Нежная добыча - Пол Боулз

— Да-да, я знаю, — нетерпеливо сказал я; и, полагая, что Питер ждет от меня какой-то суровости, добавил: — Лучше иди уложи вещи и отправляйся домой. Больше ты здесь работать не сможешь, сам понимаешь.

Лицо его стало таким враждебным, что я ужаснулся, и он произнес:

— Да вы меня хоть убейте, я на Холодном Мысе работать не останусь, сэр.

Я развернулся и быстро зашагал к дому, оставив парня стоять на дороге. Видимо, вернулся он в сумерках, недавно, и собрал свои пожитки.

Рэки читал у себя в комнате. Он налепил на подбородок и скулу кусочки пластыря.

— Я уволил Питера, — объявил я. — Он ударил тебя, я правильно понял?

Он взглянул на меня снизу вверх. Левый глаз у него припух, но синяка еще не было.

— Еще как. Но я ему тоже двинул как следует. Вообще-то я сам напросился.

Я оперся на стол.

— За что? — спросил я как бы между прочим.

— Да я просто кое-что знал о нем, давняя история, вот он и боялся, что я тебе расскажу.

— И теперь ты пригрозил, что расскажешь?

— Да нет же! Он сказал, что не хочет здесь больше работать, а я стал его дразнить и назвал слабаком.

— С чего это он вдруг не хочет? По-моему, он был доволен работой.

— Ну да, наверно… вот только я ему не нравился. — Искренний взгляд Рэки тем не менее выдавал уязвленную гордость. Я по-прежнему опирался на стол.

— Но мне казалось, — стоял на своем я, — что вы с ним отлично ладите. На вид, то есть.

— He-а. Он просто боялся потерять работу. А я кое-что о нем знал. Вообще-то он парень неплохой, мне нравился. — Рэки помолчал. — Он уже уехал? — На последних словах голос его странно дрогнул, и я понял, что впервые Рэки не хватило прежде безупречного актерства, чтобы справиться с ситуацией. Потеряв Питера, он очень расстроился.

— Да, уехал, — коротко ответил я. — И больше сюда не вернется.

А когда Рэки, уловив непривычные нотки в моем голосе, вдруг взглянул на меня с легким изумлением, я понял, что настал момент спросить напрямик: «Так что же ты о нем знал?»

Но он, словно успев добраться до той же черты в моем сознании на долю секунды раньше, перехватил инициативу: вскочил с кровати, заголосил какую-то песню и стал сдергивать с себя всю одежду сразу. Он стоял передо мной совершенно голый и, распевая во всю глотку, натягивал плавки — и я прекрасно сознавал, что теперь снова не найду в себе сил сказать то, что должен.

Всю вторую половину дня он провел дома, то внутри, то снаружи: иногда читал у себя в комнате, но в основном загорал на доске у воды. Поведение для него совсем не типичное — знать бы, что у него на уме. Чем ближе вечер, тем большим наваждением становилась моя проблема. Я ходил взад-вперед по комнате, всякий раз задерживаясь в одном ее конце — выглянуть в окно на море, и в другом — посмотреть на свое лицо в зеркале. Толку-то… Потом я выпил. И еще раз. Может, за ужином наконец соберусь с силами, виски укрепит меня. Но нет. Уже скоро он отправится спать. Я вовсе не собираюсь предъявлять ему обвинения. Этого я сделать не смогу ни за что. Но ведь надо как-то удержать его от шатаний по округе, для этого нужна веская причина, чтобы он не заподозрил, будто мне что-то известно.

Мы боимся за будущее наших отпрысков. Смешно, однако смех этот немногим очевиднее всего остального в жизни. Миновало много времени; я рад, что мне довелось прожить эти дни, пусть они уже и в прошлом. Думаю, то было время, которого я втайне ждал всегда, вознаграждение, о котором бессознательно, и все же неотступно мечтал, — за то, что долгие годы я был зажат в твердом кулаке существования.

Тот вечер кажется таким далеким только потому, что я вспоминал все его подробности так часто, что они мало-помалу стали походить на легенду. Как оказалось, мою проблему уже решили за меня, только я этого еще не знал. Всего расклада я постичь не мог и по глупости воображал, что мне надо напрячь мозги и подыскать какие-то правильные слова для Рэки. Но это он первым пришел ко мне. В тот вечер, когда я собирался побродить в одиночестве, рассчитывая невзначай отыскать какую-то удачную фразу, он вдруг сам возник у меня на пороге.

— Идешь гулять? — спросил он, увидев у меня в руке трость.

Выйду сразу же после разговора с ним — казалось, так гораздо проще.

— Да, — сказал я, — но сначала давай поговорим.

— Давай. О чем?

Я не смотрел на него — не хотел видеть, как в его глазах наверняка мечутся искорки настороженности. Заговорив, я принялся тихонько постукивать тростью по узорам плиток на полу.

