза сжатыми кулаками, как будто боль добавила бы им зоркости. Бесполезно. Вместо этого перед ними заплясали серые пятна, и когда они исчезли, лучше не стало. Из-за этого он продолжил следить за ходом матча с куда меньшим интересом, чем Фред и большинство стоявших рядом болельщиков, которые трубили в рожки, размахивали шляпами и шарфами, орали во все горло при каждом новом повороте игры.

Во время его недолгого ослепления нападающие «Ноттса» наседали на ворота бристольцев, и дерзкий прорыв одного из них вызвал преждевременный восторг, и разрозненные радостные возгласы растаяли в низко нависшем сером небе.

– Что такое? – спросил Леннокс у Фреда. – Кто забил? Гол есть?

Фред был помоложе, чем Леннокс, он недавно женился и по случаю субботы принарядился в спортивную куртку, габардиновые брюки и дождевик-макинтош, а темные волосы намазал бриолином и зачесал назад.

– Да прямо, размечтался, – хохотнул Фред. – Но старались изо всех сил, доложу я тебе.

К тому времени, когда Леннокс снова стал пристально следить за игроками, борьба переместилась к воротам «Ноттса», и бристольцы были в паре шагов от гола. Он видел, как игрок стремительно мчался по полю, и ему казалось, что он слышит, как бутсы глухо топают по мягкой земле. Защитники противника рассыпались в линию и пустились за ним. Игрок с мячом вдруг рванулся вперед и оторвался от преследователей, на какую-то секунду исчезнув из поля зрения зрителей и остальных игроков, после чего вырвался в незащищенную зону у самых ворот. У Леннокса замерло сердце. Он вытянул голову, стараясь хоть что-то разглядеть за широкими плечами, как назло мельтешившими перед ним и закрывавшими весь обзор. Он разглядел дерзкого центрального нападающего противника, похожего на куклу, которую дергает за ниточки кто-то скрытый за низко нависшими тучами. Тот отвел назад ногу и приготовился изо всех сил ударить закованной в бутс ногой.

– Нет, – только и успел выдохнуть Леннокс. – Возьмите его, придурки сонные. Не дайте ему вдарить.

Вратарь, похожий на зверя, метавшегося в ограниченной своей площадкой клетке, превратился в прыгучую обезьяну с растопыренными в стороны ногами и руками, а потом – в сжатую пружину, после чего он пропустил мяч, ушедший в сторону и увязший в сетке ворот позади него.

Посреди царившего шума среди плотно окружавших поле болельщиков наступила мертвая тишина. Все уже решили, что матч, как бы плохо он ни проходил, можно свести вничью, но теперь стало ясно, что хозяева поля – ноттингемские «сороки» – проиграли его. Рев сожаления пополам с триумфом вырвался из глоток тридцати тысяч зрителей, которые еще не понимали, что «Бристоль Сити» так близок к победе, или же ждали, что хозяева поля в последний момент сотворят чудо. Этот рев пронесся над многолюдными набережными и выплеснулся на улицы, где группки людей, удивленные таким взрывом эмоций, гадали, кто же забил.

Фред хохотал во все горло, прыгая на одном месте, что-то крича между взрывами смеха и злости, словно за свои деньги хотел получить хоть какое-то удовольствие по принципу, что гол соперников – лучше, чем вообще никакого гола.

– Вот ты веришь?! – кричал он Ленноксу – Ты веришь?! Девяносто пять тысяч фунтов растаяли, как туман!

Едва соображая, что делает, Леннокс достал сигарету и закурил.

– Все к черту пошло, – выругался он. – Они продули. А ведь могли выиграть, как нечего делать. – После чего добавил себе под нос, что надо обзавестись очками, а то ведь ничего не видно. Теперь его зрение ухудшилось до того, что зрительные линии глаз пересекались и накладывались друг на друга чуть впереди него. В кино ему приходилось садиться на первый ряд, а на улице он почти никогда не узнавал знакомых. И это значило, что от футбола не будет вообще никакого удовольствия. Он помнил время, когда мог разглядеть лицо каждого игрока, выделить из толпы на трибунах каждого зрителя, и в то же время продолжал увещевать самого себя, что никакие очки ему не нужны и что зрение у него улучшится как-то само собой. Куда больше ему досаждало то, что из-за плохого зрения люди начинали называть его косоглазым. В гараже, где он работал, несколько дней назад сели пить чай, а его рядом не оказалось, и кто-то сказал: «А где наш косоглазый? У него чай стынет».

– Ну и дела! – воскликнул Фред, как будто никто еще не знал, что забили гол. – Нет, ты веришь?! – Крики восторга и недовольства начали стихать.

– Этот вратарь – полный идиот, – выругался Леннокс, надвинув кепку на лоб. – Он и насморк-то остановить не может.

– Да уж, не повезло, – неохотно вставил Фред. – Но они, похоже, это заслужили. – Он уже начал остывать и в полной мере ощутил силу обрушившейся на него трагедии, несмотря на свое недавнее «молодоженство». – Господи, надо было дома остаться, с женой. Там хоть тепло. Я мог бы получить от нее кое-что вкусненькое, если бы хорошенько попросил!

Он рассмеялся и подмигнул Ленноксу, который все еще переживал свое личное поражение.

– Кажется, у тебя сейчас только это на уме, – кисло ответил он.

– Может, оно и так, только я не всегда получаю, что хочу, скажу я тебе. – Однако было видно, что холод и проигранный матч не очень-то повлияли на его хорошее настроение.

– Ну, – произнес Леннокс, – все это скоро изменится. Уж поверь.

– Как будто я не знаю, – ответил Фред, широко улыбнувшись. – К тому же после плохого футбола кажется, что лучше вообще не надо было ходить на стадион.

– Что верно, то верно, – согласился Леннокс, закусив от злости губу. – Тоже мне команда. Да им во дворе мяч гонять – и то продуют.

Сидевшая сзади женщина, закутанная в толстый шерстяной шарф черно-белой клубной расцветки с цифрой «сорок», которая весь день до хрипоты орала, подбадривая хозяев поля, теперь чуть не плакала после забитого соперниками мяча.

– Засудили! Засудили! Уберите этих гадов с поля! Пусть убираются обратно к себе в Бристоль! Судья мотает! Мотает, как пить дать!

Стоявшие вокруг люди начали топать окоченевшими от холода ногами. Они больше часа стыли на трибунах, согреваемые лишь надеждой на то, что хотя бы одна из городских команд сумеет выиграть до Рождества. Леннокс едва ощущал свои замерзшие ноги, и у него не было желания размять их и согреться в дополнение к тому, что подул пронизывающий ветер, а его команда так бездарно прозевала гол. Движение на поле сделалось беспорядочным, потому что до конца матча оставалось десять минут. Команды то прибивались к чьим-то воротам, то рассеивались в погоне за невидимым мячом, то снова скапливались на одной половине поля, то перебегали на другую половину без какого-то ощутимого результата. Казалось, обе команды смирились с окончанием матча с текущим счетом, как будто каждое движение забирало у них остатки сил.