Даниил Галицкий - Антон Хижняк

По настоянию Бенедикта Андрей написал Папе Иннокентию Третьему письмо, в котором просил, чтобы Папа велел своему остригомскому архиепископу возложить корону Галицкого княжества на королевича Коломана. Андрей за это обещал помогать окатоличиванию русских. Расхваставшись, он приврал при этом, будто галичане жаждут стать католиками. «Надлежит знать, ваше святейшество, что бояре и народ Галича, подчиненные нашей власти, покорно нас просили, дабы мы поставили им королем сына нашего Коломана, они желают на будущее время остаться в единении и послушании святой Римской церкви, с тем, однако, условием, что им будет дозволено не оставлять своих собственных обрядов».

Так надменный чужеземец расписался за русских без их согласия и против их воли.

В воскресенье утром Твердохлеб шел с Ольгой в церковь. Десятилетний Лелюк еще вчера вечером отпросился у материна речку. Ольга разрешила ему пойти на Днестр с соседскими ребятишками ловить рыбу. Она, правда, сказала сыну, что не знает, как посмотрит на это отец: веда по праздникам все ходили в церковь. Хотя Ольга и знала, что Твердохлеб не так уж часто бывает в церкви, но все же воля отца в семье была превыше всего. Так и детей своих приучали Твердохлебы; послушной выросла Роксана, таким же рос и Лелюк. Разве он хоть слово сказал наперекор отцу или матери? Этого Ольга даже в мыслях не допускала — она учила сына так, как родители учили ее. Взрослые и старые люди не могли нахвалиться Лелюком: первый поклонится, первый поздоровается. Без позволения отца он ни на шаг. Зато и родители не притесняли его. Утром не успел Лелюк раскрыть рот, как отец сказал ему:

— Знаю, сынок, мать мне говорила. Иди развлекайся, только смотри не утони.

Обрадованный Лелюк схватил приготовленную матерью краюху хлеба, спрятал за пазуху и помчался к товарищам.

Всегда, как только собирались вместе, Ольга начинала разговор о Роксане. И сегодня, идя по улицам Подгородья, она снова напомнила о дочери.

— Сколько лет я уж ее не видела! Только Людомир и утешил меня. Да когда это было — три года назад! Хоть бы ты во Владимир выбрался как-нибудь!

Твердохлеб и сам тосковал по дочери, да только виду не подавал, скрывал от людей свою печаль. Как ему хотелось увидеть Роксану! Ведь ушла она от них, когда ей еще и семнадцати лет не исполнилось. А какая она теперь? Повидать бы родную доченьку! Ругал он бояр и венгерских баронов-обидчиков, которые разорвали русскую землю. Ругать-то ругал, да что он мог сделать!

— Выбрался! Ты что себе мыслишь, Ольга? Как выбраться? Тайком? А потом спросят, где был. Видишь, все они злые как собаки. Хочешь детей осиротить? Хочешь, чтобы мне голову отрубили? А что с Лелюком будет и с Роксаной без отца?

Ольга недовольно бросила:

— Людомир веда был там.

— Что ты заладила — Людомир да Людомир! Сколько раз уже говорил тебе — случай помог ему благополучно отделаться. Хорошо, что к купеческому обозу пристал и они подтвердили Судиславу, что Людомир с ними ездил. А то сгнил бы Людомир в яме.

Ольга слышала это уже не раз, но материнское сердце не переставало болеть. Как-то чуть до ссоры не дошло. Ольга сама собралась на Волынь. Кто-то надоумил, и Твердохлебу долго пришлось ее уговаривать, чтобы беды не накликала…

Только вспомнили Людомира, как он неожиданно вышел из переулка — и сразу к Твердохлебу:

— Ты Иванку не видел?

Ольга встревожилась:

— А зачем он тебе? Почему ты мне не сказал? — напала она на мужа. — Почему не сказал, что ждешь Людомира?

Она знала, что Иванки уже две недели не было в Галиче, отец послал его в Теребовлю продавать кузнечные изделия — подковы и серпы. Убивалась, тревожилась она, почему так долго не возвращается Иванко — он ведь стал для нее родным сыном.

— Да чего ты к Твердохлебу привязалась? — с упреком произнес Людомир. — Не сказал, не сказал!.. Он и не знал ничего. Я думал, что Иванко уже приехал, потому и спросил.

Ольга с недоверием покачала головой, но ничего не ответила, почувствовала — Твердохлеб и Людомир что-то от нее скрывают. Вспомнила, как в эту ночь Твердохлеб поздно пришел домой и для чего-то сказал, что много венгерского войска вышло перед вечером на Понизье. А может, случилось что-нибудь с Иванкой? Разве от них чего-нибудь добьешься?