— Рэки, тебе хотелось бы вернуться в школу?

— Ты шутишь? Я же школу терпеть не могу!

Тут я взглянул на него.

— Нет, не шучу. Не смотри на меня с таким ужасом. Может, тебе понравится в компании сверстников. — (Я отнюдь не собирался пользоваться этим доводом.)

— Может, мне и понравится со сверстниками, но я совсем не хочу ради этого ходить в школу.

Уже направляясь к двери, я беспомощно произнес;

— Я просто хотел узнать твое мнение.

Он рассмеялся:

— Спасибо, не хочется!

— Это не значит, что ты не поедешь, — бросил я через плечо и вышел.

На прогулке я постукивал тростью по асфальту шоссе, потом немного постоял на мосту, рисуя себе всякие ужасы: в конце концов, нам придется вернуться в Штаты, Рэки разобьется на велосипеде и его на много месяцев парализует, а если я пущу все на самотек, мне без сомнения придется ходить к нему на свидания в правительственную тюрьму и носить передачи с едой, и это еще не самый трагический и жестокий исход. «Но ведь ничего не случится», — сказал я себе, понимая, что теряю драгоценное время; завтра его в Апельсиновую Аллею пускать нельзя.

Назад к мысу я тащился черепашьим шагом. Луны не было, даже ветер почти стих. Подходя к дому и стараясь ступать по гаревой дорожке как можно легче, чтобы не разбудить бдительного Эрнеста и не объяснять потом, что это всего лишь я, света в комнате Рэки я не увидел. В доме темно, если не считать тусклой лампы на моем ночном столике. Но внутрь вошел я не сразу, а обогнул все здание, натыкаясь на кусты и влипая лицом в клейкую паутину, посидел на террасе, где, похоже, было все же не так душно. Вдали у рифов шумело море, вздыхали валы. А здесь внизу вода лишь фыркала и булькала. Необычно большой отлив. Я механически выкурил три сигареты, перестав даже думать, а затем, с горечью дыма во рту пошел в дом.

В комнате дышать было нечем. Я сбросил одежду на стул и глянул на ночной столик: на месте ли графин с водой. И туту меня отпала челюсть. На моей кровати верхняя простыня была сбита к изножью. У дальнего края, темным силуэтом на белой нижней простыне спал на боку Рэки, голый.

Я долго стоял и смотрел на него, вероятно, не дыша, поскольку в какой-то момент, как я сейчас припоминаю, у меня закружилась голова. Я шептал себе, скользя взглядом по изгибу его руки, по плечу, спине, бедру, ноге:

— Дитя. Дитя.

Судьба, когда вдруг ясно воспринимаешь ее, подступив чуть ли не вплотную, лишена свойств. Ее понимание и осознание ясности этого видения не оставляют на горизонте разума места для чего-либо еще. В конце концов, я выключил свет и тихонько лег. Ночь была абсолютно черна.

До рассвета он лежал очень тихо. Я никогда не узнаю, в самом ли деле он спал все это время. Конечно, вряд ли, но лежал он так бездвижно. Теплый, упругий, но покойный, как смерть. Тьма и тишина тяжело обволакивали нас. Когда запели первые птицы, я провалился в мягкое забытье; а когда проснулся позже, уже светило солнце, и его рядом не было.

Я нашел его внизу, у воды — в одиночестве он выделывал курбеты на доске; впервые он сбросил плавки без моих понуканий. Весь день мы провели вместе, то на террасе, то на прибрежных камнях — разговаривали, плавали, читали и просто валялись под жарким солнцем. И когда настала ночь, он не ушел к себе. Дождавшись, когда слуги уснут, мы принесли три бутылки шампанского и пристроили ведерко со льдом на ночной столик.

Так и вышло, что я смог наконец затронуть щекотливую тему, по-прежнему не дававшую мне покоя, и, пользуясь новым взаимопониманием между нами, я облек свою просьбу в самую простую и естественную форму.

— Рэки, могу я попросить об одном громадном одолжении?

Он лежал на спине, заложив руки за голову. В его внимании мне почудилась настороженность, а искренности не хватало.

— Наверное, — сказал он. — А что?

— Ты не мог бы не отлучаться из дома несколько дней — скажем, неделю? Ради меня? Можем покататься на великах вместе, куда захочешь. Пойдешь мне навстречу?

— Запросто, — улыбнулся он.

Я тянул время, но другого выхода не было.

Спустя примерно неделю (лишь когда ты не вполне счастлив, знаешь точный счет времени, так что дней могло пройти и больше, и меньше) мы завтракали. Исайя стоял рядом в тени, готовый подлить нам кофе.

— Я заметил, ты на днях получил письмо от дяди Чарли. — сказал Рэки. — Тебе не кажется, нам нужно пригласить его к нам?