У церковной ограды собралось много горожан. Ольга удивилась: что бы это могло означать? Почему они здесь? Ведь обедня давно началась. Вдруг из церкви навстречу толпе с криками выбежали мужчины, женщины, дети. Толпа увеличивалась, прибывали все новые и новые люди. На паперти уже негде было яблоку упасть. Твердохлеб, разыскивая Людомира, начал расталкивать толпу и пробиваться к церкви. Ольга вцепилась в него:

— Куда ты?

Но он так сурово глянул на нее, что она сразу умолкла.

Хотя толпа беспорядочно шумела, Ольга успела заметить, что мужчины собираются за оградой, что в руках у них появились колья, луки со стрелами, а некоторые поднимали над головой копья.

В визгливом шуме прозвучал голос седобородого старика, который стоял на паперти:

— Нашего попа угры прогнали, проклятая латина хочет службу править! Не будем слушать!

За спиной деда кто-то изнутри закрыл церковную дверь.

— В церкви наших никого нет, — шепнула Ольге какая-то женщина.

Ольга обернулась к ней и в то же мгновение потеряла из виду Твердохлеба. Неожиданно услыхала голос Теодосия.

— Люди! Не расходитесь! Будем бить извергов! — Он стоял возле старика и размахивал мечом.

Ольга забеспокоилась: ведь Теодосий появился оттуда, где и ее Роксана находится, — из Владимира. Нужно скорее пробиться к нему, спросить о дочери. Но напрасными были старания Ольги — ее завертело в вихре и потащило не к паперти, а к ограде.

После слов Теодосия шум немного утих, но вскоре вспыхнул с новой силой. Кто-то швырнул камень в церковную дверь.

— Попа прогнали!

— А где ихний поп?

— Сюда идет!

— На вербу его! — звучало в многоголосом гомоне.

Рядом с Теодосием появился худой рыжебородый смерд в заплатанной рубашке. Потрясая дубинкой, он старался всех перекричать:

— Да что там попа прогнали! Церковь хлебом не накормит, детей от голода не спасет… А над нашими людьми эти бароны издеваются, последнюю рожь выгребли, словно тати. Чем детей кормить? Остается — камень на шею да в Днестр.

Его слова тотчас же подхватили другие:

— У меня корову забрали!

— Меня из хаты выгнали!

— Мою дочь побили!

— У деда Петра бороду оборвали. Он плачет, а они его ножами колют, издеваются.

Сколько ни махал Теодосий мечом, сколько ни кричал, чтобы угомонились, ничто не помогало. В яростных вы криках люди изливали все свое горе, всю горечь обид, причиненных пришельцами-грабителями и своими боярами-предателями.

— Это Бенедикт велит издеваться над нами!

— Сюда его!

— Ага, возьмешь его!

— Возьму, да за бороду!

Улучив момент, когда немного утихло, Теодосий гаркнул охрипшим голосом:

— Чего стоите тут? Идите все к крепости!

Этот выкрик был как огонь, брошенный в сухую солому. Все двинулись из ограды и направились по улицам к крепости. Вспыхнула месть трудолюбивого Галича — бежали ковачи и гончары, сапожники и столяры, бежали горожане, которые своими руками ковали и приумножали богатство славного города. Народному терпению пришел конец. Сюда, к речке Лукве, к крепости, бежали люди и от других церквей. От самой отдаленной церкви толпу людей вел за собой Иванко. Он спешил к Теодосию и Людомиру.

Женщины отставали от мужчин, собирались кучками, кричали, жаловались, но не оставались на месте, а тоже направлялись к крепости. И смерды сюда повалили, они пришли на торг, но, увидев, что творится в Галиче, побежали вслед за горожанами.

В одной из кучек за женщинами семенил старенький поп с мохнатой бородой и подслеповатыми глазами, Он не отставал от женщин и, переведя дыхание, стал рассказывать:

— Велел я звонарю звонить к заутрене. Пришел в церковь, стал ризу надевать. Вошел в алтарь, а там латинский монах стоит, толстый такой да чванный, и молвит мне, чтобы я ризу снимал. Будто король венгерский у Папы Римского благословение взял, чтобы по-католически службу в Галиче править. Свят-свят-свят! — перекрестился и немного передохнул поп. — Я больной человек, но тут обуяла меня страсть велия, и кинулся я на него, аки Давид на Голиафа, и толкнул его, может, и прогнал бы. Да тут еще один прибежал к нему на подмогу. Схватили меня, сорвали ризу праздничную и из церкви выгнали.

— А ты, отче, зря и послушал их, — вмешался в разговор долговязый парень, — ты бы из алтаря не выходил и службу правил бы.

Старик рассердился:

— Тьфу! Тьфу! Изыди, сатана! Почто насмехаешься?

В этот момент появился Иванко — он был неподалеку — и, услышав обиженный голос старика, пристыдил насмешника. Парень, испугавшись, вобрал голову в плечи и скрылся в толпе.